Тропа, по которой проходил подъем на горный утес Мангуп-Кале, очень крутая. Ноги впереди идущего прямо напротив твоего носа. Путь долгий. Одежда на спине очень быстро промокала насквозь. В конце подъема на огромном валуне надпись «С легким паром!» Сразу становилось весело и усталость куда-то улетучивалась. Привал делали у родника, вода которого чистая и прохладная казалась в тот момент самой вкусной.
Склоны горы Мангуп-Кале отвесные, труднодоступные, поэтому там в стародавние времена возвели крепость, развалины стен и башен которой сохранились до наших дней. На протяжении веков на вершине Мангуп-Кале укрывались тавры от скифов, скифы от сарматов, сарматы от готов и гуннов, а готы и русские от татар.
Кого только не видела в своей истории земля нашего полуострова.
На плато Мангуп-Кале удивительный, особенный горный воздух терпкий, пропахший медом и травами, густой, словно им не дышишь, а пьешь его. Лучше, чем сказал об этом поэт, пожалуй, и не скажешь:
Южный воздух
В баклагу налей.
Да, он льется,
Как льется вода,
В этих крымских
Безводных местах.
Он цветами и медом пропах,
Я такого не пил никогда
Ночевали мы в пещерах древнего города жутко и интересно.
В поход на Южный берег мы собрались быстро палатки, рюкзаки и подводное ружье взяли в «Прокате», ласты и маски были у каждого свои. Тушенку, макароны, рис, чай, сахар, хлеб и вино закупили в магазине «Продтовары». На Южный берег в турпоходы мы начали ходить давно, поэтому все было отработано. Походы длились две-три недели.
У нас было свое место маленькая уютная бухточка, окаймленная огромными, скатившимися с прибрежных гор валунами, облюбованная несколько лет назад, в восточной части залива, имеющего древнее греческое название Ласпи. Мы сложили каменный очаг, а на одной из глыб выбили знак ступню туриста, подтверждающий, что место это наше.
По приходе на место разгрузили рюкзаки, поставили палатки, развели костер «Дикий» туристский отдых, подобный нашему, отлично показан в веселом и правдивом фильме «Три плюс два». Это было время в истории нашей страны, которое позже назовут «периодом застоя», а для нас это было золотым временем юности, временем, когда девушки, без охраны, могли спокойно путешествовать по Южному берегу.
На пути к Южному берегу остановились передохнуть на вершине перевала. Отсюда открылся потрясающий вид: склоны гор, поросшие реликтовыми соснами, амфитеатром спускались к морю; бескрайнее море, лазоревое у берега на мелководье и становящееся темно-синим на глубине, плавно терялось в мареве горизонта. Слева гигантские глыбы, в доисторические времена скатившиеся с вершины горы, застыли в фантастических позах. От этой красоты захватило дух! Простояли несколько минут, любуясь чудесным видом, затем стали спускаться по едва заметной татарской дороге-тропе вниз, к морю
Весь день наша компания купалась и загорала на камнях. Кто-то нырял за крабами и мидиями, кто-то охотился с подводным ружьем на прибрежных рыбешек.
Мне нравилось ловить крабов. Плавно скользя по поверхности моря, словно паря над безмолвным голубым миром, высматриваешь внизу зазевавшуюся добычу. Интересовали меня только крупные, с большими клешнями, крабы, которых мы называли «каменными». «Травяхи» темные, верткие, с тонкими клешнями крабики, в расчет не принимались. Завидев на дне краба, через трубку делаешь сильный вдох воздуха, резкое движение ластами, и ты уже на дне в прохладной глубине. Осторожно заводишь правую руку под заднюю часть краба, левой рукой отвлекая его боевые клешни, сжимаешь пальцы правой руки и краб в сетке, привязанной к поясу. Позже пойманную таким образом добычу варили на костре и лакомились, запивая вином.
В вечерних быстро сгущающихся на юге сумерках мы ужинали тем, что приготовили нам «поварихи», и рассаживались плотнее вокруг костра, слушая и, кто как мог, подпевая нашим бардам. Песни были туристские, походные: «Все перекаты да перекаты», «Если друг оказался вдруг» Эти песни, этот дым костра, это звездное небо над головой остались в душе и памяти навсегда, по крайней мере, пока мы живы.
Конечно, перед этим пили чудесное вино, разлитое, правда, не в бутылки, а в трехлитровые банки с металлическим крышками, которые открывали консервным ножом. В те годы так продавали и томатный сок, и виноградное вино. По кружкам его разливали по звуку бульканья «по булькам», потому что в темноте было плохо видно кромку кружки. Пили под гитарный перезвон, сидя вокруг костра. Тесно очерченный световой круг высвечивался только лицами, и все они выглядели, по-моему, счастливыми
Поутру особенно приятно было нырнуть с камня в прохладную прозрачную, зеленоватую воду, держа в зубах щетку с болгарской зубной пастой «Поморин», вынырнуть и, отфыркиваясь, чистить зубы, ощущая во рту вкус соленого «Поморина» и соленой морской воды.
Несколько оставшихся дней похода пробежали быстро: играли в футбол «на котлеты» со старшими ребятами из расположенного недалеко пионерского лагеря, посетили, оставшись незамеченными для охраны, дачу «Тессели», где в свое время великий пролетарский писатель Максим Горький писал «Жизнь Клима Самгина», ходили в Форос за вином и хлебом.
Отдых промелькнул, как говорится, «на одном дыхании», и все завертелось: у нас начались вступительные экзамены в «Систему».
Экзамены мы сдавали через три дня, на четвертый. Иногородние ребята жили в казарме, а мы после очередного экзамена возвращались домой, с нетерпением ожидая результатов и решения приемной комиссии о допуске к следующему. Экзамены я сдавал легко, потому что хорошо усвоил школьную программу в аттестате у меня были пятерки и несколько четверок.
Конечно, во время сдачи экзаменов отключаешься от внешнего мира некогда смотреть телевизор, тем более читать газеты, но одна новость июля врезалась в память. По сообщениям газет, на пик Ленина десантировалась группа наших парашютистов, но погода резко изменилась, подул ураганный ветер и четверо человек погибли. Их тела завернули в парашюты и похоронили там же на пике.
Какой отчаянной смелости молодые парни!
Нам, абитуриентам, успешно сдавшим вступительные экзамены, предстояло пройти еще одно серьезное испытание. От его прохождения зависело поступление в «Систему». Предстояло испытать свой организм в барокамере. Как будет происходить процесс испытания, никто толком не знал, поэтому говорили всякое. Говорили, что если нет гайморита и других заболеваний ухо-горло-носа, то барокамеру можно выдержать.
Наконец, нас, большую группу абитуриентов, привели на станцию легководолазной подготовки, где располагалась барокамера. Барокамера это металлический толстостенный
цилиндр, с иллюминаторами и входным люком в торце цилиндра. Внутри его вдоль по стенам установлены две длинные скамьи. В барокамеру компрессором подается воздух, создающий давление в пять атмосфер, что соответствует погружению на глубину 50 метров.
В барокамеру помещались шесть человек во главе с инструктором, у которого в руке был деревянный молоток. После начала подъема давления в барокамере,температура в ней тоже повышалась. Я держался. По достижению давления в три атмосферы одному парню стало плохо, и инструктор ударами молотка о корпус камеры просигналил об этом.
Давление сбросили, и абитуриент, которому стало плохо, покинул барокамеру.
По достижению давления в пять атмосфер мы в барокамере испытали азотное опьянение. Всем стало весело, наши голоса стали тоненькими, писклявыми, и мы без устали болтали этими кукольными голосами.
Наконец испытание было окончено. Я лично прошел его легче, чем ожидал.
Ура! Мы поступили! Толпа озабоченной абитуры как-то быстро поредела и рассосалась. Казармы опустели. Мы поступили, но я и два моих друга оказались в разных ротах. А дело было так: нас, зачисленных, несколько сотен человек, выстроили на плацу перед казармами. Офицер объяснил, что будет называть рост, при этом имеющий такой рост, должен выйти из строя и встать на правый фланг, рядом с ним.
Два метра десять сантиметров, прозвучал первая цифра. Строй не шевельнулся.
Два метра пять сантиметров. Строй не шевельнулся.
Два метра. Вышел один парень.
Один метр девяносто пять сантиметров, продолжал называть цифры офицер. Вышло несколько человек, и пошло Отсчитав первые 120 человек, из них сформировали 1-ю роту. В нее попали высокие ребята мы их прозвали «столбы». В 1-й роте рост заканчивался на цифре один метр семьдесят пять сантиметров, и в нее попали два моих друга. У меня был рост 1 метр 74 сантиметра, и когда назвали цифру 1 метр 75 сантиметров, я мог бы выйти и стать замыкающим, то есть самым маленьким в роте «столбов». И я уже было собрался сделать этот шаг, вслед за своими друзьями, но что-то меня удержало. Я решил стать первым во 2-й роте.
Офицер снова выкрикнул:
Один метр семьдесят пять сантиметров.
Я сделал шаг вперед. И так следующие 120 человек, все почти одного роста, сформировали 2-ю роту. В 3-ю роту вошли ребята ростом 1 метр 60 сантиметров и ниже. Их сразу назвали «клопы». Но, как всегда, не обошлось без курьеза. На построении отсутствовал один парень, он был в санчасти. Никто не знал его роста, поэтому решили, что лучше его определить в роту со средним ростом, то есть к нам. Но он оказался очень высоким, портил наш строй, и его определили в знаменосцы училища.
Так началась моя служба в «Системе».
Вначале меня многое поражало в «Системе». Само здание было большим, величественным, с длинными коридорами, с огромным читальным залом библиотеки и чертежным залом, со светлыми с высокими окнами классами. Огромное здание училища выходило своим фасадом на берег бухты с непонятным названием «Голландия», которая в свою очередь, являлась частью огромной Северной бухты. Здание был старинным, явно дореволюционной постройки.
Нас переодели в робу темно-синего цвета с биркой боевым номером, на котором указывался номер класса и порядковый номер по алфавитному списку класса, переобули в тяжелые яловые ботинки-«говнодавы» и выдали береты. Начался «курс молодого бойца». Строевые занятия, проводимые на плацу под палящим солнцем, а температура тем летом в нашем южном приморском городе достигала 35 градусов жары в тени, были для нас, вчерашних школьников, настоящей тяжелейшей работой.
По разделениям! Дела-ай раз! командовал старшина роты, и все высоко вскидывали одну ногу.
Выше, выше! звучала команда старшины, а тяжелый яловый ботинок тянул ногу книзу, и липкий пот заливал глаза и стекал между лопаток, оставляя белые соленые следы на синей робе.
Горячий асфальт жег ступни даже через подошвы грубых ботинок. Не все такое
выдерживали случались и тепловые удары прямо на плацу.
Это были мои первые уроки повиновения, первые уроки воинской дисциплины.
Нас муштровали на строевых основательно. Но на что я сразу обратил внимание, курсанты третьего-четвертого курсов считали, что курсант «Системы» должен иметь вид весьма независимый, несколько расхлябанный, честь отдавать нечетко, одним словом быть подчеркнуто небрежным. И скажу, мне это в чем-то импонировало
Но не только строевые занятия мучили нас. Просыпаться по команде первое, с чем
сталкивается любой новобранец, было очень тяжело психологически. Но именно с этого и начинается дисциплина, в том числе и самодисциплина.
Навсегда сохранил я в своей памяти щемящее ощущение горечи и досады, когда с командой «Подъем!» чувствуешь, как уходит, улетучивается блаженство, единственное доступное курсанту блаженство блаженство сна, пусть даже на тощей казенной подушке.
Сон это сказка!
Дежурный по роте, старшина и дневальные обходили роту, покрикивая на тянущих с подъемом, но, конечно, находились особо ленивые, которые делали вид, что встают, но, как только дежурный проходил, сейчас же опять заваливались в койку.
После сигнала «Подъем!» роты строились на плацу у «Шлюпочной базы» по форме: «Трусы ботинки». По команде обувь снималась и ставилась рядом. После этого мы гуськом взбирались на вышку для прыжков в воду и прыгали, вернее нас с нее сгоняли криками, а иногда и силой, дежурный офицер или командиры рот, мы плыли вдоль берега метров двести и выходили из воды, чертыхаясь, отфыркиваясь и вытряхивая воду из ушей. Затем строились, каждый у своих ботинок, и надевали их. В этом был глубокий смысл: «Если обувь стоит нетронутая, значит, человек утонул и его надо срочно искать». На этом физзарядка заканчивалась.
После завтрака шли занятия по уставам, изучение устройства автомата и противогаза, потом строевые занятия, чередовавшиеся с уборкой помещений и подметанием строевого плаца. Во время подметания плаца пыль над ним стояла столбом, но мы старались поднять ее еще больше просто так, назло всем!
«Курс молодого бойца» включал в себя не только строевые занятия. Офицеры кафедры «Морской практики» обучали нас вязанию морских узлов, флажному семафору, клотику и азбуке Морзе. Запомнилась поговорка одного из офицеров кафедры «Морской практики»: «На корабле не плавают, а ходят. Плавает говно в проруби!» и «Веревок на корабле две бельевая и та, на которой вешают провинившихся. Остальные лини, концы, канаты, швартовы»
Несколько раз мы ходили на училищное стрельбище, расположенное за пределами территории «Системы». Нам выдали по три патрона, и каждый пытался поразить мишень тремя одиночными выстрелами из «калаша» автомата Калашникова. Не сразу и не у всех это получалось.
Как-то раз, утром, нас подняли по тревоге и бросили марш-броском по пыльному, покрытому желтой выжженной травой плато, в противогазах, с автоматами и подсумками. Тяжелый автомат и подсумок оттягивали бока, коробка противогаза била по бедру Дышать было очень трудно. Многие сразу нашли выход отвинчивали трубку противогаза от фильтрующей коробки дышать становилось легче. Но в пылу бега, когда пот заливал под маской глаза, а очки маски запотевали, сложно было заметить как гофрированный шланг откручивался от маски и падал в траву.
После марш-броска еще долго бродили по плато отдельные фигуры, разыскивая шланги от своих противогазов, так как противогаз необходимо было сдать в собранном виде.
Загружали нас не только делами внутри училища. Были и погрузочно-разгрузочные работы на флотских минно-артиллерийских складах и на складах вещевого снабжения. Но особенно тяжелыми были работы в подвалах здания училища, где строились тогда помещения для новейшего учебно-тренировочного комплекса, имитирующего работу ядерной энергетической установки атомных подводных лодок второго поколения. Нам поручали выносить битый кирпич, камень и щебень, после демонтажа старых стен и пробивки новых проемов. Работали в жару, в клубах пыли, от которой слезились глаза, першило в носу и пересыхало в горле
Не менее тяжелым было бетонирование полов в подвалах, куда мы, с трудом передвигаясь в узких проходах, вручную на носилках перетаскивали бетонный раствор. Нормы были немаленькие, и к концу дня я выматывался до предела.
Такая работа сгоняла лишний вес и лишний жир, у кого они были, очень быстро. Постоянно хотелось есть. Еда в столовой сметалась со столов, как говорится, в «мгновение ока», хотя кормили нас неважно. Курсантские названия блюд: «рагу по-бухенвальдски», «щи язвенные» говорили сами за себя. Частенько дежурные старших курсов брали со своих столов бачки с первыми и вторыми блюдами, нетронутые старшекурсниками, и передавали их на наши столы. Мы съедали все, не заставляя просить себя дважды.