Отворилась дверь детской, в зеркале на пороге комнаты нарисовалось Дашкино отражение. Она щелкнула выключателем и сощурила сонные глаза.
Что вы тут как в катакомбе сидите?
А чего, Даш, электричество жечь? Экономим, ответил отец отражению.
Со щеткой в руке Дашка подошла к зеркалу и начала приводить в порядок спутанные после дневного сна волосы. В боковой створке трельяжа отражался бледный с веснушками профиль. Сестра у Матвея тонкая, длинная, еще в том году выше мамы вытянулась. Когда надо было что-то сказать ей, младшему брату приходилось задирать голову. Про него самого говорили, что сын в отца пойдет. Не слишком высокий, может быть, но зато крепкий и костью широкий самая лучшая комплекция для зимней рыбалки.
Открылась входная дверь. Снова вошла мама, вывалила на пол охапку замороженных поленьев и стянула со светлых, как у Дашки, волос мокрый от пота платок:
Ген! Когда дров наколешь?!
Завтра, отозвался отец.
С прошлого года «завтраками» кормишь!
Дашка у зеркала повернула голову:
Что за шум был?
Семеновские колядуют. Конфет дала, да еще кое-чего. Раньше хоть бабы-Катина пенсия была. А теперь? Алена говорит, что коз на продажу выставлять собирается. Бог знает только, купит ли кто, она нагнулась за дровами.
Нафига топишь? И так дышать нечем.
На Рождество заливное буду варить.
Не спуская глаз с сестры, Матвей подобрал с трельяжа и начал наматывать на пухлый мизинец обрывок лески. Дашка закончила с прической и взялась за макияж.
Куда навострилась на ночь глядя?
В Тямшу. Дискач в школе, я же говорила.
Залаяли собаки. Мама подошла к окну и приотодвинула штору. За забором светила фарами машина.
Это кто на такой?
Танькин новый парень. Псковский, ответила Дашка.
В одиннадцать чтобы дома была!
Дашка, уже одетая, затормозила и обернулась у самых дверей только для того, чтобы состроить маме противную рожу.
Приходской священник отец Власий с рюмкой в руке поднялся со своего кресла во главе разложенного стола-книжки. Перед Парамоновыми он уже успел побывать у Христовичей, и был не то, чтобы пьяный, но, как говорится, тепленький.
Ну, с Рождеством, православные! Да пребудет с нами Спаситель!
С Рождеством!
С Рождеством!
Над праздничным столом сдвинулись рюмки с янтарной, под коньяк, жидкостью.
Пост закончился, но из мясного на столе только копченая колбаса, которую специально для Власия нарезала на тарелку с розами из сервиза Машкина свекровь Елизавета Ивановна. Остальное меню рыбное: жареная плотва, лещ, запеченные окуни, томленые в сметане ерши, мисочки заливного. На отдельном хрустальном блюде сложены ломтики судака в золотистом кляре. Бутыль самогона посреди скатерти с рюшами уже пуста на треть.
Следующий тост за здоровье собравшихся, а после него за мир с ближними и любовь. Самогон Валентины Ерофеевны славится на всю волость, так что даже тямшанские ездят затариться им в Малые Уды, хоть от Тямши километров до них больше, чем до города. Андрей Евстафьев выпил и закусил ложкой заливного из миски перед собой.
Дашка посидела час и ушла, только с Власием выглянула поздороваться. Зато Матвей был здесь. Вперед дяди племяш расправился со своим рыбным заливным, и теперь вяло ковырял плотву. По лицу было видно, что в него не лезет, но он не сдавался, как настоящий мужчина. На праздниках Матвей всегда со взрослыми сидел до конца, поесть любил и лимонада попить, за который Машка его ругала.
Зять Генка пил лимонад вместе с сыном. Его покойный отец, Матвеев дед, был единственный трезвенник в совхозе, и Генка такой же смолоду: не пил, не курил, зато и не общался ни с кем. Да ему самому, надо сказать, тоже никто не был нужен, кроме рыбы, пока семью не завел.
Телевизор без звука показывал новости. Елка, которую из-за уговоров Матюхи поставили за неделю до Нового года, сыпалась вовсю. Перед тем как накрывать стол, Машка подмела иголки, но на пол уже успели навалиться новые. На лысых ветках висели игрушки: сосульки, домик с сугробом на крыше, стеклянная болонка, шары синие, зеленые и лиловые с фосфорными снежинками и белой мишурой внутри, которые Андрей почему-то очень любил в детстве. С Машкой они поделили родительские игрушки поровну. И зря. Как Анька, его жена, уехала в город, он ни разу не поставил елку.
На Рождество к Парамоновым Андрей идти не собирался, сдался только после уговоров сестры, но даже пятидесятиградусный самогон не мог прошибить его тоски. В Новый год на городской квартире они много говорили с Анькой, и спать легли, только когда по телевизору закончился последний голубой огонек. Договорились начать всё сначала, но через день по телефону снова разругались в пух и прах. В следующий раз он позвонил только в сочельник. Разговор опять был на повышенных и кончился тем, что Анька предложила законным образом оформить их с Андреем отношения, а точнее отсутствие таковых. Еще потребовала вернуть деньги за машину, которую они покупали вместе, а кредит платила она одна. Когда сегодня с утра Андрей позвонил поздравить ее с Рождеством, она просто не взяла трубку.
Можно подумать, это он виноват, что клева нет. В советское время отец, бывало, с зимней рыбалки вернется, так ящик двумя руками не поднять, а теперь, сколько продашь в городе, настолько и машину заправишь. Да еще у Юрки никогда на бензин было не допроситься, сразу многодетного отца включал: то старшего, Пашку, в школу собирает, то двойняшки из зимней одежды выросли, то еще какая золотуха. А у Андрея, раз детей нет, то и деньги, выходит, ему не нужны!
Ты не слыхал, Алена подала документы на пособие по утрате кормильца? Спросил между делом отец Власий.
Ездила в собес. Сказали, что пять лет надо ждать, сказал Андрей. Тогда, если не найдут, то умершим признают. Доплату еще какую-то выбить пытается.
А ищут его?
В интернете объявления развесили.
Хоть бы с собаками приехали! Возмутилась Елизавета Ивановна.
Или дрон запустили над полем, сказала сестра. От спиртного щеки у нее зарделись.
Да будто в поле он! Следы обрываются посреди дороги, там же и колея от рефрижератора!
Сколько я у вас служу, столько про этот рефрижератор сплетни ходят, покачал головой отец Власий. Не слушай, Андрюш, брось.
Когда тело найдут, тогда и брошу.
Как продажи рыбные? В праздники, небось, хорошо берут?
Как обычно, ответил Андрей и потянулся к самогону, не дожидаясь тоста.
Мария толкнула брата в бок:
Хватит! Одну за другой хлещешь!
В ответ он с вызовом глянул на сестру, наполнил рюмку до самых краев, осушил ее и громко обратился к гостю:
Вы, батюшка, в Ящеры третьего числа ходили. Не спрашивали про нашего Юрку?
Да как же? Спросил, конечно. Но к ним еще второго полиция приезжала.
И что?
Да ничто, пожал плечами святой отец.
Форелькой-то не забыли угостить?
Теперь под скатертью Машка пнула его тапкой. Андрей сделал вид, что не заметил.
Щуренка дали, нехотя ответил Власий. И второго для Валентины Ерофеевны.
Ну ясно дело, судак, форель да хариус у них на продажу в город идут, а вам что попроще. Хотя и щуки-то уже год я не видал. Только окунь, ерш, да плотва.
А налим как же? Тем летом на двадцать килограммов вытащил! Оживился Генка, который всё застолье сидел молча. Лещи еще! В прошлый год с Матвеем за раз шесть штук взяли! Один вот такой лапоть! А язь?! А голавль?! А снеток?! Беребра опять же!
Да что беребра?! Та же плотва!
Власий поднялся от стола с видом, что собрался уходить.
Куда это вы, батюшка, Господи помилуй? Вон и бутылку еще не допили.
Уж и так засиделся. Спасибо, Елизавета Ивановна.
Да сидите вы, Господи! Громко вмешалась Мария. Андрюха, сами знаете, как выпивши, не понимает, что несет! Еще с Анькой своей разругался!
Спасибо, Мария милая, но еще Хомутовых я обещал навестить. Катерина Ивановна жаловалась, что совсем старик плох. Боится, что до весны не дотянет. Не дай Бог.
Через Андрея Машка полезла из-за стола, чтобы проводить Власия. Перед сенями она обернулась и метнула в сторону брата негодующий взгляд.
Хлев Парамоновых освещает заляпанная лампочка над дверью. На дощатой стене белеет паутинный узор замороженной плесени. Не резко, почти приятно пахнет навозом. Хоть на улице стужа, с похмелья Андрея бросает в потливый жар, под расстегнутой дубленкой рубашка прилипла к телу. Мария в стойле доит свою то ли Тучку, то ль Ночку, мурлычет что-то под нос и старательно делает вид, что не слыхала ни лая на дворе, ни шагов брата.
Он постоял еще немного и наконец не выдержал:
Маш, двадцатку, може, займешь?
А что, Ерофеевна в долг не дает? Деланно изумилась сестра, не выпуская коровьего вымени из рук. Раз не дает, небось, причина есть.
У Елизаветы Ивановны пенсия позавчера была.
Не по твою честь была, Андрюш! Дашку в университет собираем.
В университет? Ты же считала, что не потянете.
Пересчитала, сказала Мария. На «Ниве» на рынке у Елизаветы Ивановны торговля пошла. Кроме молока, и творог, и сметана. Только делать успевай. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, Мария трижды стукнула костяшками по обратной стороне табуретного седалища. На дворе тут же тявкнул бдительный Малек. Год-другой продержимся. Там постарше будет, глядишь, и сама подработает. Вон Танька, подруга ее, на велосипеде пиццу по вечерам после лекций развозит.
На кого поступать будет?
На экономиста.
Дело хорошее.
Сестра ставит ведро в проход и прячет руки в карманы дворовой куртки. Сквозь решетку яслей к молоку тянет голову теленок. Дождавшись, пока детеныш напьется, она волочит ведро к порогу.
Андрей спешит на помощь, но поскальзывается на коровьей лепешке и чуть не выбивает ведро из ее рук. По соломе с навозом растекается белая лужа.
Пить надо столько, Андрюш, чтоб наутро похмеляться не надо было, с укоризной глядит на него сестра. И к отцу Власию за что вчера прицепился?
А на кой он к староверам своим тягается? Да обратно всё не с пустыми руками!
Хочет, и тягается. Тебе что за дело?!
У «Магнита», когда позавчера стоял, Сашка из Снегирева подошел. Ну, помнишь тети Гали сын? Седой весь, я бы и не узнал его, да сам признался. Про Юрку ему рассказал. А он говорит, прошлой осенью мужик у них пропал. За бодягой в деревню через лес потемну поперся. Как из дому вышел, так больше не видел его никто. А на утро другой сосед рассказал, что мимо их Снегирева белая «Газель» проезжала.
Да будто белых «Газелей» мало вокруг!
Ездят староверы ночами по району, Маш. Я сам видал той весной. Часа в три обогнал меня на большаке рефрижератор. За рулем Богуслав сидел, главного сын.
А ты что на дороге в это время делал?
От Аньки ехал.
Так, може, и он от кого! В деревне Любава, а в городе Машка какая-нибудь. Мария подступила вплотную к нему и стала застегивать пуговицы на искусственной дубленке. Что нараспашку весь? Не лето чай на дворе.
Вторая корова встречает хозяйку тычком огромного черного носа прямо в губы. Перед тем, как взяться за вымя, Мария терпеливо чешет пеструшку за ухом.
Он решил сделать последнюю попытку:
Выручи, Маш. В субботу верну.
Нет денег, Андрюш! Ни полтинника, ни червонца, ни рубля. Хошь, в курятнике яиц набери. А деньги, я слыхала, на работе дают.
Андрей ухмыльнулся:
Подскажешь, може, куда идти?
У Аньки своей в городе спроси!
А Генка твой за что не устроится?
Ему на чем добираться?! Автобус до Пскова два раза в день ходит, еще до остановки сорок минут пешком топать. Это у тебя машина под задницей!
А бензин посчитала?
Не дороже выйдет, чем самогоном у Ерофеевны каждый день заправляться.
Знаешь, как говорят? Где родился, там и пригодился. Я не виноват, что совхоз закрыли.
Говорят, да не про тебя! А закрыли совхоз, так значит, не нужен стал.
А раньше за что-то нужен был?!
Зато нужен был, что не работал в тех совхозах и колхозах никто, а только самогон жрали, и развели их по всей стране, чтоб народ хоть как-то прокормить. Еще каждую осень с города студентов везли.
Наслушалась от Максим Пахомыча!..
Да при чем здесь Максим Пахомыч?! Ты вокруг погляди. И удобрения нынче другие, и техника. Всё автоматизированное. Рабочую лошадь ты когда в последний раз на селе видел?!
Он круто повернулся, на выходе чуть не врезался лбом в низкий проем двери хлева и пошагал к калитке. Из конуры проводить родственника выбежал Малек, но от занесенного в злобе ботинка поджал хвост и бросился прочь. Андрей поглядел вслед обиженному псу, и в ту же секунду ощутил горький стыд.
II. Февраль
Батюшка Власий! Батюшка Власий! Батюшка Власий!
Святой отец не оглянулся и даже, как показалось Матвею, ускорил шаг. То ли не слышал, что его зовут, то ли сделал вид. Може, обидевши на что? Когда священник юркнул в калитку церковного дворика, Матвей повернул голову к отцу, не сбавляя шага:
А за что батюшка Власий с нами не здоровается?
За то, что на рыбалку идучи, священника встретить плохая примета. Вот он и не хочет нам клева портить, объяснил отец.
На ходу Матвей опустил зимнюю удочку, которую нес в руке, и вывел длинную каракулю на сугробе вдоль забора бабушки Лариной, что начинался за церковным двором. Ларину похоронили в прошлом году, окна и дверь в избе были заколочены досками.
За домом Лариной стояла совсем развалившаяся ничейная изба. Забор вокруг давно растаскали на доски. Кроме дряхлого дома, на дворе были сарай, хлев со сложившейся внутрь крышей и баня. Летом с Никитосом они решили организовать в бане штаб, но только разложили припасы и оружие, как всё вокруг заскрипело, и они оба услышали жуткий шепот. Матвей слов не разобрал, но Никитос услыхал, как по имени звал его кто-то замогильный. Еле ноги унесли оттуда.
Под честное слово не растрепать маме с папой, Матвей рассказал обо всём Дашке. Дашка сдержала слово и отругала его сама, а про шепот сказала, что это ветер дул через трубу. Но Никитос клялся бабушкой, что это был голос, а не ветер, и на ужасный двор они больше не ходили.
Нынче ветер был легкий, южный. То, что нужно для плотвы с береброй. А если повезет, то и леща можно взять, как прошлым июнем, когда они с отцом сразу двоих вытащили. Отец, правда, всем говорил про шестерых: не врал, а преувеличивал по рыбацкому обычаю, чтоб не обидеть Речного Деда.
На правом берегу курились домики еще более малодворной, чем их Малые Уды, деревушки под названием Волженец. Они обошли погребенную под сугробом лодку, которая лежала здесь пузом кверху столько лет, сколько Матвей себя помнил, и спустились к Великой мимо старенького причала. Еще издали Матвей с досадой разглядел знакомую фигуру в зимнем камуфляже неподалеку от безымянного островка на излучине реки:
Опять дядя Борис! Скажи ему, пап!
Как я ему скажу? Это у староверов участок под лов выкуплен, а здесь место общее. Уди, кто хочешь.
Ветер доносит глухие железные удары. За излучиной мужики из Ящеров дырявят пешнями ледяное одеяло реки. Лиц отсюда не разглядеть, только видно, что все бородатые.
А что будет, если мы за остров ловить пойдем?
Ничего не будет.
Почему тогда не идем?
Нельзя. Там чужая вода.
А правда, что староверы все вместе в бане моются?
Говорят, правда, отвечает отец. У них баня общая на всю деревню.
А разве можно так, что тети с дядями?
А за что нет? И расход дров меньше, и тетям дядь ждать не надо. Отец Власий вон говорит, что в старину все так мылись.
У них в Малых Удах даже камни на реке все с именами: Жеребячий, Клобук, Егоркин, Лепеха, а целый остров никак не называется. Наверно, потому что он здесь один-единственный. Летом на лодке к островку не подойти из-за тины и камышей, а в половодье его затапливает, и кажется, что пышные серебристые ивы растут прямо посреди Великой. Нынче так же. Только по деревьям, черным и тонким зимой, можно опознать остров на густо заснеженной реке. Снег Матвею выше валенок. Папа взял бы его на руки, но сам груженый: ящик, пешня.