Да, и наш Бог предвидел эту опасность, промолвил Эпафродит. Он сказал: «Берегись, чтобы ты не забыл Господа, Бога твоего когда будешь есть и насыщаться, и построишь хорошие домы и будешь жить [в них], и когда будет у тебя много крупного и мелкого скота и будет много серебра и золота, и всего у тебя будет много, то смотри, чтобы не надмилось сердце твое и не забыл ты Господа, Бога твоего, и чтобы ты не сказал в сердце твоем: моя сила и крепость руки моей приобрели мне богатство сие. Если же ты забудешь Господа, Бога твоего, то свидетельствуюсь вам сегодня, что вы погибнете»[1].
Неудивительно, что вы не привлекаете много новообращенных, заключил жрец Сераписа. Наш бог гораздо более реалистичен в плане человеческих слабостей. Не говоря уж об Исиде, чье милосердие беспредельно.
Мы ожидаем мессию, призванного осуществить волю нашего Бога, сказал Эпафродит.
О, все ожидают Спасителя золотое дитя, вздохнул Мардиан. Я как-то составил список этих Спасителей из всех известных мне верований. Кого там только нет. Некоторые, например, верят, будто это женщина, родом с Востока. По моему разумению, дело тут вот в чем: все мы сознаем несовершенство мира и полагаем, что его следует улучшить. Мы понимаем это, но осуществить, увы, не в силах. Тогда мы думаем: «О, если бы явился таинственный Спаситель и помог нам» Мардиан пожал своими округлыми плечами, и бахрома его туники качнулась. Но пока он не явился, нам следует трудиться самим.
Вы прекрасно потрудились в мое отсутствие, сказала я. Каждый из вас заслуживает похвалы. Ни у одного правителя нет сановников лучше.
Мысленно я решила, что все они должны быть вознаграждены по заслугам и удостоены подобающих почестей.
Неожиданно я почувствовала такую усталость, что едва могла держать голову. Но главное я уже выяснила: в Египте все хорошо.
Глава 2
На следующее утро, пока свежий воздух гавани вливался в мою комнату и отраженный свет играл на стенах, я пробудилась ото сна, в котором видела себя погрузившейся на морское дно: ноги и руки опутывали водоросли, волосы запутались в ветвях кораллов. В первый миг после пробуждения я пробежала рукой по волосам, чтобы освободить их, и очень удивилась, обнаружив, что они в этом не нуждаются. При всей своей странности сон был очень реалистичным.
Потянувшись, я ощутила легкое прикосновение полотняных простыней, более тонких, чем в Риме. Сон подействовал на меня благотворно, и самочувствие мое заметно улучшилось.
Я велела Хармионе и Ирас распаковать дорожные сундуки и послала за Олимпием. Мне требовались советы врача и по поводу моего собственного состояния, и по поводу здоровья Птолемея, которого продолжал мучить кашель. Путешествие брат перенес тяжело; мы оба доставили немало хлопот нашим спутникам. Правда, вчера Птолемей весь день пропадал в садах, но мне казалось, что вид у него по-прежнему больной. Однако причиной тому могла быть усталость, и я очень надеялась услышать от Олимпия именно это.
Но когда Олимпий вошел в мою комнату после утреннего осмотра Птолемея, его улыбка выглядела очень натянутой.
Наш дорогой начал он, и я поняла, что дело плохо.
Что с ним? перебила я Олимпия, не желая выслушивать предисловия. Что с ним неладно?
Я прослушал его грудь, велел ему прокашляться, посмотрел мокроту. Прощупал позвоночник, суставы, изучил цвет выделений. То, что я увидел, мне не понравилось.
И что же ты увидел?
Застой и гниение легких. Чахотка.
И все из-за проклятого Рима! Этот римский холод, морозы, сырость
Такое бывает и в других местах, не только в Риме, сказал Олимпий, как будто прочел мои мысли. В Египте тоже немало случаев гниения легких.
Но Рим все усугубил.
Может быть, и нет. Но теперь Птолемей вернулся домой. Люди приезжают в Египет за исцелением.
Как ты думаешь, может он выздороветь?
Я не знаю, ответил он. Если бы ты была мне не другом детства, а лишь царицей, я, как придворный лекарь, стал бы заверять тебя в его непременном излечении. Но ты Клеопатра, а я Олимпий, и потому скажу откровенно: опасность велика.
О боги! вырвалось у меня. Потерять еще и Птолемея это слишком тяжело для меня одной. Понимаю
Лекарств от такого недуга не существует, но надежда все-таки есть. Мы позаботимся о том, чтобы он постоянно был в тепле, как можно больше времени проводил на солнце, много отдыхал и дышал свежим воздухом. Подождем, посмотрим на его состояние. Возможно, осенью нам придется отправить его в Верхний Египет, где всегда тепло, солнечно и сухо.
Я понурилась. Птолемей так рвался домой, и легко ли мне будет отослать его снова?
Значит, быть по сему, пробормотала я, а когда подняла голову, то увидела, что Олимпий внимательно ко мне присматривается. В чем дело?
Ты изменилась, сказал он не сразу.
В чем?
Похудела, пояснил Олимпий. Что-то в тебе выгорело. Будь ты из золота, я бы сказал, что металл облагородился, стал чище. Тебе очень идет. Ты воистину прекрасна. Он попытался рассмеяться. Красота полезное качество для царицы.
Я жду ребенка, сообщила я.
Я догадался. И совершенно очевидно, что эта беременность для тебя очень трудна. И для твоей души, и для тела.
Я чувствую себя нехорошо.
Тебя это удивляет? А почему? Ситуация ужасная. Цезарь умер, и не просто умер, а убит. Ты лишилась покровителя и защитника, зато осталась с ребенком, который никому не нужен.
Он нужен мне.
Ребенок появится, но подходящей истории, чтобы преподнести ее народу, нет. Амон исчез. По крайней мере, в человеческом воплощении.
Его слова звучали жестоко, но он говорил честно и смело.
Прости, добавил, помолчав, Олимпий. Мне, конечно, жаль, что с Цезарем случилось такое, но
Я знаю, ты не любил его. Никогда не любил, однако и не притворялся.
Его нельзя не оплакивать, ибо Цезарь, вне зависимости от моего к нему отношения, подобного конца не заслужил, заявил Олимпий. Он был великим человеком, спору нет. Просто я всегда считал, что он тебя не ценит. Ты досталась ему слишком легко, и я боялся, что он не станет дорожить тобой так, как ты того достойна.
Я думаю, он пришел к этому со временем.
Что ж, только вот время его истекло. И мне жаль.
Спасибо тебе. Я помолчала, потом сменила тему: Я чувствую себя не лучшим образом не только в душе, но и телом. Боюсь, со мной что-то не так. Пожалуйста, скажи, что ты думаешь.
Он прослушал меня со всех сторон, проверил пульс, прощупал шею и лодыжки, несколько раз сжал мои ребра, повертел ступни, выслушал все мои жалобы и наконец объявил:
Никаких признаков серьезного недуга, которые нельзя было бы объяснить последствиями перенесенного нервного потрясения, я не обнаружил. Пойдем прогуляемся по моему новому саду. Точнее, по твоему саду ведь я насадил его на дворцовой территории. Пройдемся, и я немного поучу тебя врачеванию.
Легкий воздух снаружи был насыщен ароматами позднего цветения декоративных фруктовых деревьев, а пробивавшиеся сквозь их листву солнечные лучи рисовали на зеленых лужайках причудливые узоры света и тени. Газоны и клумбы разительно отличались от сада на вилле Цезаря. Белые цветы, усыпавшие здешние лужайки, словно подмигивали, приглашая знатных гостей расстелить на траве скатерть и устроить пирушку.
«Приходи и наслаждайся», шептала лужайка, овеваемая ветерком.
Под одним из деревьев сидел Птолемей, и мы окликнули его. Он обернулся и, указав на развилку ствола над головой, пояснил, что наблюдает за жизнью птичьего гнезда.
Птица-мать не вернется, если увидит тебя, сказал Олимпий. Пойдем с нами. Я хочу кое-что тебе показать.
Пока он говорил, я присмотрелась к нему и нашла, что Олимпий за время моего отсутствия тоже изменился. Его черты заострились, и выглядел он, по-моему, мрачновато. В совокупности со зловещим юмором это делало его суровым и замкнутым, хотя трудно было сказать, отпугивают его качества больных либо, напротив, усиливают их доверие. И как складывается его личная жизнь? Олимпий почти мой ровесник подумывает ли он жениться? В депешах, ясное дело, ничего подобного не сообщалось.
Птолемей поднялся и подбежал к нам. Я заметила, какими слабыми выглядят его ноги и насколько он запыхался, хотя преодолел очень короткое расстояние.
Олимпий насадил новый сад, сказала я.
Птолемей скорчил рожицу:
О сад! Это интересно для женщин или для больных. Нет уж, спасибо.
У меня особенный сад для убийц и колдунов, возразил Олимпий. Увидишь, он не похож ни на какой другой.
Сад был разбит на ровной площадке неподалеку от храма Исиды, но выходил он на гавань, а не в сторону открытого моря. Его окружала низкая каменная стена, а внутри ее живая изгородь, усыпанная красными бутонами. Олимпий поднял тяжелый засов, открыл ворота и пропустил нас внутрь.
В центре журчал фонтан, и от него в четыре стороны расходились дорожки, делившие сад на четыре почти равные части.
Смотри: смерть в одном углу, жизнь в другом.
Но я ничего не увидела, кроме клумб с растениями: одни цвели, другие тянулись вверх, третьи стелились по земле. Я посмотрела на Олимпия вопросительно.
В Мусейоне я натолкнулся на манускрипт, содержавший перечень ядовитых растений, пояснил он. Некоторые из них были явно вымышленными: например, растение, якобы испускающее пламя и поглощающее всех, кто окажется рядом. Но прочие меня заинтересовали. Как они действуют? Почему они убивают? Я решил, что полезно собрать их, тем более что в малых дозах яды бывают полезны и обладают лечебными свойствами. Кроме того, мне любопытно изучать их. Ведь это, так сказать, растительные подобия ядовитых змей.
У Птолемея округлились глаза.
Яды? Вот это да! Какие из них?
Например, ядовита вся живая изгородь.
Но она такая красивая! воскликнула я.
И действительно, изгородь сияла темно-зеленой листвой и была усеяна цветами.
Тем не менее она смертельно ядовита. Кустарник называется «роза Иерихона». Если его цветы поставить в воду, вода будет отравлена. Сложи из ветвей костер, и дым станет ядовитым. Как и мясо, приготовленное на этом костре. Мед, сделанный из пыльцы цветов, тоже ядовит. Лошади и ослы умирают, поев листьев с куста, но вот загадка коз яд не берет!
Значит, если хочешь убить врага, нужно подать ему отравленный мед? спросил Птолемей.
Да. Правда, я не знаю, сколько его требуется, чтобы убить человека. Может быть, нужно съесть очень много.
Мы начали прогуливаться по усыпанной гравием дорожке. По обе стороны от нее красовались аккуратные клумбы.
Все смертоносное я высадил слева, сказал Олимпий.
Он остановился перед растением с ворсистыми дольчатыми листьями, высотой поменьше локтя. На вершинах его стеблей набухали бутоны.
Можете вы догадаться, что это? спросил он нас.
Сорняк, каких полно на лугах, ответила я. А еще, насколько помню, такая трава порой выбивается из расщелин в стенах.
Это черная белена, с довольным видом заявил Олимпий. Убивает за несколько минут, к тому же мучительно. Однако у меня сложилось впечатление, что в очень малых дозах ее яд может служить лекарством. Например, с ее помощью можно остановить рвоту. Однако определить нужную дозу очень трудно, потому что сила яда не одинакова для всех растений она у каждого своя и зависит от множества факторов, в том числе и неизвестных. Сок белены также может вызвать у человека возбуждение, желание петь, танцевать и разговаривать с воображаемыми собеседниками. Либо он наводит морок, и тогда человеку кажется, будто он летает или, скажем, превращается в животное. А потом наступает смерть. Грань, за которой начинается опасность, определить невозможно.
А не страшно тебе прикасаться к такой траве? спросила я.
Я всегда надеваю перчатки, с улыбкой ответил Олимпий и, пройдя немного вперед, указал на лужайку, где на стройных стеблях покачивались белые цветы в форме звездочек, похожие на миниатюрные лилии. Они называются «голубиный помет».
Какое безобразное название для такого прелестного цветка, отметила я.
Растение ядовито от вершков до корешков, промолвил Олимпий, но самое опасное луковицы. Их можно высушить, истолочь и выдать за муку, чтобы испечь ядовитые лепешки. Правда, у них горьковатый привкус, но его легко отбить медом роз Иерихона получится вкусно.
Он рассмеялся.
И что будет, если съесть такую лепешку? спросил Птолемей.
Сначала ты испытаешь нехватку воздуха. Почувствуешь, что задыхаешься. А потом и вправду задохнешься умрешь.
За несколько минут? уточнил Птолемей. Может, на меня действует что-то подобное, только не так быстро? Мне тоже трудно дышать.
Нет, поспешно возразил Олимпий, пытаясь перевести все в шутку. У тебя нет врагов, чтобы положить тебе на блюдо отравленную лепешку.
А что вон там? спросил Птолемей, указывая на густую грядку растений почти по пояс высотой, с венчиками изящных белых цветов на макушках.
Я смотрю, ты умеешь выделить самое интересное, отозвался Олимпий, глядя на кусты с почти отеческой гордостью. Пожалуй, ему и впрямь пора жениться и завести детей, чтобы нянчиться с ними, а не с ядовитыми травами. Это растение не что иное, как болиголов. Его сок положил конец жизни Сократа.
Болиголов! Я зачарованно уставилась на него, не в силах оторвать взгляд. Стебли со свисающими листьями, увенчанные белыми цветами, выглядели вполне симпатично.
А что будет, если его выпить?
Его нет нужды пить, хотя соку можно и нацедить. У него характерный запах мышиной мочи. По-видимому, Олимпий находил это забавным. Можно также использовать листья, чтобы приготовить вкусный салат. Особенность болиголова в том, что симптомы отравления проявляются не сразу и отравленный имеет возможность завершить трапезу в приятной компании.
А каков он по ощущениям? поинтересовался Птолемей.
Ну, отравление описывают как постепенное ослабление мускулов и ползучий паралич. Правда, сознание остается ясным.
Это больно? осведомилась я и подумала, что такой способ покончить с жизнью, может быть, не самый худший.
К сожалению, да. По мере того как мускулы теряют подвижность, они начинают страшно болеть.
Скажи мне, Олимпий, а существует ли безболезненный способ умереть? С помощью яда, я имею в виду?
Насколько я могу судить, ни одного! ответил он после недолгого размышления. Даже когда человек твердо решил умереть, его тело противится смерти, особенно если до момента принятия яда оно было здоровым. Тело борется за жизнь. Некоторые яды вдобавок обладают множественным эффектом и вызывают различные реакции одновременно.
А как насчет болиголова? продолжал допытываться Птолемей. Как долго проживет человек, приняв смертельную дозу?
Ну, во всяком случае, ему хватит времени, чтобы произнести со смертного одра памятную речь, как сделал Сократ. То есть это хороший яд для писателей, поэтов и философов.
Олимпий помолчал и добавил:
Но болиголов не только яд. В небольших количествах он применяется для лечения болей в груди и при астме. Конечно, чтобы решиться на такой способ лечения, нужно иметь смелость.
Или впасть в отчаяние, вставила я.
Лекарства и яды тесно связаны друг с другом. Греческим словом «фармакон» обозначают и то и другое. А когда жизнь становится невмоготу, яд лучшее снадобье против такого недуга.
Я подумала о римском способе убивать себя, пронзая мечом. Конечно, для цивилизованного человека яд более приемлем. Кроме того, как мне показалось, римляне слишком спешат свести счеты с жизнью. Они хватаются за меч или вскрывают вены даже при мелкой неудаче.
Что правда, то правда, согласилась я с Олимпием.
Мы продолжили прогуливаться, обсуждая растения.
Вот белладонна, или «сонная одурь». Он указал на длинный веретенообразный куст с овальными листьями. Отравляет все вокруг себя сильнодействующими испарениями. Симптомы необычные: картины перед глазами расплываются, а сердце начинает колотиться так неистово, что его биение слышно на расстоянии вытянутой руки. Очень болезненно. Тебе это вряд ли бы подошло, добавил Олимпий, повернувшись ко мне, и легкой походкой зашагал дальше. А вот так называемый «собачий лопух». Его цветы эти серые пушистые шарики. Яд вызывает страшные конвульсии и оставляет на лице жертвы безобразные гримасы.