Которую он даже и не видал еще?.. отозвалась франтиха и прибавила: Ну, держите все это. Вот так Уроните. Ах, как вы неловки.
И сунув плед, зонтик, саквояж и пару картонок, пришедшие багажом, в руки молодого человека, женщина ловко подобрала юбки и быстро сбежала по ступеням подъезда. Он последовал за ней.
Господин Бретейль здравствуйте! воскликнула она, весело подойдя к повозке.
Здравствуйте, вымолвил Бретейль, недоумевая.
Стыд-то какой!.. Oh cest bien mauvais[40]. He узнавать старых знакомых!
Бретейль, обернувшись прямо к женщине, внимательно глядел во все глаза, удивляясь, и, наконец, воскликнул:
Чтоб меня черт побрал, если я вас узнаю Но голос? Голос? Sac à papiers!..[41] Знакомый голос!
Место, господин Бретейль Очищайте место вашей давнишней приятельнице, которую вы, старый срамник, узнавать не хотите
Бретейль передвинулся в тележке. Она, смеясь, легко вскочила на подножку, но зацепила за что-то оборкой и платье затрещало Целый клок был вырван и повис, а под ним блеснула в широкой дыре розовая юбка
Ай!.. вскрикнул кассир Ваше платье! Cest fait.[42]
О, такова судьба всех моих платьев Это упрямилось две недели и вот, наконец-то, решилось разорваться. Ну, давайте вещи Кладите в ноги. Спасибо. Целую вас! Ну-с, все готово, месье Бретейль
Буржуа хлопнул бичом, и повозка двинулась от вокзала. Он продолжал сидеть полуобернувшись и с недоумением вглядывался в лицо соседки.
Она смеялась и, нагибаясь, подставляла ему лицо.
Ближе Ближе, папаша Бретейль. Получше разглядите.
Чтобы черт меня побрал, если я узнаю! воскликнул тот снова.
Он вас сейчас уберет потому, что вы сейчас меня узнаете. Подумайте. Догадайтесь.
Чего думать! Я уже думал, даже голова затрещала от догадок Вы из Териэля? Я знаком с вами у нас, или где в другом месте?
Разумеется здесь Да, ну, скорее Это глупо, неужели я так постарела Ну-ка вспоминайте, кто вас доставал одной песенкой с таким припевом. И она звонко запела:
A-a!! вскрикнул вдруг Бретейль и, бросив бич в ноги, круто остановил лошадь и близко нагнулся к самому лицу своей спутницы. Как? Это ты? Невозможно! Так это ты? La petite Mariette! Marie Garadol?!
Да. Вами ненавидимая когда-то Марьетта, которую бывало, где ни попадись, вы били и секли больно
А кто у меня в саду постоянно воровал все, и груши, и абрикосы Как? Ты?.. Марьетта?.. Да что ж ты сделала, чтобы так измениться? Sacrebleu!.. Ah, sacrebleu! Une grande dame, sil vous plait[44]
Бретейль качнул головой и снова двинул лошадь шагом.
Я все та же, господин Бретейль. Была la petite[45], а теперь la grande Mariette[46] Я люблю это имя, и мне жаль иногда, что я не могу носить его Теперь я называюсь иначе, и фамилия у меня другая.
Зачем?..
Так принято dans le monde[47] Своих имен и фамилий никто не носит. Разве какая-нибудь девчонка в магазине, или горничная, привратница Nous autres Impossible Cest mal vu[48].
К сестре, стало быть Прямо. И затем к матери?..
Да.
Сколько же лет прошло, как ты удрала отсюда? Ведь, давно Очень
Три года уже Скажите, она постарела, моя мать?..
Да. Нет. Не знаю, право По-моему, все так же.
А что сестра и брат?
Эльза прыгает и плачет Le gars[49] вырос и поумнел
Плачет? Отчего?
Об отце Вы обе забыли бедного Луи, а Эльза помнит и любит отца, как если бы он вчера умер. Скажи-ка мать-то ожидает тебя?
Нет. Я хотела ей сделать сюрприз.
Да, уж сюрприз Она упадет от неожиданности! А это Вот это все Фу, ты! Voyez moi çа[50] Это. Это. И это. Matin![51]
И Бретейль тыкал пальцем на браслет, кольца, часы, серьги
Чем же ты занимаешься? Не замужем, конечно?
Parbleu![52] отозвалась Марьетта обычными ответом подобных ей женщин.
Ну, то-то же! Я так и думал. Стало быть, у тебя господин, который все оплачивает. Un monsieur pour les fournitures[53]. Неужели это тот, который тебя привез и посадил в вагон. Un decore[54]. С Легионом в петличке.
А вы откуда знаете? удивилась она.
Видел вас обоих на вокзале в Париже. И кто же он военный, депутат, журналист?..
Нет. Он банкир но метит в депутаты.
Банкир. Это хорошо. Стало быть, и очень богат Бонапартист? Орлеанист?
Нет Но и не республиканец!.. Он видите ли Все вместе: Un peu de tout[55]. Он себя называет: un transigeant[56].
Молодец! Откуда же у него орден?
О, такого добра у него много. У него еще три разных ордена. Японский, мексиканский и прусский
Четыре Mat-tin Вот что значит не стесняться обстоятельствами. Un transigeant?! Стало быть, оппортунист последнего фасона. Эдакий обязательно всегда попадет в парламент или в тюрьму! сострил Бретейль и рассмеялся.
Да. Кроме этих орденов, он скоро получит еще и турецкую звезду.
И за что же он эти ордена получает?
За что Как за что?.. Так!.. Ведь это покупается.
Это тоже теперь покупается? Здравствуйте? Oh, les gredins! Oh, Paris! On finira par acheter le bon Dieu[57]. И, помолчав, Бретейль прибавил: и надолго ты к сестре?
Но знаю Мой имбицил приказал скорее возвращаться, даже сейчас телеграмму мне прислал Вот И женщина показала депешу.
«Teriel. Rose Dupré!» прочел Бретейль адрес Так ты уже не Марьетта, а Роза!.. Дюпре, а не Карадоль! Как же тебя звать-то теперь?
О, здесь я Марьетта Я хочу быть Марьеттой. Отдохнуть. Позабыть на время mon nom de guerre[58] Подышать свободно. Cest si bon[59], побыть на родине! с чувством произнесла она Вот они мои милые поля, вон лесочек, где я зайцев пугала. А вот домик кузнеца. Вон и лавка, куда меня всегда гоняла мать за кофе и сахаром И глядите Глядите Вон и ваш сад. Ах, как все разрослось А это чей же дом. Вон тот, большой?
И с восторженным лицом, оглядываясь вокруг себя оживленным взором, молодая женщина болтала, расспрашивала, охала, удивлялась и поминутно восклицала:
Неужели Берта еще не замужем? Впрочем, ведь она такая дурнушка. Как! Бедная Клера умерла? Отчего? Неужели этот проходимец Баптист командует над моей матерью?! А где Жорж, Пьер, Сюзанна Белокурая Nini жива ли? Ninon Бретейль, ваша племянница.
Да. Нини, слава Богу. Брат бедный умер, и я теперь опекуном у Нини.
Выросла она?.. Ведь, ей теперь должно быть уже шестнадцать лет.
Пятнадцать с половиной.
Хорошенькая она? Ninon Бретейль ведь вся в отца и обещала быть прелестной.
Право, не знаю По-моему, нет. Она на моську смахивает Un caniche, ей-Богу[60].
Как можно! Нини скорее ангелочек, с золотыми волосами, воскликнула женщина.
Повозка въехала между тем на единственную улицу небольшого местечка с однообразными, серыми каменными домами под крутыми и остроконечными крышами. Всюду торчали длинные печные трубы, кое-где были садики с зеленью, местами высились стройные тополя или огромные столетние каштаны широко распускали густые ветви, раскидывая вокруг прохладную тень.
Почти на краю улицы, важно, зажиточно и богато высился на дворе большой дом в два этажа единственный во всем местечке.
Это Грожан?.. спросила молодая женщина. Как выстроился?!
Да. А каков дом Просто диво
Ну, это для вас Да А в Париже он бы считался ничем. Une masure[61], сарай с заднего двора.
Здесь не Париж!.. Да Грожану плевать на твой Париж, он и там захочет может дворец выстроить. Страшно богатеет! Да, про него не сложишь пословицы: «Gros Jean comme devant»[62] Он и фамилию свою переделал и теперь пишет Graujant. Прежде его граф Отвиль знаешь, наш местный богач и депутат, раньше звал «Mon bonhomme»[63], а он его господин граф; а теперь Отвиль говорит ему: «Mon cher monsieur»[64], а Грожан говорит графу просто: monsieur dHauteville[65]. Да. Он уже не тот. А ведь он прежде за тобой ухаживал, Марьетта? При твоей ловкости, пожалуй бы
Un paysan[66] Какая находка!.. воскликнула женщина презрительно.
Все же, лучше бы было чем так-то
Отчего же? Я счастлива. У меня все есть
Да. Все. Но пока. Молодость не длится вечно, однажды наступит
Старость Да. А она разве вечно длится. И она коротка, если ее сократить в молодости. На все лады.
Надо еще знать, куда деваться под старость. Откладываешь?..
Есть мне время философствовать! рассмеялась она.
А надо думать, ma petite[67] Надо откладывать ежедневно что-нибудь на черный день.
Женщина пожала плечами и, не ответив, отвернулась.
Все вы так Эх, Марьетта, видал я и прежде тебя таких, как ты А спроси где они?.. В вертепах. Стало быть, и ты не думаешь о будущем. Нет?
Глупый вопрос, месье Бретейль, извините. Я успею еще прежде моей старости сто раз умереть И потом Право, это здесь такие вещи могут еще на ум идти, а в Париже некогда.
Глава 5
Наступили сумерки, на смену которым шла ночь, темная, теплая и тихая.
В доме железнодорожного сторожа, заведующего заставами на переезде, светился огонек. Дом этот был просторнее шоссейных сторожек, но все-таки невелик.
Прямо с крыльца дверь вела в чистую комнату, с асфальтовым полом, где стояли большой обеденный стол, массивный шкаф с посудой за стеклянными дверками, одно кресло, обитое клеенкой, и несколько стульев. Большие часы в углу, с хрипливо-звенящим боем, были единственным украшением помещения. Перед дверью, у противоположной стены, был глубокий и высокий камин, который топился только месяца два в году и лишь в самую глубокую и суровую зиму. На двух окнах висели снежно-белые занавески из кисейки и стояли горшки с зеленью и цветами.
Отсюда было две двери. Одна вела в маленькую спальню с большой кроватью, комодом и двумя стульями, другая в просторную и светлую кухню, с плитой под большим колпаком. Здесь на стенах была развешена кухонная утварь и разнообразная посуда, ярко блестевшая и в большом количестве, не соответствующем, казалось бы, всей обстановке квартиры.
Из спальни поднималась наверх маленькая лестница, крутая, с большими ступенями, и вела в крошечную каморку, метра в четыре шириной, где стояло лишь две кровати, одна небольшая, другая детская. Между ними был маленький столик и стул. На стене блестело металлическое Распятие, а рядом висело в рамке лубочное изображение Sacré Coeur.
В растворенных дверках плакаров, или стенных шкафов, виднелось весьма немного носильного платья и белья. Это была комнатка Эльзы и ее младшего брата, веселая и удобная летом, но совершенно холодная зимой, так как она не отапливалась.
Едва только наступил вечер, Эльза зажгла керосиновую лампочку и осветила главную, приветливую чистую комнату, с ярко блестящим полом и снежно-белыми стенами. Девочка уже давно вернулась в дом и теперь сидела в углу кухни на низенькой скамеечке. Это было ее любимое место, особенно в часы перед ужином.
Она сидела, согнувшись на скамейке, а на коленях ее лежал, поджав лапки, навострив уши и щуря глаза, большой темно-серый кролик, единственный ее приятель на свете.
Кролик, которого девочка окрестила именем «Коко», уже год, как пользовался сердечным ухаживанием своей госпожи и положительно знал и понимал, что он очень любим. Он жил в сарайчике, где хранились дрова, и когда Эльза отворяла дверку и звала его, он кидался к ней на встречу и, становясь на задние лапы, тотчас тянулся к ней на колени, где ему бывало всегда очень покойно и уютно, а при стуже вдобавок и очень тепло. Впрочем, всю зиму кролик прожил в комнате наверху, и мерзнул меньше, чем сама его госпожа с братом.
Еще более, чем днем, утомленная Эльза сидела теперь молча, задумчиво глядела на поленья и уголья под висящим на цепи чугуном, где дымился le pot-au-feu[68]. Она машинально гладила своего «Коко» по спине, изредка начиная ласкательное движение руки с головы, причем прижимала его торчащие уши и заставляла закрывать глаза. Около девочки сидел на стуле, не доставая ногами до пола и болтая ими, мальчуган лет семи, ее братишка и главный любимец, ради которого она пожертвовала бы не только кроликом, но и собой. Отец, умирая, сказал ей только одно:
Le gars[69]
Но потухавшие глаза его досказали все остальное и многое. Они поручали ей мальчика, заповедывая любить его, защищать, и как бы заменить мать
И теперь для Эльзы le gars стал идолом, но защищать его не приходится. Мать любит единственного сынишку по-прежнему, а «он», бывший наемный работник в доме и просто Баптист, а ныне monsieur Baptiste, относится к мальчику равнодушно, не любит, но и не притесняет.
Семилетний здоровый и сильный мальчик, смышленый и умный, не по летам степенный и сурово-рассудительный, был внешностью, если не нравом, двойник сестры. И Эльза и Этьен были оба в отца лицом, а потому и похожи друг на друга. Эльза и нравом была живой портрет покойного Карадоля. Мальчик отличался от отца и сестры только синими глазами и хладнокровием, которые унаследовал от матери, но зато был такой же смуглый, с такой же курчавой черной шапкой волос на голове, как и отец. Со временем, как думала Эльза, когда у Этьена будут усы и бородка, он будет точь-в-точь отец. Лишь бы нравом и пылом не подражать ему отцу, а быть скорее в мать, тихую и слабовольную. Тогда не повторится с Этьеном того, что бывало с отцом за всю его жизнь и что, однажды, привело к трагедии.
Сестра и братишка уже давно молча сидели вдвоем на кухне, в ожидании прихода Баптиста, чтобы вместе ужинать. Оба были голодны и часто невольно прислушивались ко всякому звуку на дворе. «Не он ли?» В первой комнате уже был накрыт стол чистой коричневой скатертью с красными разводами, и стояли четыре прибора, стеклянный кувшин с сидром и бутылка простого красного вина «lе petit bleu»[70]. Хозяйка, их мать, была в другом конце домика, в углу своей спальни, и сидела при свече, склонившись над швейной работой. Женщина, низенькая и полная, казалась на вид лет под сорок, но в, действительности, ей было уже 47 лет.
Анна Карадоль, фламандка родом, светловолосая, была когда-то очень красивая блондинка с сияющими, кроткими, синими глазами и прелестным, снежно-белым цветом лица. Но теперь она сохранила только намеки на прежнюю красоту. Лицо было смуглое или коричневое, но не такое, как у Эльзы. Девочка удивляла всякого своей свежей, нежной смугловатостью и матовым отблеском лица и шеи. У вдовы была смуглость старости, желтизна огрубелой кожи. И если щеки Эльзы напоминали кожу позлощенного солнцем яблока или персика, то щеки ее матери смахивали на коричневый сафьян. Морщин у вдовы было еще мало, только сеточки вокруг глаз и на висках по прозвищу pattes doies[71], но глаза, прежде красиво кроткие, теперь казались тусклыми и безжизненными.
Анна Карадоль, давно болезненная, со смерти мужа стала еще более прихварывать, но на особый лад. Болезнь выражалась не страданиями и болями, а чрезвычайной леностью, бесстрастием и равнодушием ко всему, а изредка периодическим полным упадком сил и сонливостью. Тогда она лежала не вставая с постели и, собираясь умирать жаловалась на все, на всех, на весь мир Божий, в особенности на старших дочерей, бросивших ее, но также и на Эльзу с Этьеном, якобы не любящих и не почитающих ее.
Единственный человек, которого женщина не упрекала ни в чем, которого страстно любила, но отчасти теперь боялась, был ее прежний наемный работник Баптист Виган, а теперь ее любимец и повелитель. Личность темная, загадочная и, по меньшей мере, человек себе на уме, был определен местными жителями особым словом: un sournois[72]. Если бы в местечке спросили, у кого бы то ни было, способен ли Баптист Виган на преступление, на воровство и грабеж или убийство, то всякий бы ответил:
On en sait rien![73]
И, действительно, никому не было известно, кто и откуда родом этот пришелец, говорящий по-французски с легким иностранным акцентом и ни разу не обмолвившийся ни единым словом о родине и своем вероисповедании. Одни считали его корсиканцем, другие поляком, третьи евреем.