Каждый день бабуля теряет свои слуховые аппараты в одних и тех же местах. Я стараюсь складывать все ее разряженные батарейки в старую жестяную банку из-под тимьяна, чтобы отнести их в правильную часть мусорной свалки, но вчера мама была так вымотана тем, что репетировала и носила Горда двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, что по ошибке вытряхнула батарейки в соус для спагетти, и за ужином нам пришлось вылавливать их и складывать крошечными стопками рядом с тарелками, а в случае мамы рядом с комками бумажных платочков, из-за того что она постоянно сморкается.
За ужином мама сказала, что не знает, почему она все время такая уставшая, ведь третий триместр должен быть периодом обновленной энергии. У нее даже нет сил играть в голландский блиц. Она сказала, что у нее должен наступить прилив энергии, чтобы навести порядок в доме и подготовиться к появлению Горда. Этот прилив энергии называется инстинктом гнездования.
Он есть у меня! сказала я. Это же я все тут убираю!
Мама погладила меня по волосам и сказала:
О, это так мило, у тебя инстинкт гнездования.
А это совершенно не мило. Не хочу иметь никакие инстинкты. Я сказала:
Бабуля, послушай. Первый триместр, мистер. Второй триместр, мистер, третий триместр, мистер, и вы вылезаете!
Бабуля меня не слышала. Она притворялась.
Не испытывайте меня, мистер? сказала она. Я выкрикнула все заново.
Na kijnt! сказала бабуля. Она все еще притворялась. Я закричала изо всех сил, и мама сказала:
Суив! Да господи, блядь, боже!
Из бабулиной спальни доносятся непрерывные крики женщин, рожающих младенцев, или самих младенцев, которых заставляют рождаться, или людей, которых убивают, или людей, обнаруживающих тела убитых людей. Бабуля говорит, что британские женщины уж очень много кричат, когда обнаруживают мертвые тела.
Я бы тоже кричала, сказала я.
Нет-нет, сказала она. Это же тело. Это nuscht!
Бабуля по пятнадцать минут занимается на тренажере «Газель», пока смотрит свои передачи. Между шагами она произносит «хо-о-о-о-о-о», а потом «goot, goot, goot. Gownz yenook». Только ее умирающие и мертвые друзья знают ее секретный язык. Она подхватывает фразы из своих телешоу и весь день тренируется на мне произносить их с британским акцентом. «Суив, доуогая, нам следует устуемиться на континент!»
На редакционной встрече бабуля сказала, что, если придется, я должна сказать себе «заткни свою пасть», чтобы не рассердить маму, потому что мама теперь как целый город, с Гордом и со всем остальным. Бабуля говорит, что, когда мама включает режим выжженной земли, наша единственная надежда на выживание это укрыться в другой комнате и ждать, пока он не закончится. Чтобы Пифия перестала вещать в Дельфах. Бабуля говорит, что я должна попытаться превратить мамины пророчества в изящные гекзаметры, как это делали греки. Она говорит, что гекзаметр это стихотворение, в которое встроено проклятие.
Бабуля знает маму с тех пор, как мама родилась в самый жаркий день в истории, до изобретения вентиляторов и кондиционеров. «В комнате была жаровня!» сказала бабуля. «Кровь и огонь!» Она сказала, что во время родов доктор оказался настолько бесполезен в вопросе извлечения детей из женщин, что бабуля была вынуждена сказать ему: «Пожалуйста, уберите от меня свои руки и позвольте мне сделать все самой». Наконец выползла мама, злая и багрово-красная, как крохотный сатана. Когда мама включает режим выжженной земли, она полощет рот маслом орегано, чтобы не наговорить ужасных вещей, о которых потом пожалеет, и чтобы повысить свой иммунитет, хотя научных доказательств этому нет. Сегодня, перед тем как мама отправилась на репетицию, бабуля рассказала ей, что по утрам я терплю, пока не дорешаю судоку, и затем упускаю свой корабль.
О чем ты говоришь, какой корабль? спросила мама, а бабуля ответила ей, что у меня фиксация на том, чтобы закончить судоку, прежде чем я чем-либо займусь, включая редакционную встречу и опорожнение кишечника, и тогда мой стул возвращается внутрь меня и окрашивает мой взгляд на весь предстоящий день, и, вероятно, от этого у меня под глазами галочки «Найк».
«Найк» что, спонсор Суив? сказала мама.
Убейте меня. Мама пристально посмотрела на меня, как будто пыталась проникнуть сквозь кожу, чтобы рассмотреть груды и груды скопившегося стула у меня внутри. Затем она сказала:
Хм-м-м, просто продолжай тужиться, Суив. Просто постарайся расслабиться, милая.
Она провела большими пальцами по моим галочкам «Найк», обняла меня и ушла.
Не знаю, почему говорить «опорожнение кишечника» и «стул» лучше, чем «пилотка» и «пасть». Неважно, какие слова ты используешь в своей жизни, это не избавит тебя от страданий.
Две недели назад бабуля подарила свои спортивные штаны с логотипом хоккейного клуба «Виннипег Джетс» какому-то парню, который подошел к двери; и сегодня, когда мы с мамой шли домой с терапии, мы увидели этого парня он сидел на бордюре возле супермаркета «Севен-Элевен» в этих самых штанах и пел «Просто погулять рядом с тобой»[7]. Потом мы присмотрелись и увидели, что бабуля тоже сидит на бордюре и тоже поет «Просто погулять рядом с тобой». Бабуля не надела ни спортивный костюм, ни штаны карго, она была в короткой юбке и сидела, расставив ноги, потому что ей сложно удержаться на бордюре, и было видно ее нижнее белье, что вызвало у меня нервный кашель. Бабуля любит быть голой. Она с гордостью рассказывает каждому встречному одну и ту же историю о том, как она неумышленно устроила стриптиз для какого-то парня в Мехико, и ему это очень, очень понравилось. Бабуля и мама ругаются о том, что бабуля раздает свои вещи, но бабуля говорит, что после того, как врачи убили почти всех, кого она любила, ей пришлось задаться вопросом, как пережить горе, и ответ был такой: «Кому я могу помочь?» Бабуля говорит, что врачи убили ее семью. «Врачи убили моего мужа. Врачи убили мою сестру. Врачи убили мою дочь». Когда она это говорит, мама тихо просит меня ничего ей не отвечать, кроме «да, это правда». Или «я согласна с тобой, бабуля. Ты права». Если мама или я скажем что-то еще, например «как такое может быть», или «это преувеличение», или что-то в этом роде, бабуля взорвется и, вероятно, у нее случится сердечный приступ, потому что у нее в груди уже слишком много устаревших деталей, а еще длинный шрам, который спускается вниз почти по всему ее торсу, как молния. Бабуля говорит, что врачи убивают всех подряд, когда она злится или когда пьет особый мамин ром из Италии, хотя это обычный канадский ром, который мама переливает в специальную итальянскую бутылку. Иногда бабуля плачет. Она чувствует себя виноватой. Тогда маме приходится сесть, взять бабулю за руки и пробежаться с ней по каждой истории, чтобы она поняла, что это не так. Бабуля любит только доктора Де Сику. Он молод, красив, и он итальянец. Он сохраняет ей жизнь. Он проверяет ее самочувствие. Когда звонит телефон, бабуля говорит: «О, это мой Де Сика?» Когда она приходит к нему в кабинет, она ведет себя как крепкий орешек. Она врет. Так что Де Сика должен угадывать, что с ней не так.
Когда я помогаю бабуле раздеваться перед мытьем, я провожу пальцем по ее шраму и говорю: «Вж-ж-ж-жик. Вылезайте из своей кожи, мэм!» Она сидит на пластиковом стуле для душа, который мама нашла у кого-то в мусоре, когда мама принесла его домой, бабуля сказала: «Ха-ха, очевидно, кто-то из соседей сыграл в ящик», она смеется и смеется, а я намыливаю ее французским лавандовым мылом его ей подарил ее друг Уильям за то, что она помогла ему в борьбе с домовладельцем и написала письмо его высокомерному брату. Мне приходится приподнимать валики жира, чтобы добраться до ее складок, и даже мыть ее гигантскую задницу, и сиськи, и подошвы ее твердых хрустящих ступней, и ее пальцы ног, которые переплетаются друг с другом. Затем мне нужно вытереть три дюйма воды на полу в ванной, чтобы она не поскользнулась и не упала, потому что «это был бы конец, мой друг»[8], как она говорит. Затем я вытираю ее, расчесываю ее мягкие белые младенческие волосы и заново втыкаю в них невидимки, чтобы убрать их от лица, потому что мама сделала ей нелепую модную стрижку под названием «волнистый серебристый боб», которая лезет ей в глаза. Потом надо вставить слуховые аппараты обратно ей в уши я ненавижу это делать, потому что их нужно заталкивать изо всех сил, и мне кажется, что я причиняю ей боль, хотя она говорит, что это не так. И я должна помочь ей надеть чистое хлопковое белье мне всегда приходится говорить, чтобы она положила руку мне на спину для равновесия, чтобы не опрокинуться, пока я скрючиваюсь у ее ног, пытаясь просунуть их в дырки трусов, потом идет спортивный костюм или брюки карго, которые ей нравятся, потому что в карманы помещаются все ее обезболивающие, нитроспрей и детектив, который на этой неделе называется «Недруг», и дополнительные батарейки для слуховых аппаратов. Затем я нахожу ее красные войлочные тапочки и очки, которые протираю краем футболки, подышав на них, и клею ей на руку свежий нитроглицериновый пластырь, который впрыскивает ей в вены динамит, и держу ее за руку всю дорогу, пока мы идем до кровати медленным-медленным шагом, потому что у нее кружится голова из-за жары в душе и напряжения от хохота.
Когда бабуля начинает храпеть, я иногда выкуриваю сигарету из маминой пачки, которую она хранит в верхнем ящике комода на тот чертовски славный день, когда она будет не беременна Гордом и не так вымотана. Я выхожу на заднюю веранду, делаю пару затяжек и смотрю в небо. Или бросаю в ведерко прищепки и стараюсь не промахнуться. Если промажу, ты не вернешься. Если попаду всеми прищепками то вернешься. Я начинала бросать, поставив ведерко на колени, так что не промазать было очень просто, но это показалось мне слишком легким способом заставить тебя вернуться, а еще ты ведь все равно не вернулся, так что теперь я отодвигаю ведерко все дальше и дальше.
Чтобы не перестать дышать, бабуля должна спать со специальным аппаратом на лице, который состоит из трубки и коробки, наполненной водой, но она его ненавидит. Она закинула его в свой чулан. Бабуля не двигается, когда спит, а вот мама размахивает руками и ногами, разговаривает и кричит во сне. Бабуля говорит, что у мамы все еще остается небольшой посттравматический стресс, к тому же она находится в поиске. Я спросила бабулю, что же мама ищет, и она ответила: «О, да все что угодно. ПТСР и поиски не заканчиваются, когда мы спим». Мама с бабулей знают друг о друге такие вещи, с которыми им приходится считаться, потому что так обстоят дела. Они не против. Они знают друг друга. Я нашла письмо, которое мама написала тебе лет шестьсот назад, о том, как ей нравится спать, но, очевидно, ты его так и не получил, или, может быть, ты его получил, но не взял с собой, потому что путешествуешь налегке.
Если хочешь узнать, как маме нравится спать, я перепишу его для тебя. (У мамы плохо с правописанием, поэтому я исправила ошибки.)
«Я не хочу говорить об этом или спорить, потому что времени слишком мало, но этому предшествовало множество вещей Сперва тебя разозлило, что я с кем-то переписываюсь так поздно вечером. Я писала Кэрол, чтобы рассказать суперпотрясающую новость о новорожденном ребенке Фрэнки! Все детали. Это внучка Лидии! Тогда ты притворился, что не злишься, но я понимала, что ты все еще зол, потому что ты сердито заправлял белье на кровати. Ты заявил, что я отказываюсь от твоего жеста нежности по превращению кровати в то, что я ненавижу. То, как ты заправляешь постель, не нежность! Ты же знаешь, я не люблю спать как в конверте, без движения, а от воздушных карманов мне холодно! Разве же это нежность заставлять человека спать так, как тебе хочется, даже если он это ненавидит? Это нежность??? Нет, это не так. Ты знаешь, что это не так. Затем ты топаешь наверх, дуешься и спишь в одиночестве в своем ледяном конверте. Хорошо, надеюсь, тебе все ясно. Я буду спать так, как хочу. На самом деле не так уж много я прошу чтобы мое одеяло и простыня лежали определенным образом. Заправляй свои собственные, как тебе присрется! Целую».
Даже когда бабуля крепко спит и храпит, если я нежно коснусь пальцем ее плеча, она оживет, протянет ко мне руки, улыбнется и скажет: «Малышхен!» Я каждый раз спрашиваю ее: «Ты ощутила мое присутствие?» но она меня не слышит, потому что снимает слуховой аппарат перед сном и только смеется и держит меня за запястья, как лошадь за поводья. Она не может поверить, что продолжает просыпаться живой, и правда ощущает радостное удивление и благодарность, что, как говорится во всех брошюрах по психотерапии, мы и должны чувствовать каждый новый день.
«Ну конечно же, у меня в ботинке гребаная макаронина!» Это были последние слова мамы этим утром перед тем, как она хлопнула дверью и отправилась на репетицию. Бабуля сказала: «Это семейная классика, Суив, запиши». Потом бабуля закричала: «Удачи! Повеселись! Не перенапрягайся там!» Она говорит это каждый раз, когда кто-то уходит. Она рассказывает, что там, откуда она родом, это самая бунтарская вещь, которую только можно сказать, потому что у них не верили в удачу, веселье было грехом, а работа была единственным, чем следовало заниматься. Почти каждый день мама находит у себя в туфлях макаронины, или они налипают на ее сценарий, или куда-нибудь еще. Это любимая бабулина еда, но когда у нее обостряется артрит, ей трудно открывать коробку, а потом, когда она наконец открывает ее, макароны летят во все стороны, и я сметаю их, но недостаточно хорошо, поэтому мама всегда находит их в своих вещах. Макароны попадаются нам всем, но больше всего от этого бесится именно мама. Бабуля любит их, потому что они маленькие, и в те дни, когда у нее обостряется невралгия тройничного нерва, ей даже не нужно их жевать они просто проскальзывают в горло. Бабуля пытается найти того, кто просверлит ей дырку в голове, потому что она слышала, что это самый эффективный способ избавиться от невралгии тройничного нерва, которую прозвали суицидальной болезнью, потому что это самый болезненный физический опыт, который может испытать человек, и поэтому из-за нее люди убивают себя. Но никто не хочет сверлить бабулину голову из-за ее возраста. Когда людям исполняется около шестидесяти, в них перестают сверлить отверстия. «Помни это, Суив!» говорит бабуля.
После того как мама ушла, бабуля попросила меня составить список ее лекарств.
Не прописью, сказала она, печатными буквами. Ни один из этих молодых водителей «скорой» не может разобрать прописной почерк, они думают, что это арабский язык, только и стук-стук-стукают целый день на своих камерах. Это она про телефоны.
Я тоже не могу прочесть твой стариковский почерк, сказала я.
Она зачитала мне лекарства вслух, чтобы я могла их записать.
Амлодипин 7,5 мг ПРД
Лизиноприл 10 мг ПРД
Фуросемид 20 мг ПРД
Правастатин 20 мг ПРД
Колхицин 0,6 мг ПРД
Омепразол 20 мг ПРД
Метопролол 50 мг b.i.d.
Окскарбазепин 300 мг ПРД
Странно, после каждого лекарства написано «ПРД», сказала я.
Это мой запасной план, сказала она. ПеРеДозировка. Шучу-шучу.
Она сказала, что это означает «принимать раз в день».
А что такое b.i.d.?
Bis in Die, сказала она. Это «два раза в день» на латыни.
Бабуля была медсестрой. В первую неделю работы над ней устроили дедовщину старшие медсестры. Они бросили ее в ванну из нержавеющей стали и облили эфиром, пока она не начала терять сознание и чуть не замерзла насмерть. Она умоляла их остановиться. Она считает, что это одна из самых забавных вещей, которые когда-либо с ней происходили. Она раскладывает свои таблетки по маленьким кучкам, по одной таблетке в каждой, и высыпает их по дням недели в пластиковую коробочку для таблеток. Бабуля говорит, что ей необходимо продолжать так делать и никогда не путаться настолько, чтобы пришлось перейти на систему блистерных упаковок, которая стоит денег, так что забудем об этом. Когда она случайно роняет таблетки на пол, и если она замечает, что уронила их, она говорит: «Бомбы сброшены, Суив!» Когда я слышу это, я подбегаю, падаю на пол и ползаю вокруг ее ног, собирая их, а еще батарейки для слуховых аппаратов, макароны и кусочки ее пазла с фермой амишей.
Сегодня бабуля наконец-то вспомнила, что я должна быть в школе, хотя я сижу дома уже пятьдесят девять дней.
Почему ты не в школе? спросила она. Я ничего не сказала, потому что она говорила как коп, а сама она никогда не отвечает на вопросы копов, так почему я должна.
Из-за драки? спросила бабуля.
Я не двинулась. Затем я сделала то, что делает бабуля, когда приходят копы, а именно: поднимает воображаемый мобильный телефон, как будто записывает их. Она сказала, что знает: дело точно в драке, потому что я возвращалась домой с запекшейся кровью на лице, с синяками на шее, с вырванными из головы пучками волос и без рукава куртки. Потом мы долго-долго молчали, просто сидели и издавали тихие звуки, а не слова. Я положила свой воображаемый телефон на стол широким жестом, как будто делала одолжение, больше не записывая ее. Большим пальцем я раскрошила хлебные крошки на скатерти. Бабуля несколько раз встряхнула коробочку с таблетками и выстроила мышь, коврик и ноутбук в один ряд. Я смотрела, как ее пальцы двигаются по столу. Ей снова пора подстричь ногти. Я не могла вспомнить, где оставила щипчики. Я посмотрела ей в лицо. Она улыбалась.