Он стал рыться на столе, где лежали всякие книги.
Вот беда! Ни одной моей не осталось! Знал бы из дома бы прихватил! Это тебе всё не по возрасту «Овод» рановато! А вот без этого шедевра, сказал он, откладывая что-то в сторону, ты будешь жить гораздо счастливее и много дольше Так!
Он растерянно шарил по столу, тётеньки, как могли, помогали ему, то есть, суетились. Пионеры орали, а я стоял и ждал премию. Я не знал, что это такое!
А как ты сюда попал? спросил дяденька, чтобы я не стоял истуканом.
Мы с бабушкой пришли слушать военный оркестр.
Ах, военный!
Человек хлопнул себя по лбу. Он сунул руку в карман своей необыкновенной куртки, которая, казалось, вся состоит из карманов, и вытащил оттуда маленькую книжечку в бумажной обложке.
Вот! сказал он, протягивая её мне. «Рассказы о Суворове». Ты знаешь, кто такой Суворов?
Знает! Знает! торопливо подсказала бабушка. Она крепко держала меня за щиколотки.
Знаю! сказал я. Это великий русский полководец.
Замечательно! Вот тебе книга, про великого русского полководца Суворова. Из библиотеки журнала «Советский воин». Ты советский воин?
Да! сказал я, Я советский воин!
Поздравляю тебя, советский воин, с первой твоей премией! Ты замечательно отвечал на вопросы литературной викторины! Расти большим и счастливым!
Вы подпишете? сунулась к нему тетенька с авторучкой.
Ну, я же не Суворов, сказал дяденька. Как же я буду подписывать? Ещё раз поздравляю! И моя рука утонула в его тёплой ладони, Поаплодируем товарищу!
Я шёл от эстрады, провожаемый завистливыми взглядами пионеров, под барабанный грохот аплодисментов.
Кто это? спросила бабушка дежурного пионера, показывая глазами на дяденьку, подарившего мне книжку.
Ха! сказал высокомерно пионер с красной повязкой на рукаве. Это же Виталий Бианки!
Интересно! сказала бабушка. Какая фамилия итальянская! Чувствовалось, что фамилия ей ничего не говорит.
Буквально, на следующий день мы отправились в библиотеку и принесли оттуда целую пачку книг Виталия Валентиновича. И он обрушился на меня.
В нашей тесной комнатушке зашумели леса, закурились туманами болота, посыпали снегом полярные зимы, засновали куницы и белки, засвистели крылья диких гусей. Огромный мир живой неповторимой природы раскрыл передо мною свои милосердные объятия. Насекомые, птицы, звери и даже рыбы заговорили со мной, и в их речах явственно слышались интонации силы, понимания и доброты, зазвучал голос самого Бианки.
Бабушка считала, что не следует учить меня грамоте, пока я не пойду в школу, иначе мне будет скучно на уроках и я стану лениться. Поэтому я был уверен, что читать не научусь никогда, и умучивал бабушку до полуобморочного состояния, заставляя в сотый раз перечитывать «Нечаянные встречи», или «Мышонка Пика», или «Лесные были и небылицы». Я стал прилежным слушателем «Вестей из леса» по радио, потому что это тоже был Бианки. День, в который я безошибочно отличил следы собаки от следов кошки на первом снегу, стал днём моего торжества и уверенности в собственных силах.
А когда я пошёл в школу и быстро научился читать и писать, то тут же решил стать писателем Бианки.
Я сэкономил денег на четыре тетрадки. Каждую из них, в подражание «Лесной газете», озаглавил: «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима» и собрался писать книгу. Но дальше первой строчки дело не пошло.
Мне вдруг открылась главная истина: прежде чем начать писать, нужно прожить большую жизнь, многое увидеть, запомнить, причём увидеть так, как не видел никто до тебя. Нужно многому научиться, многое обдумать, постигнуть и понять и только тогда браться за перо.
Поэтому в моей литературной деятельности наступил длительный перерыв. Больше двух десятков лет я учился, работал, овладевая самыми разными профессиями в самых разных местах страны, и забыл, что когда-то в первом классе собирался быть «Виталием Бианки». И только взрослым человеком решился сесть за рукопись, твердо зная, что если я этого не скажу, то никто не скажет,.
Я никогда не был учеником Бианки. Больше того, я никогда не встречал его больше. Строго говоря, я не был с ним знаком. Но я читал его книги, а стало быть, он меня учил. Может быть, поэтому не случайно, что первая моя книга о самых прекрасных животных о конях!
И вот теперь я, пожалуй, могу сказать: книги Бианки были моим букварём. Человек не учится у букваря всю жизнь, но это первая и самая главная книга любого из нас. И кто знает, не повстречай я случайно сорок лет назад весёлого и доброго человека в странной куртке и пупырчатой кепке, с тёплыми и добрыми руками, как бы сложилась моя судьба.
Скрипачонок
По Невскому ходил трамвай, и мы приехали на трамвае. Он вроде бы сворачивал на тогдашнюю улицу Желябова, ныне опять Большую Конюшенную. Я помню это точно, потому, что в тот летний день начали снимать трамвайные рельсы с Невского и с какой -то улицы, около здания, удивившего меня мелодичным как нота взятая камертоном названием «капелла».
Мы с мамой, собственно, ехали в Эрмитаж, потому что у нее был выходной, но зачем -то соединили нашу поездку с заходом в эту капеллу, где сын соседки, он был старше меня на полтора года, и стало быть поступал в первый класс, проходил конкурсный отбор.
Я его не любил, потому что он был сильнее и считал, что поет лучше меня. А поет лучше, потому что он украинец , а «украинцы все певучие» . Разумеется это ему напели дома ,чтобы повысить его конкурсную боевитость ,но парень он был действительно горластый. Орал на всех концертах в соседней воинской части ,где был наш детский хор ,но мне было тяжело его слушать ,потому что он постоянно ,как говорила моя бабушка «сдорил» слушок то у него был паршивенький. А фальшивое пенье можно сравнить только со скрипом ножа по тарелке или еще с чем нибудь тошнотворным.
Думаю, что в капелле я потерялся, а взрослых просто не пустили в большой зал ,где собирались принаряженные конкурсанты в вельветовых костюмчиках, некоторые с бантами на гриди. Как я попал в эту толпу? Не исключено, что поддавшись детсадовскому рефлексу, когда велели простроиться парами, я построился. и пошел наверх по лестнице в большой зал вестибюль. Здесь нас разбили на стайки по десять человек и развели по кабинетам. Я удивился, что в том, куда мы пришли, за роялем сидел дяденька. Мужчину за музыкальным инструментом я видел первый раз( если не считать солдата, который играл на гармошке в нашем хоре) и считал это дело сугубо женским.
Дяденька заставил нас по очереди петь за ним ноты. Сашка, так звали моего соседа, как всегда, сфальшивил.
Да нет же! раздраженно сказал дяденька. Вид у него был измученный: фа, фа!.
Сашка покраснел, взмок и опять промахнулся.
Фа! рявкнул дяденька.
И тогда, чтобы помочь Сашке, как я помогал ему всегда в хоре, куда нас водили мамы, я тихонечко подпел-подсказал: « Фа»
Дяденька повернулся ко мне с таким видом, точно хотел меня раздавить, как паровой каток.
Громче! заорал он.
Я спел громче.
Громче! не унимался он.
Я двинул так, что перекрывал шум отбойных молотков на улице.
До ми- соль -до! закричал дяденька, грохоча по клавишам.
Я запел за ним, но не запомнил нот и сбился.
Что! закричал дяденька, Разве не ясно?
Я такого слова не знаю, сказал я, памятуя бабушкины слова: «никто не смеет на тебя орать! Никто!»
Какого слова? спросил, будто из воды вынырнул дяденька.
Которое вы кричите: про домик и про фасоль
Ха ха-ха, громко и отчетливо сказал дяденька, не меня выражения лица и я понял, что он так смеется, Ха-ха-ха .. Пой просто «Ааааа»
Я запел. Он стал бабахать по клавишам и я почувствовал, что под его грохот петь удобнее. Нужно просто опираться на главные звуки.
За мной! закричал дяденька, Пой за мной. «Горные вершины спят во тьме ночной»
Я слышал эту песню по радио, и она мне нравилась. Чувствуя прилив того счастья, которое всегда овладевало мною при пении, я вдохнул и, как говориться, выдал во всю мощь
Я пел и чувствовал, что получается хорошо, потому что вдруг с половины куплета, дяденька красивым, словно не своим, голосом стал подпевать: «Горные вершины» Его мелодия шла в другую сторону. Я словно карабкался по эти неведомым мне горам, а он шел со мною рядом, заботясь, чтобы я не упал. « Не пылит дорога, не дрожат листы» и когда мы, наконец, добрались до вершины, где «подожди немного, отдохнешь и ты» Я полез в такую высоту, самостоятельно повторяя финал, что дяденька, отстал где-то по дороге. Но я спел чисто, и это, позванивая хрусталиками, подтвердила мне люстра, висевшая под потолком.
Так! закричал дяденька, Всем стоять! Стоять молча! Я сейчас.
Он схватил меня за руку и как был без пиджака, поволок меня, куда-то по коридорам. Мы прибежали в другую комнату, где тоже был рояль и сидело человек десять взрослых и старичков, и старушек.
Мой растолкал всех и стал что-то говорить, стукая меня пальцем в макушку.
Ну-ко, ну ко, потирая руки, подскочил ко мне маленький старичок Что будем исполнять? Ну-ко.
«Возьмем винтовки новые»
А что-нибудь более мирное?
«Слыхали львы»
Что-что? спросила какая то старушка, приставляя ладонь к уху. -
Львы, пояснил я, Львы слыхали.
Ну, и что же они слыхали? тряся над моей головою огромным животом, синея от смеха, спросил грузный человек с чубом и лицом красным, как срез окорока в колбасном отделе.
За рощей глас ночной
Глаз, надо полагать, совиный? спросил он, изнемогая от смеха.
Не .., сказал я, это по старинному так говорили. Глас это голос.
Ну, раз голос, сказала старушка, садясь к роялю, давайте послушаем.
Слыхали-ль вы, за рощей глас ночной, певца любви, певца моей печали Когда поля в час утренний молчали свирели звук унылый и простой
По лицам этих замечательных старичков и старушек я понял, что делаю что- то очень им приятное, поэтому я остановился и смело сказал:
Там две тети поют.
Желаете дуэтом? спросил старичок.
Угу, сказал я, глядя на того толстого, краснолицего, но он только трясся и махал руками.
А какую ты будешь петь партию? спросила старушка за роялем то-есть, за какую тетю?
А хоть за ту, хоть за ту
Придется помогать, какая то очень большая дама, подошла к нам и, прижав мою спину к своему животу, сразу начала петь, голосом такой глубокой красоты, что я задохнулся от счастья.
Я думаю, что мы очень хорошо пели, потому что тот, кто привел меня стоял посреди комнаты, уперев руки в бока, глядел мне в рот, и губы у него шевелились, будто он пел вместе с нами.
Уникум! закричал толстый и зааплодировал, когда мы перестали петь
Я поклонился пониже в пояс, мне было приятно, что он назвал меня «умником»
Я не могу! кричал он, хохоча и утирая лицо платком, Брать! Немедленно брать! Просто подарок!
Меня схватили за руки и поволокли вниз по широкой лестнице, где стояла плотная толпа взрослых
Чей ребенок? закричал тот, без пиджака, не выпуская моей руки, точно боялся, что я куда то упорхну.
Что он сделал? сквозь толпу протискивалась мама, Мой.
Она попыталась оторвать меня от этого, без пиджака, но он не пускал.
Сколько ему лет?
Пять, сказала мама, Пять с половиной. Даже восемь месяцев
Дяденька застонал.
То-то я гляжу, больно он маленький какой-то сказал ласковый старичок, который бежал за нами вприпрыжку из зала, где мы пели.
В дирекцию! Как исключение! рычал тот, что привел меня.
Что ты натворил? спрашивала мама меня.
Я пел.
Какие слова? волновалась мама, Вообще то он у меня не озорной, говорила она старичкам и дяденькам, которые шли с нами толпой.
Пять лет! стонал тот, без пиджака, Пять! Какая жалость!
Почти шесть, говорила мама, извиняющимся голосом.
Нас привели в большую, светлую комнату, где за печатной машинкой сидела красивая, молодая тетя. Она дала мне чаю с конфетой, пока мама уходила куда -то за высокую темную резную дверь.
Скоро она высунулась оттуда и позвала меня
Иди покажись! вид у нее был испуганный и одновременно гордый.
Я вошел. В кабинете за огромным письменным столом сидел (сразу было видно) начальник. Он улыбался и кивал мне, но сказал:
Не выдержит. Мал.
Но может быть, в виде исключения стали просить старичок и тот, без пиджака.
Товарищи! веско положив огромную руку на стол, сказал начальник, Существует установка от семи до восьми. И это согласовано с медициной. А ему еще шести нет. А он вон еще субтильный какой! И вы уважаемая даже не знаете о чем просите Это же адская жизнь! Ка- тор-га!
Да я ни о чем и не прошу! краснея, сказала мама, Мы, вообще, сюда случайно зашли, со знакомыми.
Приходите через годик! сказал начальник. Через годик сколько ему будет?-
Шесть с половиной! Ну вот, тогда еще можно будет о чем то разговаривать.
Я не помню, попали мы в тот день в Эрмитаж или нет. Думаю, что нет.
Помню, как мы шли по Невскому, мимо какой то студии звукозаписи. И мы зашли туда. Там разные мелкие мальчишки и девчонки пели и читали стихи, а их записывали на пластинку, а пластинку можно было взять себе. Но голоса на пластинке были совершенно не похожи на те, которыми пели или говорили ребята. Поэтому мы не стали записываться. Так сказала мама. Но я думаю, что у нас просто не было денег.
Весь вечер мама разговаривала с бабушкой.
Может быть это его судьба? В конце концов, у нас все пели. И у тебя был голос, если бы не война говорила бабушка.
Но ведь это интернат! Нужно будет его отдать! Отдать навсегда! говорила с ужасом мама.
И я замирал от страха: Как это меня отдать? Кому?
Возить его со Ржевки, ежедневно, к восьми утра немыслимо. Мы его потеряем! говорила мама.
Господь все управит Сам, ко благу.. закончила разговор бабушка: Все в Его воле. На Него и положимся. И нечего себе голову дуритьСтанем жить, как жили. Господь разберется.
И она оказалась права. Осенью я заболел коклюшем. И кашлял, выворачиваясь на изнанку как варежка, месяца два.. После чего у меня голос не то чтобы пропал, но так изменился, что уже никого не поражал и петь мне еще долго было трудно.
О капелле мы не вспоминали, хотя мама и бабушка говорили иногда:
Стало быть, судьба такая И слава Богу А жизнь еще не вся Еще все только начинается.
Я потихоньку плакал. Мне было жалко пропавшего голоса и того счастья, что ушло вместе с ним, и все это сливалось для меня в прозрачное и печальное, будто стук дождевых капель по стеклу, слово «капелла»
А летом вдруг в нашей коммуналке появился тот, что пел со мною про Горные вершины. Я бегал по двору, когда мальчишки прибежали и закричали:
Борька, к вам дядька какой-то приехал, в шляпе!
И я помчался домой, замирая от мысли, а вдруг это приехал мой отец или его, может быть его фронтовой друг, потому что я знал отца уже нет на свете. Но мало ли что
И уж никак не ожидал я увидеть в нашей комнатушке того из капеллы.
Ну вот сказал он: Ну вот А я все думаю, что же ты не едешьВот сам приехал к тебе, а ты, говорят, болел
У меня голос пропал . сказал я глядя ему прямо в глаза.
Он заморгал виновато и я увидел, что у него ресницы длинные, как у поросенка, а все лицо в веснушках.
Это бывает! Бывает! Ничего, не горюй! Еще появиться! Сейчас, главное не упустить время! Это вот я и маме, и бабушке говорю Он повернулся к ним и, прижав руку к белой рубашке с галстуком бабочкой, сказал: Ну, хорошо! К нам не попадет, но слух-то редкостный! Слух-то дар Божий! Надо учить музыке! Непременно! Непременно! Чего бы это ни стоило!..
Вот так я попал в музыкальную школу, куда меня приняли сразу после первого прослушивания. И начались мои страдания, с которых начинается жизнь каждого не то что музыканта, но любого ребенка, берущего в руки инструмент
Недавно Наталия Гальперина выпустила книгу «Музыка без слез», где она выдающийся педагог, рассказывает, как можно обучать, чтобы потом, вспоминая детство, человек не называл период с первого по пятый седьмой класс «фортепьяно с ременным приводом».