Мы не откажемся от наших девочек и за дюжину состояний. В богатстве ли, в бедности, мы останемся вместе и будем счастливы, радуясь друг другу.
Некоторое время старая дама не разговаривала ни с кем из семейства Марч. Но как-то раз она случайно встретилась с Джо в доме друзей, и смешная физиономия девочки и её грубоватые манеры поразили воображение старой тётушки так, что она предложила взять её в компаньонки. Джо это вовсе не устраивало, но, поскольку не представилось ничего лучшего, она предложение приняла и, к всеобщему удивлению, прекрасно уживалась со своей раздражительной родственницей. Время от времени разражалась буря, а однажды Джо даже весьма решительно зашагала домой, заявив, что не может всё это долее выносить, однако настроение тётушки Марч, точно небо после бури, всегда быстро «прояснялось», и она посылала за Джо, прося её возвратиться, да так настоятельно, что девочка не могла тётушке отказать, ведь в глубине души ей нравилась эта колючая старая дама.
Подозреваю, что главным из того, что привлекало Джо в доме тётушки Марч, была большая библиотека, полная прекрасных книг, но остававшаяся во власти пыли и паучьих сетей с тех пор, как умер дядюшка Марч. Джо помнила доброго старого джентльмена, который, бывало, позволял ей строить железные дороги и мосты из словарей, рассказывал интересные истории про картинки в написанных на латыни книгах и покупал ей имбирную коврижку, когда им случалось встретиться на улице. Тускло освещённая, пыльная комната с бюстами, пристально глядящими вниз с высоких книжных шкафов, удобные кресла, глобусы и самое лучшее никем не тревожимый мир книг, в котором она могла бродить где и как ей вздумается, всё это превращало для неё библиотеку в пространство райского блаженства.
Стоило только тётушке Марч вздремнуть или в тот момент, как к ней являлись гости, Джо спешила в эту тихую комнату и, свернувшись калачиком в глубоком кресле, буквально пожирала книги стихов, романы, исторические произведения, книги о путешествиях и о картинах, точно настоящий книжный червь. Но, как всякое счастье, это длилось недолго, ибо непременно, лишь только она добиралась до самой сути читаемого, до сладчайшего стиха или строки песни, до самого гибельного приключения своего героя-путешественника, громкий клич «Джози-фина! Джози-фи-и-на!» призывал её назад, и ей приходилось покидать свой рай, чтобы мотать пряжу, купать пуделя или часами читать «Очерки» Белшама[26].
Джо мечтала совершить что-то грандиозное. Пока ещё она не представляла себе, что именно, но оставляла самому времени возможность подсказать ей это, а между тем она считала своей главной бедой невозможность читать, бегать и ездить верхом столько, сколько ей хочется. Горячность её натуры, острый язычок и неуёмный дух постоянно заводили её в различные переделки, так что жизнь девочки превращалась в череду взлётов и падений, столь же смешных, сколь и грустных. Однако выучка, полученная ею у тётушки Марч, явилась как раз тем, что было ей необходимо, а мысль, что она делает нечто нужное для участия в собственном содержании, радовала её, несмотря на вечно повторяющийся клич «Джози-фи-и-на!».
Бет была слишком застенчива, чтобы учиться в школе. Попытались было этого добиться, но девочка так страдала, что родителям пришлось отказаться от всяких попыток, и она стала делать школьные уроки дома под руководством отца. Даже когда отец уехал в армию, а мать была призвана посвятить свой опыт и энергию Обществу помощи воинам[27], Бет упорно продолжала заниматься самостоятельно и старалась изо всех сил. Эта крошка была маленькой домашней хозяйкой: она помогала Ханне содержать дом в чистоте и уюте, столь необходимом для работающих членов семьи, никогда не задумываясь о какой-либо иной награде, кроме любви близких. Она проводила долгие тихие дни, не ощущая одиночества, не бывая праздной, ибо её маленький мир полнился воображаемыми друзьями, а по натуре своей она была трудолюбивой пчёлкой.
У Бет было шесть кукол. Каждое утро их приходилось поднимать с постели и одевать, так как Бет всё ещё оставалась ребёнком и не утратила всегдашней привязанности к своим любимицам. А ведь среди них ни одной совершенно целой или особенно красивой: все они были «изгоями», пока Бет не приняла их под своё крыло, ибо когда её сёстры перерастали своих идолов, те переходили в руки Бет, ведь Эми не желала иметь ничего уродливого или старого. А Бет любила их всех тем более нежно как раз по этой самой причине и устроила больничку для кукол-инвалидов. Никогда никакие булавки не втыкались в их тряпичные тела[28], они никогда не слышали ни одного резкого слова, не получили ни одного шлепка; никогда небрежение не омрачило души ни одной из них, даже самой не располагающей к себе персоны. Все они бывали накормлены и одеты, со всеми нянчились и всех ласкали с неиссякающей нежностью. Один из жалких отбросов кукольного общества, принадлежавший ранее Джо и явно проведший бурную жизнь, стал совершенной развалиной и попал в мешок с тряпками. Из этой богадельни он был спасён сердобольной Бет и взят в её приют. У него отсутствовала верхняя часть головы, поэтому Бет привязала на искалеченную голову аккуратную маленькую кепку, а отсутствие ног и рук скрыла, завернув беднягу в одеяльце и отдав этому неизлечимому инвалиду самую лучшую кроватку. Если бы кто-нибудь знал, сколько нежной заботы изливалось на этого куклёнка, я думаю, такой человек был бы растроган до глубины души, даже если бы это казалось ему смешным. Она приносила ему цветы из букетов, читала вслух, выносила на свежий воздух подышать, спрятав у себя под пальто, пела ему колыбельные, никогда не укладывалась спать, не поцеловав на ночь его запачканную физиономию и не прошептав ласково: «Надеюсь, ты будешь хорошо спать в эту ночь, мой милый бедняжка!»
У Бет, конечно, имелись свои трудности точно так же, как у других, и, поскольку она была не ангел, а просто очень человечная маленькая девочка, она часто плакала «малюсеньким плачем», как это называла Джо, потому что она не могла брать уроки музыки, не могла иметь хорошее фортепьяно. Она так любила музыку, так старалась научиться играть и так терпеливо упражнялась на тренькающем старом инструменте, что казалось, вот-вот кто-нибудь (не станем намекать на тётушку Марч!) возьмёт да и поможет ей во что бы то ни стало. Но никто тем не менее не взялся ей помочь, и никто не видел, как Бет, когда остаётся одна, стирает слёзы с пожелтевших клавиш, не желающих звучать как надо. Работая, Бет распевала словно маленький жаворонок. Она никогда не бывала слишком уставшей для маменьки и сестёр и день изо дня с надеждой повторяла про себя: «Я знаю, со временем я научусь играть на фортепьяно, если буду хорошей и доброй».
Много есть на свете таких Бет, застенчивых и тихих, сидящих в укромных уголках, пока они не потребуются, и живущих для других так радостно, что никто не замечает их жертв, покуда этот крохотный сверчок на печи[29] не перестанет стрекотать и солнечный призрак не исчезнет, оставив после себя лишь тишину и тень.
Если бы кто-нибудь спросил у Эми, что в её жизни доставляло ей более всего трудностей и огорчений, она ответила бы, ни на миг не задумавшись: «Мой нос». Когда она была совсем крошкой, Джо нечаянно уронила её в ведёрко с углём, и Эми утверждала, что это падение навсегда искалечило её нос. Он не был слишком большим, он не был неуклюжим и красным, как нос бедняжки Петри[30], он был лишь чуть-чуть приплюснут, и никакие на свете прищепки не могли придать ему аристократическую утончённость. Никто не обращал на это внимания, кроме самой девочки, а сам нос очень старался вырасти, однако Эми глубоко ощущала нехватку носа древнегреческого образца и, чтобы найти утешение, изрисовывала не листы, а целые простыни бумаги красивыми носами.
Сёстры прозвали Эми «Маленький Рафаэль»: у неё обнаружился несомненный талант к рисованию, и она никогда не бывала так счастлива, как срисовывая цветы, придумывая разного вида фей или иллюстрируя рассказы и сказки странными образчиками своего искусства. Её учителя жаловались, что вместо решения примеров и задач она покрывала свою аспидную доску изображениями животных, на свободных страницах своего географического атласа она копировала карты, а из её учебников в самые неудачные моменты вылетали трепещущие листочки язвительно-смешных карикатур. Эми удавалось благополучно преодолевать школьную премудрость в меру своих способностей и избегать нареканий благодаря образцовому поведению. Она пользовалась расположением своих соучениц, так как была уравновешенна и, к счастью, владела искусством быть, без особых усилий, приятной со всеми. Её не очень большое важничанье и манерничанье пришлись одноклассницам весьма по вкусу, как и другие её достоинства, ведь, кроме рисования, она умела сыграть на фортепьяно двенадцать мелодий, вязать крючком и читать вслух по-французски без того, чтобы неправильно произносить две трети слов. У Эми была манера жалобным тоном выговаривать: «Когда папа был богат, мы делали то-то», что звучало очень трогательно, а длинные слова, которые она так любила, девочки считали «совершенно элегантными».
Как видим, Эми шла прямой дорогой к избалованности, ибо все и каждый ей потакали, её маленькое тщеславие и не такой уж маленький эгоизм беспрепятственно возрастали. Тем не менее кое-что несколько приглушало её тщеславие: ей приходилось носить одежду своей кузины. Кузину звали Флоренс, а мама Флоренс не обладала ни единой толикой вкуса, и Эми невероятно страдала оттого, что вынуждена носить красную шляпку вместо голубой, не вполне идущие ей платья и кричащие фартуки, не совсем подходившие по размеру. Все они были из хорошего материала, прекрасно сшиты и совсем мало ношены, но взгляд Эми-художника бывал неприятно поражён, особенно этой зимой, когда она получила, например, школьное платье тускло-лилового цвета с узором из жёлтых горошин и без какой бы то ни было отделки.
Единственное утешение, сказала она Мег, подняв на неё глаза, полные слёз, что мама не наказывает меня тем, что делает поперечные складки на моих платьях, когда я плохо себя веду, как делает мать Марайи Паркс. Милая моя, это просто ужасно! Иногда Марайя так плохо себя ведёт, что её платье едва доходит ей до колен, и тогда она не может явиться в школу! Стоит мне подумать о такой дендрагации[31], как я чувствую, что смогу скорее вынести и свой приплюснутый нос, и это лиловое платье с жёлтыми сигнальными огнями на нём.
Мег была наперсницей и руководительницей Эми, а Джо, в подтверждение странной уверенности, что противоположности сходятся, играла ту же роль в жизни тихони Бет, и эта застенчивая девочка, сама того не сознавая, оказывала на свою безалаберную старшую сестру больше влияния, чем кто бы то ни было ещё в их семействе. Две старшие Мег и Джо очень много значили друг для друга, кроме того, каждая из них взяла под свою опеку одну из младших и каждая оберегала избранную подопечную по-своему. Они называли это «играть в дочки-матери», реализуя материнский инстинкт, свойственный маленьким женщинам, и младшие девочки заменили им давно отброшенных кукол.
Ну, может кто-нибудь что-нибудь рассказать? спросила Мег, когда вечером они уселись все вместе за шитьё. День сегодня был такой унылый, что я просто умираю так хочется хоть немного развлечься!
У меня сегодня удивительная история вышла с тётушкой Марч, но так как я выкарабкалась из неё с пользой для себя, то могу вам про это рассказать, начала Джо, страстно любившая рассказывать всякие истории. Я читала ей этого бесконечного Белшама, нудила монотонно, как всегда, потому что тётушка тогда очень скоро задрёмывает, а я беру какую-нибудь хорошую книгу и читаю, читаю прямо как сумасшедшая, пока она не проснётся. Но сегодня получилось так, что я убаюкала сама себя, и, прежде чем она начала клевать носом, я выдала такой зевок, что она спросила, с чего это я так широко открыла рот, что могла бы сразу проглотить всю книгу целиком. «Очень жаль, что у меня это не получится, не то мы сразу распрощались бы с ней, и делу конец!» ответила я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком дерзко. Тут она прочла мне длинную лекцию про мои грехи и велела мне посидеть и поразмыслить о них, пока она на минутку «забудется». Она никогда не «опоминается» слишком быстро, так что в то же мгновение, как её чепец поник, словно отяжелевшая головка георгины, я выхватила из кармана «Векфилдского священника»[32] и принялась читать один глаз в книгу, другой на тётушку. Я как раз дошла до того места, где они все шлёпаются в воду Тут я сама забылась и рассмеялась вслух. Тётушка проснулась и, придя после сна в более доброе расположение духа, велела мне прочесть из книжки кусочек, чтобы показать ей, что за легкомысленную стряпню я предпочитаю достойному и поучительному труду Белшама. Я старалась изо всех сил, и ей понравилось, но она сказала только: «Не пойму, о чём тут речь идёт. Вернись-ка к началу, девочка».
Ну я и вернулась к началу и постаралась сделать Примрозов такими интересными, как только возможно. Разок у меня хватило ехидства замолкнуть на захватывающем месте и очень кротко спросить: «Может, нам здесь остановиться, мэм? Боюсь, это вас утомляет». Она подхватила своё вязанье, выпадавшее у неё из рук, бросила на меня острый взгляд сквозь очки и произнесла резко, как обычно: «Извольте дочитать главу, мисс, и не дерзите!»
А она призналась, что ей это понравилось? спросила Мег.
Ох, да что ты, ни в коем разе! Но она оставила старину Белшама в покое, а попозже днём я забежала за забытыми перчатками и вижу: тётушка так погрузилась в «Священника», что даже не слышит, как я отплясываю джигу в коридоре, смеясь от предвкушения лучших времён! Какой приятной могла бы стать её жизнь, если бы она только захотела! Я вовсе ей не завидую, пусть она и богата. Думаю, в конце концов, добавила Джо, у богатых не меньше забот, чем у бедных.
Твои слова напомнили мне, сказала Мег, что и я тоже могу кое о чём рассказать. Это не так забавно, как история Джо, но я много думала об этом, идя домой. Сегодня у Кингов все находились в каком-то необычайном волнении, а одна из моих питомиц сказала мне, что их самый старший брат сделал что-то ужасное и их папа куда-то его отослал. Потом я услышала, как плачет миссис Кинг, а мистер Кинг говорит очень громко; Грейс и Эллин прошли по коридору мимо меня, отворотившись, чтобы я не видела их глаз, красных и опухших от слёз. Разумеется, я не стала задавать никаких вопросов, но мне стало их всех так жалко! Как хорошо, что у меня нет неуправляемых братьев, которые совершают всякие дурные поступки и позорят свою семью.
А мне кажется, когда тебя позорят в школе, это ещё гораздо позористее, чем все дурные поступки, какие может сделать плохой мальчишка, заявила Эми, укоризненно покачивая головой, словно у неё за плечами большой жизненный опыт. Сюзи Перкинс явилась сегодня в класс в прелестном колечке с красным сердоликом. Мне ужасно захотелось такое же, и я от всей души пожалела, что я не Сюзи. Ну вот. А она нарисовала портрет мистера Дэвиса с чудовищным носом и горбом на спине, а изо рта у него вылетало что-то вроде воздушного шарика со словами: «Юные леди, я всех вас вижу!» Мы как раз смеялись над рисунком, когда вдруг обнаружили, что он и правда нас видит, и он велел Сюзи принести ему её грифельную доску. Она была просто перрилизована от страха, но все же пошла к его столу, и ах! как вы думаете, что он сделал? Он схватил её за ухо за ухо! Только представьте себе этот ужас! И отвёл её на помост, с которого мы наизусть читаем, и заставил стоять там целых полчаса, держа доску так, чтобы все могли видеть тот рисунок.