А ты сам-то, путник, кто таков будешь, как в эти глухие места зашёл? Меня, к примеру, Микитой звать, а это товарищ мой, Захар.
Степаном меня звать, а иду я на тракт, чтоб до дому добраться, в деревню Сосновку, нехотя ответил Степан.
Тю! На тракт! присвистнул Микита, Так ты не туды совсем идёшь, тракт-то в другой стороне! Тебе надо было на Поповке свернуть, а ты видать прямо пошёл. Ну, теперь лишних вёрст десять тебе шагать, мил человек.
Вот спасибо, подсказал, отозвался Степан, желая быть приветливым с непрошенными гостями, А то я бы и дальше плутал. То-то я гляжу ни жилья в округе, ни пешего, ни конного народу нету. А вы как же в такие места забрели, чай, тоже заплутали?
Нет, не заплутали, рассмеялся Микита, а сидевший рядом с ним Захар как-то криво и нехорошо усмехнулся, Мы, можно сказать, тут и живём недалече.
А, так вы тоже не поспели до дому засветло! обрадовался Степан, Ну, тогда и хорошо! Вместе не так страшно ночь-то коротать! Уж больно места тут страховитые, вон, слышь, как болото вздыхает, будто зовёт кто-то
А, да мы уж такого и не пужаемся, махнул рукой Микита, Я, когда в эти места попал, тоже дивился лес выше неба стоит, болота чуть не до горизонта. Там, где я родился, степи да поля, поля да степи А вон как вышло, попал сюда, да здесь и остался!
А как же ты сюда попал? полюбопытствовал Степан.
А так же, как и ты! расхохотался Микита, Дело это нехитрое, сюда попасть, а вот обратно вертаться Вот и я не пошёл, кому я там нужен, любой на меня глаз косить бы стал, а здесь Я вот на́большим стал, считай, хозяин этих местов.
Да что ты с ним тут рассусоливать вздумал, рявкнул вдруг Захар, Это же он нас этим сдал, которые хороший барыш с ярмарки везли! Я сразу смекнул, когда ихний старшо́й с ружжом цельную ночь как сыч сидел! Дай я ему пущу кровушку та!
Да обожди ты, Захарка, поморщился Микита, «Кровушку, кровушку»! Только это и знаешь! Он, поди уж, и сам понял, что дальше этой топи ему не уйти, страх-то в глазах так и плещет! Чего же не поговорить, пока молодцев ждём. Да и нашего он замеса, мабуть, товарища нового обретём! А ты кровушку
Где-то в стороне раздался свист, и Захар, состроив фигуру из пальцев и вложив её в рот, ответил на него тем же манером. Микита подтянул к себе мешок, сброшенный с плеча Захара, и отвязал бечёвку. Извлёк оттуда кожаную перевязь, на которой висел короткий клинок вшитых ножнах. Отложив её в сторону, он полез глубже в мешок и добыл кошель, звякнувший монетами.
Ну, говори, сколь тебе надо отсыпать, чтоб душа твоя спокойна была? спросил Микита, Мужик ты сильный, здоровый, мне такие молодцы нужны. Денег тебе дам, сколь попросишь, по правую руку от меня сядешь, ни в чём нужды знать не будешь! Опосля Захарко тебе покажет, куда на сохранность можешь своё добро припрятать. А опосля, когда от дел молодецких отойдёшь, будет у тебя и дом справный, и хозяйство большое. Хозяйку молодую в дом приведёшь, сам лично какую хошь тебе сосватаю, хоть бы и знатного рода! Ну, что скажешь, согласен к нам в товарищи пойти?
В это время со стороны дороги затрещали сучья, послышалась брань, и на поляну вышла дюжина мужиков. Только глянув на такую компанию, Степан понял, что живому ему не быть, так и останется он, сгинет в этих страшных местах Пропадёт, затеряется его след в топком болоте и никто не хватится, где же запропал бывший каторжанин Степан Кузнецов.
Ха! Тоже, нашёл себе «правую руку», оскалился Захар, Гнильё, не человек! Был бы другой, дак тогда бы ещё смекнул, как разжиться деньжатами, когда возле обозников сидел, али на пароме, подле очкастого в клетчатых шароварах! А он пацанёнка кормил, дурень, он дурень и есть!
Помолчи, Захар, тихим, но каким-то страшным голосом сказал Микита, Тебе кто дозволил поперёк меня говорить?! Али позабыл мою науку? Так я и другой раз поучить тебя могу!
Захар смолк, потупившись и нахмурив брови отошёл от Микиты, который теперь стоял перед Степаном, их окружили пришлые молодцы, балагурили и располагались на поляне. Кто-то скидывал свой мешок на сырую от ночной росы траву, кто-то разувал онучи и с наслаждением кряхтел, и все хитро так поглядывали на Степана
Ты не серчай, Микита, не знаю, как тебя по отцу-батюшке величать, тихо проговорил Степан, А только неподходящий я тебе человек Не смогу я, ты ведь и сам знаешь! За то, что позвал благодарствуй, небось и вы не от доброй жизни на то пошли А только я всего и хочу, что домой вернуться! Может матушка ещё жива, ей на старость утешением да подмогой стать. А ты с тобой ведь что прямая дорога обратно! Туда, откуда я только что и вышел, да подальше захотел уйти! Не обессудь за отказ, отпусти меня подобру-поздорову! Никому про тебя не скажу, никому не поведаю, видит Бог, душой не кривлю, это говоря!
Эх, дурак ты, Степан! вздохнул Микита, А ведь я добра тебе желал! Ну, как знай
Кивнул Микита головой, глянул эдак-то будто с болью и злостью, тут и вспыхнула молния в Степановой голове. Колокольным звоном отозвалась жгучая боль, и повалился он на траву, едва не угодив головою в огонь. Мир погас, тьма разлилась в сознании, и уже не слышал он, как весело загоготал Захар, как басом ему вторил здоровый молодец, который стоял позади Степана, он и исполнил молчаливый приказ Микиты обухом Степанова же топора, взятого из его мешка, ударил он сидящего перед ним человека.
Глава 6.
Давно погасли уголья в Степановом костре, лихие молодцы разлеглись по поляне на отдых и только громкий храп разгонял налетевшее с болот комарьё. А Захар, прозванный Степаном «хитроватым», вместе с тем здоровенным детиной, ударившим Степана, тащили теперь его обмякшее тело к краю чёрного болота.
Да чего его далече так ворочать! бурчал детина, Так и надорваться можно, каждого таскать! Ты, Захарка, давай пособляй, а не рядом иди!
Тебя, Прошка, спросить забыли, чего делать! рявкнул на него Захар, Твоё дело справлять то, что говорят, и рот на замке держать! Думаешь, не знаю я, что ты ко вдовушке в Ярмилино бегаешь? Думаешь, не ведаю, что у ней в хлеву прячешь, да какие разговоры с ней ведёшь? Вот и помолчи, покуда сам цел!
Детина побледнел, это было видно даже в свете неяркой луны, взошедшей по-над лесом. Он крепче взял за безвольное тело человека и потащил его к самой трясине.
Болото жило и наполняло округу своими звуками. Протяжно и тоскливо кричала какая-то птица, странное уханье и бульканье слышалось за поросшими редким кустом кочками.
Глянь, как проседает под нами, испуганно сказал Прошка, Того и гляди сами вместе с им и уйдём в трясину! Давай тут его кинем, он всё одно не жилец, я ему видать башку рассёк, хоть обухом-то всего в полсилы дал!
Захар, который и до слов своего напарника почуял, что под ногами уже нет твёрдой земли, остановился раньше и теперь смотрел вслед Прошке, тянувшем за подмышки бездыханного Степана. Идти дальше в болото было боязно, но и ослушаться приказа того, кто назвался Микитой, было ещё страшнее. Перехватив валявшуюся под ногами палку, он пошёл за Прошкой и пробурчал:
Тяни давай! Вон, до тудова дотянем, там вишь трясина чёрная, в неё и скинем, ему всяко уж не выбраться! Крепко ты его приложил, а по мне, так ещё бы крепче надо. Не тягали бы его сейчас, там бы и бросили мёртвого!
Прошка тяжело вздохнул, но помня недавние угрозы и зная злой и мстительный характер своего сотоварища, потащил Степана туда, куда указал Захар. В каждый след, оставленный на сыром мху, набиралась черная вонючая вода, и Прошка, задыхаясь от усталости и страха, прохрипел:
Всё, хорош! Тут кину!
Вздохнуло болото, чавкнула трясина, принимая в свои чёрные объятия живого ещё человека. Закрылась вода над его головой, только тягучие чёрные пузыри поднялись на поверхность.
А-а-а! заорал вдруг Прошка, обнаружив, что и он резко ушёл по колено в ряску, Мама! Мамочка! Захар, тяни!
Дикий ужас исказил его лицо, а Захар, вместо того чтобы протянуть товарищу палку, которую он держал в руках, шарахнулся в сторону. Но после, оправившись и найдя под ногами твёрдую кочку, всё же протянул палку истошно вопящему Прошке, уже по пояс стоявшему в трясине.
В считанные секунды оба они, перепуганные и грязные, оказались уже на краю болота, устало повалившись на твёрдый пригорок, поросший белёсым мхом. Переглянулись, часто дыша, и заспешили скорее уйти из этого страшного места! А болото, потерявшее часть добычи, вдруг завыло, застонало, как человек! Может это им конечно показалось, у страха, как известно, глаза велики, но дёру они оттуда дали такого, что вмиг оказались на поляне у костра.
И никто, кроме болотной птицы и потревоженных лягушек не видел, как разомкнулась чёрная тягучая, вода, и с громким стоном выпростался наверх Степан, вдыхая в лёгкие воздух. Боль пронзила грудь, её словно разрывало от хлынувшей туда болотной воды, горло словно огнём ожгло, и Степан заходился в протяжном кашле, больше похожем на стоны.
Что-то неодолимое тянуло его обратно, в бездонную чёрную пучину, которая никак не хотела отпускать свою добычу. Но Степану было так страшно, ледяной ужас будто и придал ему силы! Он схватился рукой за острую осоку на ближайшей кочке, рвал её с корнями и из последних сил тянулся на свет, в жизнь. Сознание тухло, лунный лик, заливший болото своим мертвенно-бледным светом, наблюдал за борющимся за жизнь человеком и ничем не мог ему помочь. Осока рвалась, оставаясь в слабеющих кулаках Степана, болото тяжело легло на ноги и тянуло его назад, в топь, обещая скорую смерть и покой.
Но человек боролся! Изо всех сил отгонял от себя накатывающее беспамятство, к горлу подступала тошнота от горького вкуса тины и болотной гнили, он тянул себя, тянул, тянул. Надежда почти угасла, силы иссякли, но оно сдалось Болото вдруг отпустило человека, чвакнуло, булькнуло позади, засопело и отошло. Степан выбрался на довольно плотное месиво, сплетённое из старой ряски и травы, туда, где ещё совсем недавно оставили свои глубокие, налившиеся чёрной водой следы. Лежал плашмя, сжимая в руках обрывки осоки, и пытался остановить круговерть голова сильно кружилась, от привкуса тины тошнило. Но собравшись, он пополз, и полз до тех пор, пока не оказался на твёрдом пригорке, чуть в стороне от того места, где недавно валялись перепуганные Захар и Прошка.
«Нельзя тут они вернуться могут, думал Степан, ощупывая голову, мокрая и липкая рука была в тине и крови, Найдут, и уже не жить, церемониться не станут!»
И он полз, с трудом перебирая слабеющими пальцами болотную траву. То и дело свет луны мерк в его глазах, он опускал голову на кочку и проваливался в темноту. Иногда, очнувшись, он видел за деревьями свет костра, или ему это блазнится, тогда он старался унять своё хриплое дыхание, ему казалось, что его слышно на всё болото.
Когда солнечные лучи показались из-за леса, Степан лежал без чувств на берегу небольшого озерца с чистой прохладной водой. Волосы его плескались в воде, переплетаясь с озёрной травой, бледное лицо исказила гримаса боли, над головой по воде расползалось кровавое пятно.
Придя в себя, он с трудом разлепил пересохшие губы, хотел было перевернуться, чувствуя воду рядом с собой, но не смог этого сделать, тело отказывалось слушаться, и тогда Степан понял, что он умирает. Сделав над собой неимоверное усилие, он поднял руку и уронил её в воду, а после поднёс к сухим губам. Это принесло ему некоторое облегчение, но даже такое небольшое усилие отняло у него остаток сил и лес над ним словно бы уехал куда-то в бок, а затем весь мир пропал
В другой раз Степан пришёл в себя на несколько коротких мгновений и понял, что ещё не умер, когда солнце уже стояло высоко над лесом. Он разлепил глаза и подумал, что бредит, потому что ощутил движение, словно бы его куда-то везут, над ним плыли кроны деревьев и белёсые облака в синем небе. Снова погрузившись в небытие, Степан не видел, что и в самом деле едет на прилаженных к оглоблям волокушах из елового лапника, а рыжий лошадиный хвост то и дело метёт по его лицу.
Рядом с рыжей кобылкой шагала преклонных лет женщина, и шагала она такой скорой походкой, что приходилось сомневаться в преклонности её лет. Она то и дело подгоняла лошадь, с беспокойством поглядывая на человека, лежавшего на волокушах и изредка постанывающего на попадающихся по дороге кочках. Не чуял Степан и того, что раненая его голова перевязана чистой тряпицей, под которой была наложена на рану зелёная кашица из какого-то растения. Он пребывал в забытии, разум его витал где-то далеко от этих болот. Он был там, где быстрая и чистая река Козойка прохладными своими струями омывала большие валуны по-за деревней, и мальчишки, приладив к выломанным из кустарника удилищам самодельные крючья, пытались выловить вертлявых и шустрых рыбёшек А вот и матушка, стоит отвлекшись от жатвы с серпом в руках, повязанная по самые глаза белым платком, и из-под руки смотрит на мальчишек
Между тем рыжая кобылка в сопровождении своей хозяйки отмахала уже довольно длинный путь и взошла на старый бревенчатый мост над мелкой речушкой с коричневатой водой, терпко пахнущей торфом. Хозяйка ласково поглаживала лошадь и напевала что-то себе под нос, с некоторой опаской поглядывая за кустарник, туда, где расположилась небольшая деревенька Погребцы.
Если бы кто-то увидел бы её сейчас, то сразу бы понял, что она не желает быть обнаруженной, вернее, она не желает, чтобы кто-то увидел, какой груз везёт её Рыжуха. Обычно, возвращаясь этой дорогой, очень редко можно было встретить кого-то из деревенских в эту сторону люди ходить не любили. Может быть потому, что на холме над речушкой видны были старые, покосившиеся камни то ли идолы, то ли древний погост. В Погребцах про это место ходили недобрые слухи, издавна это место считали каким-то древним языческим поганищем, потому и обходили его стороной.
Но в тот день всё шло как-то не так, об этом подумала женщина, увидев прямо на поросшей травою дороге мужика на телеге. Он истово подгонял гнедого мерина, стараясь поскорее проехать эти «про́клятые места»! Увидев впереди лошадь с хозяйкой, седок привстал было, вглядываясь во встречных.
А женщина тем временем увела свою лошадь в густую высокую траву, словно бы освобождая встречному дорогу, на самом деле она постаралась, чтобы трава скрыла от посторонних глаз её странную «поклажу» с повязкой на голове.
Бабка Марья, ты что ли? издали закричал мужик, разглядев встречную из-под мозолистой ладони, приложенной ко лбу козырьком, Ты это откель вертаешься? И не боязно тебе, место-то какое
Место как место, ворчливо ответила Марья, прозванная в Погребцах Бондарихой по умершему тому лет сорок назад мужу, Чего его бояться?! А откель вертаюсь, так то моя забота! Езжай куда ехал, да погоняй скорее, как бы тебя черти тут не споймали!
Мужик, доехав уже до бабки Марьи, испуганно и сердито глянул на неё, но мерина своего пришпорил, и вскоре его телега заскрипела, забренчала по бревенчатому настилу старого моста, увозя суеверного седока.
Бабка Марья не слышала, как тот пробурчал, проезжая мимо и покосившись на неё:
У, вот же старая! Недаром говорят, что она ведьма, потому на выселке и живёт!
Глава 7.
Бабка Марья Бондариха жила на выселке верстах в пяти от деревеньки Погребцы. Ей не было и тридцати, когда она овдовела, с той поры осталась она одна на большом подворье мужа, занимавшегося бондарством. Только если раньше ехали на выселок телеги за бочонками и большими кадками, то после смерти мастера дорога туда почти заросла. Сама Марья была родом из Елашихи, которая от Погребцов в тридцати верстах, а в Елашихе про Марьину бабку с почтением и страхом говорили «она ведает». Теперь и Марья ведала травы и коренья, только вот людям помогала с неохотой, зная пересуды о себе в Погребцах. А с «лёгкой руки» отца Игнатия в Погребцах бабку Марью звали ведьмой.