Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Ответить фашисту хотя бы полусловом оказалось выше ее сил, и Таня с вызовом посмотрела немцу прямо в глаза с жесткой щеточкой рыжеватых ресниц.
Так что же, мадам? казалось, ситуация его забавляла.
Кляня себя за неосторожность, за то, что не может смириться, и за то, что рискует оставить сиротой Варю, Таня с ненавистью выпалила:
Я не желаю с вами разговаривать!
Когда она, ускоряя шаг, прошла вперед, сумочка на сгибе локтя повисла чугунной гирей, а руки и ноги непослушно задеревенели. Сейчас ее больше всего заботило сохранить достоинство, не дрогнуть, не упасть, не споткнуться. Идти вперед, только вперед.
Проводив ее взглядом, офицер прищелкнул языком:
Какая красавица! В ней чувствуется дух истинного Парижа. Я буквально вижу ее привязанной к столбу на Гревской площади, где в старину сжигали ведьм.
Его спутник вскинул бровь:
Неужели наш неприступный ас люфтваффе влюбился в первую встречную? Это так не похоже на тебя, Курт.
Я встречаю эту женщину на улице Мучеников уже третий раз. Кажется, она живет в доме на углу. А в условиях войны трех встреч вполне достаточно для близкого знакомства.
Таня смогла расслабить спину, только свернув за поворот. Осколком прошлого, мирного Парижа впереди маячил сквер Сен-Дени со спасительными скамейками в густой тени деревьев. Она буквально рухнула на ближайшую скамейку, тупо уставившись на старушку с вязанием. «По-моему, бабуля сидит тут уже второе десятилетие и так же вечна, как памятник святому Дионисию с отрубленной головой в руках».
* * *
Таня! Рада тебе видеть!
Люда возникла рядом внезапно, словно караулила в кустах.
Они были знакомы почти десять лет, с того самого дня, когда Люда подсказала Тане устроиться переводчицей к месье Тюрану. Время от времени они выкраивали минутку попить кофе где-нибудь на Монмартре и раз в год, на Пасху, ходили вместе в русскую церковь к отцу Лазарю.
Хотя Люде перевалило за сорок, на ней было надеты легкомысленное сиреневое платье с оборкой и бежевый жакет в крупных горохах. Она по-прежнему работала танцовщицей в кабаре, хотя и постоянно твердила, что пора перестать трясти ногами и придумать себе более достойное занятие.
Я тоже рада, мне сейчас необходимо поговорить с кем-нибудь, Таня подобрала слово, родным, кому можно поплакаться в жилетку и знать, что тебя поймут правильно.
Выразительно подняв брови, подрисованные ровными дугами, Люда понимающе спросила:
На фашистов нарвалась?
Да. Идут, гады, такие гладкие, откормленные, наглые, как у себя дома, в Тане все еще клокотала ненависть, и она перевела дух. Понимаешь, они про нас говорили про Москву и Ленинград.
Про нас Людино лицо искривилось болезненной гримасой, отразившей глубокую муку. Я когда из России вырвалась, то думала, что никогда, она подняла вверх палец, никогда не буду причислять себя к СССР. Хотелось забыть прошлое, переболеть революцией, как черной оспой, и начать жизнь сначала. Я десять лет кровавые струпья с души отковыривала. Десять лет! А сейчас бегом бы побежала, взяла винтовку и встала на границе с Польшей, чтобы не пропустить в Россию эту фашистскую погань, она закусила губу, оставив на зубах след помады.
Люда, надо что-то делать, сказала Таня, мы не должны сидеть сложа руки и любоваться, как фашисты устанавливают свои порядки. Меня тошнит от вида свастики. На фронт хочу, чтобы лицом к лицу, как наши предки. Ведь мы же русские. Русские!
Она взяла Люду за руку с худыми, нервными пальцами и посмотрела ей в глаза. Люда отвела взгляд:
Представь, подружка, а я перед ними еще и танцую. Вчера вдоволь налюбовалась, как они, налившись вином, орут мне «браво». Рожи красные, воротнички у рубах расстегнуты. У меня отец был охотником, так мне фашисты диких кабанов напомнили. Таких, знаешь, огромных, грязных, с желтыми клыками в пасти. Танцевала и думала, что больше всего хочу швырнуть в зал гранату, чтоб клочья их шкур до потолка полетели.
Люда резко выпрямилась, и ее глаза сузились.
Бедная, Таня с сочувствием погладила Людину руку, воображаю, как отвратительно танцевать перед толпой пьяных немцев, она содрогнулась, я, к счастью, избавлена от их внимания. Могу выходить из дома только по необходимости, она кисло сощурилась, но чувствую, скоро и эта необходимость отпадет. Кому нужны бусы во время войны?
Скользнув по скамейке, Люда придвинулась поближе, шепча почти в самое ухо:
Как раз об этом мне и поручено с тобой поговорить.
Поручено? Кем?
Людино лицо ожесточилось, сразу сделавшись старым и угловатым:
Теми, кто не собирается сдаваться немцам.
От Людиных слов Таня едва не подпрыгнула. Расширившимися зрачками она впилась Люде в глаза:
Повтори, что ты сказала!
Что слышала, Таня никогда не видела Люду такой серьезной. Есть верные друзья, которые хотят бороться с немцами. И им надо иметь место для связи. Почтовый ящик, понимаешь?
Понимаю, одними губами сказала Таня. Ее щеки горели, а руки стали холодны как лед. Она приложила к щеке тыльную сторону ладони, удивившись, что та не зашипела.
Вдалеке улицу пересекал взвод немецких солдат в грязно-зеленой армейской форме. Они шли в вольном строю, чуть враскачку, как будто под их ногами была не земля, а корабельная палуба. Один солдат лихо свистнул вслед молодой француженке, и из середины колонны раздалась трель губной гармоники.
Люда проводила их взглядом и развернулась к Тане:
Ты говорила, что хозяйка бутика предложила тебе купить магазинчик? Это должна сделать я.
Но почему ты? поразилась Таня. Зачем тебе бутик?
Потому, что в бутике будет место для связи, глупенькая, Люда объясняла ей, как маленькой, а деньги для покупки мне соберут. Пустят шапку по кругу.
Люда, но ты же не знаешь клиентов, не имеешь связей с модными домами и с поставщиками. Твоя торговля начнет прогорать, и ты вызовешь подозрение.
Ну и что? Люда тряхнула огненными кудрями. Зато я одна и плакать по мне будет некому. Она крепко взяла Таню на руку: Так поможешь?
Таня ответила прямым взглядом и твердо сказала:
Помогу, но бутик должна купить я. Это ни у кого не вызовет удивления.
Нет! У тебя ребенок и мама!
Но Таня была непреклонна:
Только я. Тебя поймают на первой же сделке. Ты даже не отличишь клиента от провокатора.
Таня, Люда достала из кармана носовой платок и стала скатывать его в трубочку. Таня, дорогая, я не знаю, что сказать.
Скажи «да». Все равно у тебя нет другого выбора.
Вместо ответа Люда порывисто притянула Таню к себе, нечаянно царапнув ногтями по запястью.
Таня улыбнулась:
Если ты меня покалечишь, то наш маленький отряд понесет потери.
Перешучиваясь, Таня отодвигала от себя тревогу за сложный выбор. Конечно, можно было сослаться на семью, помочь Люде купить бутик и после всю жизнь считать себя борцом и героем, но как тогда быть с совестью?
В ее голове уже складывался план действий, которые необходимо предпринять в ближайшее время. Надо узнать, сколько потребуется денег, какие документы надлежит оформить, в какой немецкий комиссариат обратиться за разрешением. Наверное, придется попросить Нинон обождать с продажей пару дней.
Люда встала:
Завтра, на этом же месте, я познакомлю тебя с нужными людьми. Да, кстати, голос Люды звучал небрежно, но Таня поняла, что она хочет сказать нечто важное. Помнишь, в нашу первую встречу я сказала, что ненавижу Францию и французов?
Таня кивнула.
Так вот, теперь я готова отдать за них жизнь, хотя ненавижу по-прежнему.
* * *
В ноябре Париж продувался сырыми ветрами, белыми птицами, кружащими над базиликой Сакре-Кер. Отталкиваясь от куполов Святого Сердца, потоки холодного воздуха стекали на Монмартр, чтобы заблудиться в его узких улочках. Уныло, серо и холодно.
Несмотря на войну, Танин бутик, удачно выкупленный у мадам Нинон, продолжал приносить прибыль, хотя и совсем маленькую. Как считали француженки: «Война не повод забыть о моде».
Чтобы свести концы с концами, приходилось самой служить и продавцом, и бухгалтером, и уборщицей всем тем, чем в мирное время обычно занимается штат сотрудников. Но à la guerre comme à la guerre, или, говоря по-русски: на войне как на войне. В деле конспирации лишние глаза и уши совсем ни к чему. Ради Вареньки и мамы нельзя допустить к себе и тени подозрения.
Пока Танины функции подпольщицы ограничивались лишь передачей записок и сбором денег. Она понимала, что ее берегут, и была благодарна друзьям, не ставившим под удар маму и Вареньку.
Таня поправила соскользнувшую с вешалки шаль и подумала, что с того момента, как она участвует в Сопротивлении, почва под ногами стала твердой и устойчивой. Так бывает, когда в шторм болтаешься в море, не видя перед собой спасительного берега, а потом вдруг обнаруживаешь, что земля совсем рядом, надо только не побояться броситься в волны и плыть.
Повернувшись на звук дверного колокольчика, Таня увидела двух дам средних лет. Одна из них, Луиза, была постоянной заказчицей. За подвижность и миниатюрность ее часто называли «крошка Луиза». Впрочем, Луиза воспринимала свое прозвище с юмором.
Во второй женщине Таня с легким удивлением узнала мадам Тюран.
За десять лет она обрюзгла и постарела, но выглядела по-прежнему высокомерной и неприступной.
Добрый день! оставив вешалку, Таня пошла навстречу посетительницам, с надеждой, что визит не затянется.
Луиза засияла:
О, Таня, прекрасно выглядишь! швырнув сумочку в кресло, она прикоснулась щекой к Таниной щеке, изобразив поцелуй легким чмоканьем над ухом. Как только до меня дошли слухи, что бутик мадам Нинон принадлежит тебе, я поспешила с поздравлениями. Надеюсь, мои прежние скидки останутся в силе? Кроме того, я привела с собой подругу.
Наманикюренным пальчиком крошка Луиза указала на мадам Тюран, которая вцепилась взглядом в бобину брюссельских кружев.
Отмотав несколько десятков сантиметров, мадам перевела взгляд на Таню.
Я хотела бы узнать цену.
Таня подошла ближе и нажала кнопку настольной лампы, выгодно освещающей тонкие завитки, похожие на ледяной узор по стеклу:
Конечно, мадам Тюран.
Мы знакомы? Я вас не припоминаю.
Близоруко сощурившись, мадам Тюран замерла, сосредоточенно копаясь в своей памяти.
Таня улыбнулась. Между скромной переводчицей в уродливых очках и владелицей бутика лежала пропасть. Сегодня Таня была одета в палевый костюм из плотного шелка, красиво гармонирующий с темным шоколадом пышных волос.
Она мягко подсказала:
Мы ездили в Ленинград в начале тридцатых годов, я была переводчицей месье Тюрана.
По лицу мадам Тюран прокатилась гамма чувств от недоумения до злости.
Ну, конечно. У меня прекрасная память, отрубила она после паузы, я даже помню, что вас зовут Таня Горн, так же как известного дизайнера.
Стоящая рядом Луиза издала горловой клекот и шутливо хлопнула себя перчатками по ладони:
Жюли, ты несносна. Это и есть та самая Таня Горн, которой ты всегда восхищалась.
Мадам Тюран начала медленно краснеть вверх от шеи, украшенной черным ожерельем. Она дала волю гневу:
Значит, нанимаясь переводчицей, вы водили меня за нос? Может быть, вы хотели заполучить себе месье Тюрана?
Ни в коем случае! Месье Тюран исключительно ваша безраздельная собственность. Если вы помните, я родом из Петербурга и очень хотела повидать родной город. Кроме того, месье Тюрану я предпочитаю другого мужчину и у нас есть дочь, разряжая обстановку, Таня подошла к чайнику, заменившему кофейник мадам Ни-нон. Чаю, медам? К сожалению, кофе в Париже теперь не достать.
Жестом она пригласила Луизу и мадам Тюран присесть, украдкой посмотрев на часы, потому что ожидала особого посетителя.
Крошка Луиза стрекотала, как швейная машинка в мастерской бутика, где властвовали две опытные портнихи. Мадам Тюран отхлебывала чай с надутым видом, и было заметно, что она с трудом пытается переварить полученную информацию.
«Хоть бы связной запоздал», твердила про себя Таня, в ускоренном темпе рассказывая посетительницам о новинках сезона. Когда те, наконец, ушли, она почувствовала себя гребцом на галерах и подумала, что пара глотков чая вернет ее к жизни. Дотянуться до чайника она не успела, потому что колокольчик дернулся, и дверной проем заслонила фигура в черном.
Вошедший в бутик офицер имел квадратный подбородок, который иногда называют боксерским, и пронзительные голубые глаза, окруженные еле заметной паутинкой морщинок. Ему было лет сорок, и он носил чин майора, если судить по желтым петлицам на форме офицера люфтваффе.
Добрый день, мадам!
Вспыхнув, Таня узнала в нем немца, заговорившего с ней на улице.
Счетчик в мозгу, отсчитывающий секунды до прихода связника, закрутился с бешеной скоростью.
Глаза офицера окинули Танину фигуру с ног до головы так, что она ощутила себя раздетой. Она знобко повела плечом, жалея о том, что рядом нет тулупа до пят или, на худой конец, пальто. Холодная вежливость давалась ей с трудом, потому что немец неотрывно смотрел ей в лицо:
Месье хочет выбрать подарок даме?
Подарок? Пожалуй. Неплохая мысль.
Несмотря на хромовые сапоги, он двигался бесшумно, подобно большому хищнику.
В два шага одолев крошечное помещение бутика, немец подошел к манекену, на котором цветным потоком висели бусы, и небрежно перебрал тяжелые связки.
Красиво, очень красиво, похвалил он. Передайте мои комплименты вашему мастеру. Но знаете что Таню обжег его быстрый взгляд сквозь ресницы, мне кажется, создатель этих украшений не француз. Слишком уж, щелчком пальцев он помог себе подобрать эпитет, слишком гармонично и непостижимо, словно северное сияние. Я однажды видел его в районе Архангельска, есть такой город на Белом море.
Я слышала об Архангельске, но не предполагаю, что там могут делать немецкие летчики.
Майор жестко улыбнулся, и Таня прикусила язык, подумав: «Еще пара реплик, и ты в гестапо, милочка».
Это помогло ей сдержать нервную дрожь. Отвечать она не стала, а молча встала у окна, ожидая, когда он сделает выбор.
Немец не торопясь прошелся вдоль стойки с вещами и одним пальцем прокрутил бобину с кружевом, которыми восторгалась мадам Тюран.
Недурно, весьма недурно, мадам он сделал паузу, ожидая продолжения.
Мадам Горн, сказала Таня.
Со щелчком каблуков немец наклонил голову:
Майор Курт Эккель, он развернулся к манекену с бусами. Я хочу приобрести вот эту вещицу.
В хорошем вкусе майору Эккелю было трудно отказать. Он выбрал ожерелье под названием «Пустыня Аравии», где теплые сердоликовые цвета плавно перетекали в черненое золото венецианского стекла, чуть подкрашенное редкими бликами иранской бирюзы.
Стараясь не выдать нетерпения, Таня запаковала ожерелье в длинный футляр с фирменной надписью, оставшейся еще от мадам Нинон.
Прошу вас.
Он фасонно поднес два пальца к козырьку:
Это для вас, мадам Горн.
Но я не принимаю подарки!
И тем не менее.
Таня скорее почувствовала, чем услышала, что в бутике появился новый посетитель. Он вошел так тихо, что колокольчик не звякнул.
«Связной», поняла она и похолодела.
Пожилой мужчина в потертой кепке на лысой голове просительно топтался в дверях, едва доставая головой до плеча Курта Эккеля.
При виде немецкого офицера он стащил с головы кепку и стал нервно запихивать ее в карман пальто. Кепка не влезала, и человечек едва не плакал.
Мадам, месье, он переводил большие влажные глаза с Тани на немца и обратно, нет ли у мадам для меня работы? Я очень, очень голоден.