София Слиборская
Провожая солнце
Глава 1
Ярко-оранжевыми полосками стекая по фиолетовым обоям, солнце в последний раз осматривало свои владения, перед тем как передать их до утра подружке-луне. Красота закатов всегда напоминала мне красоту увядающего цветка, уже не такого яркого и гордого, как раньше, смиренно склонившегося над землей и готового принять свою смерть, чтобы ожить следующей весной. Знает ли цветок, роняющий свои высохшие лепестки, что его конец это не навсегда, но чтобы зацвести снова, ему нужно распрощаться с прошлой жизнью? Так же и солнцу приходится оставлять землю, прячась за горизонтом, для того чтобы позже подарить миру новый день. И все же, невыносимо тяжело смотреть, как рыжий шарик солнца медленно скатывается за горизонт, окрашивая небо в пастельно-розовый цвет.
В маленькой пыльной квартирке с тёмно-фиолетовыми обоями закат надолго задерживаться не стал: пробежался по стенам, заглянул в старый сервант, сверкнул оранжевым бликом в зеркале, на секунду окрасил светлые кудри девочки, сидящей за столом, в рыжий цвет, а потом выскользнул в окно, оставив после себя лишь воспоминания об уходящем дне. Закат еще вернется. Вернется завтра и послезавтра, вернется еще много раз, но именно этот уже не повторится никогда, и от этого становится грустно.
Чего приуныл?-тихий голос сестры прервал мои размышления о цикличности жизни и вернул меня на землю.-Опять о Наташе думаешь? Позвони ты уже ей, скажи обо всем!
Алиса всегда думает, что если я грущу, то это из-за невзаимной любви, и я бы мог списать это на то что ей 12 лет, а это тот самый возраст, когда девочки перестают любить Барби и начинают мечтать о Кене, вот только её предположения о причине моей грусти чаще всего оказываются правдой.
Я не приуныл, я просто задумался,-заверил девочку я.-И тем более не грущу из-за Наташи. Ты ведь знаешь, мы два года как разошлись, она очень сильно изменилась за это время. Да и номер наверняка поменяла, вряд ли сейчас я ей дозвонюсь.
И все же ты задумывался об этом, да?
Отвечать на этот вопрос не хочется, как и в целом вспоминать о кошмаре, творящемся в моей жизни последние два года. И почему стоит мне задуматься о чем-то другом, Алиса всегда напоминает мне о причине моих страданий?
Давай доедай суп уже и иди спать!-слова прозвучали почти как приказ, но Алиса лишь тяжело вздохнула, глядя в тарелку с пустым супом, успевшим остыть за то время, пока она уныло размешивала его ложкой.
Мне обязательно есть это?с ударением на последнее слово не поднимая глаз пробормотала она, а потом, игнорируя мои слова о том, что да, обязательно поднялась из-за стола и проскользнула в коридор, оставляя меня наедине с сумерками, тишиной и тарелкой овощного бульона, который я так отчаянно пытался выдать за что-то хоть немного сытное.
Держась руками за краешек стола я медленно поднялся на ноги и попытался сделать шаг. Почти получилось. Голова кружилась и болела то ли от голода, то ли от того, насколько мало было кислорода в нашей квартире, не проветриваемой последние несколько дней. С наступлением осени воздух на улице стал холоднее, так что позволить себе такую роскошь как ежедневное проветривание мы больше не можем нам не хватит денег, чтобы оплачивать ещё и отопление, а я не могу допустить, чтобы Алиса жила в холоде. Я не хочу и чтобы она голодала, но её пенсия ничтожно мала, чтобы её хватило нам на двоих, а идти работать я не могу из-за состояния сестренки я должен всегда находиться рядом с ней, чтобы в случае чего позвонить врачу или предотвратить попытку сделать нечто ужасное. И все же, все что могу, я всегда отдаю Алисе переборов желание впервые за день съесть хоть что-нибудь, я закрыл дверцу холодильника, в котором, в общем-то, ничего кроме недоеденного бульона, который я туда поставил только что, и просроченного майонеза не было. Если завтра пенсия так и не придет, то я вряд ли выживу. С каждым днём ходить становится все труднее, а грызть черствый хлеб все вкуснее, и если бы два года назад мне сказали, что я буду жить так, как живу сейчас я бы согласился на предложение Наташи прыгнуть под поезд. Но я не знал.
Два года назад все действительно ощущалось совсем по-другому: выпускной класс, последние экзамены, ночные прогулки, розовые пряди в черных волосах, Наташа Но все это осталось в прошлом, а за школьным порогом меня ждала не долгожданная и такая сладкая свобода, а неприятно горькая и пугающая взрослая жизнь со всеми её пороками. И когда бабушки не стало и маму увезли в больницу, мне стало на самом деле страшно, но страшно не за себя, а за Алису, лишенную нормального, счастливого детства из-за её страшной болезни, доставшейся ей от матери. Стать опекуном своей младшей сестры, когда тебе самому едва исполнилось восемнадцать, довольно сложно, но гораздо сложнее было бы жить, зная что где-то в детском доме медленно умирает из-за недостатка любви и внимания такой дорогой и родной человек.
И когда ты взял на себя ответственность за маленького человечка, ты должен стараться как только можешь, чтобы твой человечек был счастлив. Когда я, держа в руках пластинку таблеток, зашел в нашу с Алисой крохотную комнатку, она, как и всегда, сидела на пыльном выцветшем ковре, который когда-то был ярко-красным, и оживленно что-то рассказывала небольшому зеркалу, стоящему напротив неё. Такое случалось уже много раз, и в такие моменты она всегда выглядела живее всего: на бледных худых щеках появлялся румянец, обычно тихий голосок звучал задорно и звонко, а в грустных голубых глазках загорались огоньки. Именно такой я бы хотел видеть её всегда: веселой, по-детски наивной, беззаботной и счастливой, и от этого мне становится сложно давать ей прописанные врачом лекарства. Если Алисе так плохо в настоящем мире, что её мозг сделал для неё свой собственный маленький мирок, могу ли я лишать её этого? Имею ли я право забирать у неё единственную возможность хоть ненадолго сбежать из печальной реальности?
Андрюша, иди сюда!заметив меня, сестра радостно улыбнулась.-Девочка из зеркала хочет с тобой поговорить. Я рассказала ей про то, какие противные супы ты готовишь, она сказала, что может посоветовать новый рецепт, чтобы всем было вкусно!
Давай мы с ней поговорим завтра, хорошо?-пытаясь улыбаться как можно более дружелюбно, спросил я.-Сегодня уже поздно, скажи Девочке из зеркала, что тебе пора смотреть колыбельную и ложиться спать.
Явно обиженная моими словами Алиса высунула язык в знак протеста, но, услышав про колыбельную, быстро изменила свой настрой и радостно запрыгнула на диван. Смотреть колыбельную по телевизору было вторым любимым делом Алисы после игр с уличными котами, и только под эту колыбельную она могла заснуть, так что пропустить её было нельзя.
Я включу телевизор, но ты должна выпить веселинку, хорошо?-я протянул девочке крохотную круглую таблетку.-Если надо запить, давай принесу воды.
Опять веселинка?-тяжело вздохнула девочка.-Зачем я вообще их пью? Ты говорил, что они нужны, чтобы я была радостной, но я почему-то все ещё грустная!
Ну вот видишь, а представь как тебе было бы плохо без них.
Говорить о лекарствах не хотелось вообще: если надо пить значит пей, но любопытной Алисе все равно нужно было узнать от чего же я её спасаю, и если бы я сказал, что от Девочки из зеркала её единственной подруги, то сестренка этого бы явно не одобрила, потому мне и пришлось придумать «веселинки» лекарства от грусти, которые помогают быть счастливее, а она и поверила. Вот только в одном она права: лекарства ей мало помогли, и пускай ночные истерики из-за того, что кто-то стоит над её кроватью, прошли, разговоры с Девочкой из зеркала, попытки подружиться с солнечным зайчиком и рассказы о прошлых жизнях никуда не делись. То ли дело было в том, что эффект от лекарств накопительный и надо просто подождать, то ли в том, что назначеная врачом доза оказалась не подходящей для Алисы разбираться в этом не особо хотелось, да и тем более, если так посмотреть, то девчонка не чувствовала себя несчастной из-за своей болезни.
Удобно устроившись на диване, Алиса с нетерпением смотрела, как я один за другим подключаю разноцветные провода к телевизору, доставшемуся нам от бабушки пыльному, старому и уставшему. Такие телевизоры уже, наверное, не то что не продаются, а выставляются в музеях: массивные, по форме напоминающие куб, с десятком разноцветных проводков и кнопок, которые нужно было нажимать в определенном порядке каждый раз перед тем, как нажать круглую чёрную кнопку включения. Работало это чудо техники тоже не слишком хорошо, поэтому я всегда старался включить его за полчаса до начала колыбельной, чтобы, в случае чего, вовремя устранить неполадки.
Ну что там возиться? Ты всё никак не можешь запомнить куда нажимать?-раздражённо пробормотала Алиса. Она всегда сильно нервничает, когда я включаю телевизор, видимо слишком боится пропустить колыбельную.
Терпение, Алиса, терпение,-экран телевизора уже загорелся, но каналы как назло не хотели переключаться.-Видишь, ещё только закончились новости, успеем включить колыбельную.
И я правда хотел переключить канал. Хотел, но почему-то не стал, словно знал, что сейчас тут покажут что-то, что мне обязательно надо увидеть. И моя интуиция меня не подвела.
«К вашему вниманию выступление народного хора «Свята» под руководством юного, но уже известного хормейстера, Пронович Натальи!» голос миловидной телеведущей звучал просто и сдержанно, но несмотря на это её слова заставили моё сердце на секунду замереть, а после забиться с новой силой в несколько раз быстрее. Знакомое имя отдавалось болью в самых потаённых уголках моего сознания, куда никогда не проникали ни солнечные лучи, ни летнее тепло, ни сладкие речи других людей ничего, кроме её имени. Как самое дорогое сокровище, память о ней хранилась там, где нет никаких лишних, пустых и бесполезных воспоминаний лишь она. Сколько бы времени ни прошло, я, кажется, всегда буду помнить её бледную кожу, чёрные, с розовыми прядками, волосы, большие зелёные, с рыжими «солнышками» вокруг зрачка, глаза, вечно холодные руки И голос немного хриплый, мягкий, тихий и такой родной голос. Наташа никогда не любила выступать на сцене, но петь у неё получалось лучше всех, и если бы не её бескрайняя стеснительность, она бы давно покорила мировую эстраду. Пела она мало, и не всем доводилось услышать, как тихая, необщительная и вечно грустная девочка, начиная петь, расцветала, словно цветочек эдельвейса на вершине холодной горы одинокая, сильная, но такая чудесная. Не было и не будет на свете людей, которые способны так меняться, сливаясь воедино с музыкой, становясь ею, вкладывая в каждую фразу кусочек своей души, кусочек того, что дано понять только самому чуткому и внимательному слушателю. Когда Наташа, сидя на грязной лестничной клетке, начинала петь, дирижируя сама себе, старый подъезд превращался для меня в Эдемский сад, а она всегда была в моих глазах самым прекрасным ангелом, и даже её чёрная странная одежда и тёмные тени под глазами не могли разрушить тот прекрасный светлый образ, который она создавала своим пением.
А сейчас она дирижировала не себе, и не сидя на лестнице в подъезде. Стоя перед огромным хором она взмахнула своей дирижёрской палочкой, словно волшебной, и уже десятки других голосов полились, переплетаясь друг с другом и с нотками фортепиано. Вот только вся эта магия хора никогда не сможет сравниться с мягким, тихим, но таким чудесным Наташиным голоском, звучавшим некогда в обычном сером подъезде и оставшимся самым тёплым воспоминанием в моём сердце. Почти прижавшись лицом к экрану телевизора, я наблюдал за ритмичными движениями рук Наташи. Я не видел её лица, но отлично представлял, как сияли её зелёные глаза, горели ярко-розовым румянцем щёки и легонько дрожали губы, повторяя раз за разом «Раз-и-два-и, раз-и-два-и». Раньше, когда я включал музыку, она всегда начинала делать так. Поначалу я не понимал, зачем она это делает, но позже просто привык и начал воспринимать ее любовь считать такты в любой песне ещё одной милой особенностью. Но для неё это была не просто особенность, а работа, ведь иначе она бы не оказалась сейчас здесь, на первом канале, дирижируя народному хору перед всей страной. Забавно вышло: стеснительная грустная девочка, которая так боялась внимания, в итоге стала звездой. Изменилось не только её положение в обществе, но и стиль, и глядя на длинное белоснежное платье и рыжие кучерявые волосы я понял, что учителя всё-таки были правы, когда говорили, что её подростковое самовыражение было лишь фазой, как бы она того не отрицала. Было даже немного больно смотреть, как некогда юная девочка-эдельвейс в короткой чёрной юбке, полосатых чулках и с цепями из скрепок на шее теперь стала благородной, словно роза, леди, с аккуратно уложенными волосами и в длинном белом платье. Почему она так изменилась? Она ведь ненавидела таких девочек, какой стала сейчас сама. Почему её фаза подростка-бунтаря так неожиданно и странно закончилась? Осознавая, что ответов на эти вопросы я не получу, я просто продолжил сидеть и смотреть в спину когда-то такого близкого, но теперь уже абсолюно чужого мне человека, и на моих глазах выступили слёзы. Как я мог упустить её? Почему всё вышло именно так? Думает ли она обо мне хоть иногда? Я ведь думаю о ней, думаю постоянно, прокручивая в голове самые тёплые воспоминания за мою жизнь, вспоминая каждую секунду проведённую с ней и мечтая хоть на мгновение венуться туда. Важен ли я для неё хоть на толику того, насколько важна мне она?
Андрей! Колыбельная!-голос сестры словно электрический ток вывел меня из странного состояния и снял с меня чары, которые не позволяли отвести взгляда от поющего хора и Наташиной спины.
В ужасе я нажал кнопку переключения канала, но было уже слишком поздно: последняя нотка колыбельной прозвучала особенно печально, словно она сама сожалела, что мы не успели включить её вовремя, а картинка с луной в небе и улетающим куда-то воздушным шаром медленно растворялась в темноте экрана, пока не исчезла совсем.
Прости, пожалуйста,-опустив глаза в пол, растерянно пробормотал я,-я не хотел Просто Просто там была
Я понимаю,-Алиса, кажется, была сильно огорчена, но старалась не подавать виду,-не каждый день увидишь Наташу по телевизору. Просто Просто как я теперь засну? Ты же знаешь, без колыбельной мне сложно спать. Я могу поговорить с девочкой из зеркала вечером, но после двенадцати она идёт спать, а её место занимают страшные монстры, которые вылезут, если я посмотрю на них. Неужели мне придётся снова не спать всю ночь? Я очень боюсь темноты
Слова сестры звучали искренне грустно, так что пускай она и не винила меня, я всё же почувствовал сильный стыд перед ней. Ведь мог же я не смотреть на так сильно выросшую и изменившуюся Наташу, в которой осталось невероятно мало от той старшеклассницы, которую я безумно любил. Мог, но почему-то не стал, и теперь от моей глупости страдает маленький человечек, самый, наверное, дорогой человечек для меня. В панике пытаясь придумать хоть что-то и перебирая всевозможные варианты, как спасти Алису, я наконец вспомнил Наташину колыбельную, которую она всегда пела мне, когда я засыпал у неё дома. Её мама часто ходила по клубам, знакомясь там с совершенно разными мужчинами, так что Наташа даже не знала наверняка, кто её отец, и когда мама Наташи, в очередной раз забыв о том, что ей давно не восемнадцать, спешила в клуб, я приезжал в старую двухкомнатную квартирку, которая стала для меня почти домом, а потом мы с Наташей закрывались в её обвешанной постерами комнате и играли в видеоигры, ели пиццу, смотрели сериалы. А перед сном она всегда пела мне колыбельную, сидя на краю кровати в своей чёрной рубашке с черепами. Забавная картина: среди плакатов рок-групп, разбросанных по полу дисков с хоррор-играми и захламленных иностранными журналами полок, девчока, похожая на ангела, исполняет, дирижируя себе сама, колыбельную. И только под эту колыбельную я засыпал спокойно, не мучаясь до утра в бессмысленных попытках уснуть и не просыпаясь по многу раз от кошмаров, преследующих меня везде, но не рядом с Наташей. Её голос был тем самым волшебным лекарством от всех болезней, спасением от страха и одиночества, и только её пение могло заставить меня почувствовать себя по-настоящему хорошо.