Радиола стояла на высоких тонких ножках в углу рядом с балконной дверью и блестела лакированной обшивкой. На ней громоздились виниловые пластики. Радио мы на нем не слушали, а как проигрыватель он работал за двоих.
У нас было множество пластинок, и я обожала их слушать. После ремонта это сокровище перебралось к нам в комнату. Ноктюрны Шопена с выключенным светом были секретным наслаждением, несравнимым с сахаром, алкоголем, шоколадом. Давид Ойстрах, Саша Хейфиц, Виктор Третьяков, Ван Клиберн были моими идолами.
На месте радиолы, рядом с диваном, в гостиной появились глубокие и удобные кресла, которые мама перекупила у каких-то знакомых. Для них пошили мохнатые мшисто-зеленые чехлы, которые скрывали их потертость.
В гостиной собирались на все официальные торжества семейные праздники и гости. Там стоял низкий кофейный столик, за которым неудобно было есть, но он был достаточно вместительный. На диван и четыре кресла можно было разместить гостей.
Мы праздновали там Новый год и дни рождения. Это были приятные и кратковременные моменты семейной благополучия.
Молодежных сборищ у нас не было, хотя на наши 16 лет мы, без участия мамы, устроили многочисленный прием. Мама демонстративно ушла из дома. Мы напекли замечательных тортов и наделали изящных канапе-сэндвичей. Угощали гостей чаем, закусками, фруктовым компотом и десертами собственного производства. Пришли одноклассники всех школ, музыкальные друзья и вся команда по спортивному ориентированию к сестре. Этот было грандиозно.
Потом все культурно разошлись, мы перемыли посуду, и вернулась мама., Жизнь в квартире, как ни в чем не бывало, опять пошла по накатанному руслу.
Монументальный ремонт трансформировался в дизайнерский проект, который вывел интерьер нашей квартиры на другой уровень эстетики. Моя мама проявила свои дизайнерские таланты, предприимчивость и неиссякаемую энергию в претворении этого дела.
Цвета радовали и ласкали глаз. Тяжелые портьеры в теплых оранжевых тонах гармонировали с горчичным ковровым покрытием и выгодно контрастировали с темной зеленью дивана и кресел.
Намеком на роскошь, а-ля бельгийский гобелен, был натянутый в рамку настенный коврик с пейзажем в природных зелено-коричневых тонах. Как в мультике про Простоквашино, кроме прочего, его функцией было закрывать следы бывшего прохода в этой стене. Красиво и функционально, одним словом.
Возвращаюсь к развлечению телевизором. Его ограничением было время дня. Днем в телевизоре показывали с разноцветные полоски, программ не было. Каналов было максимум три. Жизнь в телевизоре начиналась к концу рабочего дня. Исключениями были траурные дни похорон генсеков.
Их было три за мою бытность в школе. В эти дни у детей не было школы, надо было скорбеть. Скорбеть с телевизором без мультиков было напряжно. Там целыми днями без перерывов играли симфонические траурные марши. То же самое делало радио. Оставалось читать книжки для развлечения.
От скуки можно было выйти на балкон, понаблюдать за движухой на проспекте. Вечерами иногда было забавно смотреть на огоньки машин, движущиеся в противоположных направлениях на дороге.
Из-за грязи и шума мы редко бывали на балконе. Он служил складом овощей в ящиках, вот за ними только и выходили на балкон.
Высокие потолки в квартире увеличивали пространство в высоту. Потому у нас был еще один уровень складирования подпотолочный. Было три таких места: антресоли, полки в ванной и в туалете под потолок.
Антресоль была подвесной кладовкой над коридорчиком к ванне и туалету. Туда складывали вещи, которые уже нельзя было носить, но и нельзя было выбросить. В природе не прекращался круговорот одежды, которая часто перешивалась. Неоновая палитра коротких маминых платьев шестидесятых годов резала глаз. Мне перепала бывшая белая парусиновая юбка из четырех клиньев, которую, распоров, я смогла использовать для пошива белых штанов недосягаемого эпитома стиля. Шорты получились выше колен, той же длины, что была и юбка. От пущей затейливости я пустила черный кожаный кантик по ширинке и по карману. Замысловатый крой и диагональная строчка стали испытанием для верной лошадки швейной машинки «Веритас». Толстая ткань и кожа вдвое сломали много иголок. И слез было пролито немало возле шедевральных шортов, но они того стоили.
К антресоли надо было подставлять лестницу иначе не залезть, поэтому туда редко добирались.
Стеллажи в ванне и туалете хранили полное собрание сочинений В. И. Ленина, за что получили прозвище «мавзолея» от папы, и консервацию. Естественно, к девственным страницам многотомника не притрагивалась рука человека.
Консервация это отдельная история. Ею занимались все люди без оглядки на образование и материальное положение. Исторически все запасались летом продуктами на зиму. Наш дедушка Саша имел сад, и нам регулярно перепадали плоды его трудов в виде овощей и фруктов. Он сам консервировал фрукты, и мы тоже крутили компоты из вишен, абрикосов персиков, сок из винограда, варили варенье из клубники, малины, смородины, вишен, слив.
Стандартной процедурой было закрывать томатный сок из помидоров, которые ящиками закупались летом в овощном магазине напротив дома.
Сезонно одни фрукты сменялись другими, и мы так же циклично делали заготовки. Часто ягоды и фрукты покупали на базаре в пик сезона, тогда низкая цена сочеталась с отличным качеством.
Сладкое варенье давалось адскими трудами в жаркой, как Преисподняя, кухне. Изначально, обливаясь потом от жары, надо было пропекать чисто вымытые стеклянные банки в духовке для стерилизации. Варенье или компоты кипели на плите в раскаленной летним зноем кухне. Закатанные банки переворачивали вверх дном, и они горячими эшелонами стояли на полу в кухне, где и так было мало места, продолжая излучать жар. Остывшие заготовки расставлялись на полках в ванной и туалете. Большая радость была открывать эти банки зимой!
Кухня
Кухня в нашем доме была самой маленькой комнаткой коридорчиком шириной в человека, один шаг от входной двери налево. Но в нее была дверь, изолирующая от звуков и кухонных запахов. Внешняя стена выходила на стояк лестницы, а внутренняя граничила с санузлом. Вдоль внутренней стены стояли мойка, тумба с ящиками для кастрюль и плита, а по внешней стене был холодильник и складной маленький стол с четырьмя табуретками.
Большим в кухне было только окно с широким подоконником. Это окно было открыто почти круглый год, вытяжка появилась позже. Из него выходили кухонные запахи, а входили запахи улицы, сезонов, блеск звезд, фонарей и солнечные лучи.
Любопытные голуби сидели на карнизе и ждали своих крошек.
Кухни в советских квартирах были сердцем дома. Потому хотя наша кухня и была очень маленькой, в ней кипела большая жизнь. Все хотели сидеть на кухне. Там было легко разговаривать, готовить еду, гонять чаи с подружками, смотреть сериалы. Плита была газовая. Иногда при дефиците спичек на кухне горел Вечный огонь. Тогда газовую горелку прикручивали до маленького огонька, и в темноте играли синие язычки пламени.
Бытовая техника
Машинами мы не были избалованы. Швейная машинка была достоянием, стиральная машина джином из лампы Алладина, а личный автомобиль недосягаемой роскошью.
С помощью швейной машинки я обзаводилась гардеробом, помимо школьной формы. Одежды было минимум. Даже школьной формы было всего два платья за десять школьных лет. Первое с первого по третий класс стало «летним», с обрезанными рукавами, второе на каждый день. Летом помогали рукотворные наряды. Зимой нормально везде было ходить в форме. У меня был роскошный кружевной воротничок, он вносил разнообразие и выделял меня среди одинаковых коричневых платьев.
Готовясь к лету, я нещадно эксплуатировала швейную машинку. Мы всё надо было быстро, желательно сразу как только что-то придумала. Кое-как таки выходило претворять свои дизайнерские задумки и выглядеть если не модно (профессиональными мои швейные опыты не были), но интересно и свежо.
Сейчас, вспоминая свои творения, понимаю, что ни одной вещи не делала в простоте. Как и у моей куклы Лены, был один кутюр. Но усилия были титанические. Моя фантазия всегда забегала далеко вперед навыков.
С ремонтом у нас завелась и стиральная машина «Сименс», потрясающая по красоте и функциональности. До нее стирали руками в ванной. Машина всё делала сама и выжимала белье почти досуха. Первые несколько циклов только и любовались этим чудом. Сколько времени освободилось, когда стирать стала машина!
Автомобиль тоже завелся у папы, но мы уже не успели попользоваться его преимуществами, так как разъехались из дома.
Наш двор
Вход в наш двор был через подворотню. Арка наводила о мыслях о триумфальных арках и другой замысловатой архитектуре. Неудивительно для советского дома, где первый этаж часто использовался под магазины.
Хлебный магазин был на углу всегда, сколько я помню, видимо, с момента заселения дома. В арку могли проехать фуры с хлебом. Ранним утром они лязгали замками герметических дверей при разгрузке хлеба. Двор был звуковым колодцем, и звуки усиливались. Грохот хлебовозов почему-то не раздражал, а даже был приятен. Был комфорт в том, что утром уже есть свежий хлеб, вот здесь, рядышком, под боком. Хлеб завозили два раза в день часов в семь утра и после обеда. Малышней мы стояли возле фур, когда их подвозили посредине дня, и добрый грузчик угощал нас кусками разломанных горячих буханок хлеба на «подкрепиться». Нам, детям и голубям, шли разломанные, поврежденные при загрузке-разгрузке буханки.
До того как я пошла в школу, была еще традиция привозить молочные продукты и молоко во дворы по утрам.
Где-то между шестью и семью утра женщина с тележкой, нагруженной бидонами с молоком, сметаной и кефиром, появлялась во дворе и призывно кричала: «Молоко, молоко!» и звонко звонила в колокольчик. Я помню, как малышкой 45 лет подскакивала с кровати от этих звуков, хваталась за пустой бидончик и выданные с вечера деньги и неслась вприпрыжку вниз по лестнице.
Меня распирало от гордости, что я участвую в серьезной работе добычи пропитания. Возле тележки вокруг меня собирались хозяйки, но младше меня никого не было. Старшие женщины улыбались мне и нахваливали мою хозяйственность.
В этом занятии было примитивное удовольствие, как будто я сама доила корову. Когда стала школьницей, эти утренние визиты продавщицы с тележкой прекратились, и надо было ходить в магазин в течение рабочего дня, чтобы купить молочные продукты. Мираж хозяйства во дворе исчез.
Двор был близким, большим и независимым миром. Во времена доинтернетного существования, когда развлечения были редки, а информация не была доступна на кончиках пальцев, как сейчас, игра во дворе была желанным и всепоглощающим занятием, воздухом, самым обильным времяпровождением. У двора был свой пульс, его можно было считать и изменить, иногда в свою пользу.
Бутылочным горлышком и порталом между домом и двором был вход в подъезд с лавочкой. На ней часто сидели бдительные старушки, которые как рентгеном просвечивали всех проходящих и перемывали им кости. Детям тоже доставалось.
Самое главное, что требовалось, здороваться. Здороваться не хотелось, и мы стеснялись. Даже после вежливого приветствия бабульки сверлили критическими взглядами и выдавали свои отметки родителям, которые тоже подвергались проверке при входе в подъезд.
Второй волной шла собачка Пуша, которая облаивала нас на входе и выходе, создавала много шума, заглушающего бабушкину болтовню.
Наша лавочка не изобиловала старушками. Жители нашего подъезда были интеллигентные и не опускались до тривиального сидения возле подъезда. Чаще там сидела Уша, выгуливая Пушу.
Прямо рядом с домом были клумбы с цветами. Наш дом был старше двух других, достроенных позже. Рядом с другими домами клумб не было, только тротуар и дорога. Я помню, как нарядные и нежные ирисы слегка качались на длинных прямых стеблях. С приходом весны их светло-зеленые листья начинали разрезать темную влажную землю, каждый год повторяя обряд трансформации от острых кончиков листьев до лиловых корон головок с желтыми серединками.
Уж не знаю, кто занимался этими цветами, наверное, Уша, так как цветник был под ее окнами. Я не замечала работы на клумбе. С людской помощью или без, природа мягко, но неуклонно повторяет свои циклы, и ирисы каждую весну торжественно венчали клумбу и изумляли людей.
Наш двор состоял из трех зданий, примыкающих друг к другу под прямыми углами, и четвертого здания вдоль улицы Тургенева, соединенного с нашим аркой подворотни и зданием бывшей синагоги, которая была офисным учреждением финотделом, со своим внутренним двориком и забором. Об этот забор отскакивали мячи с площадки для любых игр, а иногда перелетали забор и попадали внутрь. В этом случае надо было перелезать через забор, доставать мяч и светиться. В учреждении нас за это ругали.
Хлебные фуры заезжали в подворотню, а выезжали через выезд в конце двора, проехав с-образный полукруг.
Через эту дорогу от подъезда находилась вентиляционная башенка бомбоубежища. За ней, налево, был небольшой мощеный дворик и еще пара клумб, ореховое дерево и жестяной коричневый гараж у стены забора финотдела. Возле гаража росла старая ива. На толстом стволе и ветвях приятно было сидеть и прятаться под ветками. Взобравшись на крышу гаража по иве, можно было спрыгнуть во двор финотдела.
Ива была потрясающе уютным местом. Когда во дворе не с кем было играть, я лезла на иву. Там же в компании мы первый раз «курили» отломанные от ручки веника веточки. Сухие палочки тлели и дымились, были гладким в руках и, кроме горького дыма, оставляли довольно приятный вкус соломки во рту. Мероприятие подразумевало использование принесенных из дома спичек, которые, как известно, детям не игрушка. Надо отдать должное, ветки ивы надежно скрывали конспираторов. Без большого огня нет большого дыма, и мы не палились.
Деревьев во внутренним дворе было не так много, но все особенные. Ива имела материнские защитные качества. Рядом стоящий молодой грецкий орех, он давал съедобные плоды. Незрелые орехи имеют молочный вкус, но когда добираешься до ядра через еще мягкую скорлупу, легко перемазаться темной жидкостью кожуры, которая не смывается с рук несколько дней и никогда с одежды.
Я выковыривала нежное белое мясо орешка в едва бежевой шкурке и чувствовала, что при необходимости смогу выжить на подножном корме. Зеленые орешки висели на ветках всё лето, а в сентябре начинали падать и асфальт вокруг дерева темнел от сока и раздавленных плодов. Одним разом кто-то, кто считал себя их хозяином, орехи собирал. Подножный корм исчезал, и дождик несколько недель отмывал темные пятна с асфальта.
Самая глубокая личная связь у меня была с двумя каштанами, которые посадил дедушка в нашу честь, когда мы родились. Они росли под окнами нашей спальни, вместе с нами, и доросли до них.
Из двух деревьев, одно было крупнее, как и у нас с сестрой. Я ассоциировала себя с меньшим деревом. Его видно было первым, когда входишь во двор.
На каштанах были волшебные белые с розовыми прожилками свечки весной, а осенью нежные зеленые шарики с нестрашными колючками. Когда шарики падали на землю и разбивались, карие глаза каштанов глядели на мир в интимном объятии белой мякоти кожуры. Мокрая новорожденная поверхность каштана блестела, как полудрагоценный камень или шоколадная глазурь. Они были так прекрасны, что их хотелось съесть. Или минимум собрать и принести домой. Ими играли и делали поделки. Правда, подсохнув, каштаны уже не так прельщали.