Хотя Люсифер и сам выпил немало рома, он шел на удивление прямо и совсем не качался, пока нес меня по коридору. Он толкнул дверь в мою каюту, и я будто созерцала со стороны сквозь туман, как он раздел меня до нижнего белья и уложил на мягкую койку. Люсифер накрыл меня одеялом, и еще до того, как он вышел из комнаты, я уже крепко спала.
Глава 3
Я проснулась на рассвете. Голова моя раскалывалась, и я чувствовала себя ужасно усталой, но знала, что не смогу больше заснуть. «Скарлетт» слегка покачивалась на волнах. Я кинула взгляд в иллюминатор. Открывшийся мне вид был волшебным. Никакой земли вокруг, только бескрайний океан и широкое небо. Серые облака низко нависали над темной водой.
Стоило мне встать, как где-то в районе лба запульсировала боль. Я знала, что не следовало так много пить, и все же ни о чем не сожалела. Прошлый вечер оказался воистину бесподобным!
Я надела темно-синюю тунику и темно-серые брюки, прежде чем прокрасться в коридор и в ванную. Закончив свой утренний туалет, я прошла через пустую кают-компанию и поднялась на палубу. Приятно прохладный воздух подул мне в лицо. Было не холодно, но и совсем не так жарко, как в последние несколько дней. Доски под ногами оказались влажными; значит, ночью шел дождь.
Я огляделась по сторонам. Палуба была пуста, да и Гордон с Уиллом все еще спали; их рабочие места оставались незанятыми. Паруса были свернуты, чтобы «Скарлетт» ночью не сбилась с курса, если ветер переменится.
Я подумала было, что нахожусь на палубе одна, когда около релинга по правому борту увидела человека в черном. Люсифер меня еще не заметил. Он стоял неподвижно, глядя на нефритово-зеленую (или темно-серую?) воду, то и дело покрывавшуюся белой пеной. Мой друг слегка развел руки в стороны; северный ветер трепал ему волосы спереди и взъерошивал их.
Что-то похожее я видела только на картинах. Каждый штрих был выписан идеально. Серое небо, беспокойный океан да одетый в черное воин, чья мускулистая спина вырисовывалась под облегающей туникой. Чуть разведенные руки и вздох облегчения, который он издал в этот самый момент.
И тогда я поняла, что это путешествие было подарком не только мне, но и самому Люсиферу. В этот момент он казался не только счастливым, но и свободным. Это было то, чего он хотел всю свою жизнь. Свобода. Теперь наконец он ее обрел.
Вдруг у меня на глазах выступили слезы. Он был счастлив; значит, и я была счастлива вместе с ним.
Я некоторое время наблюдала за ним, а затем тихо подошла. Он казался настолько погруженным в свои мысли, что не услышал моего приближения, пока я не обняла его сзади, как он обнимал меня вчера. Люсифер замер, но затем расслабился.
В такую рань уже на ногах, Огнесолнышко?
Прозвище, которое он придумал для меня в прошлом месяце, заставило меня улыбнуться.
Я могла бы спросить тебя о том же, дорогой.
Люсифер засмеялся. Это был замечательный, беззаботный смех. Свободный смех. Наконец-то он был свободен!
Мы молча стояли у релинга и наслаждались тишиной, прерываемой лишь мерным шелестом океана. Внезапно из моего рта вылетели три слова, прежде чем я успела передумать. Впрочем, в этом и не было необходимости, потому что я имела в виду каждое из них, до последней буквы.
Я люблю тебя.
Я говорила ему эти слова и раньше, еще тогда, на поле битвы, когда он чуть было не пожертвовал собой. К тому времени, однако, он был скорее мертв, чем жив, и я не знала, помнил ли он о них. Я хотела произнести эти слова и до войны, но так и не нашла подходящего момента. Что ж, теперь момент был более чем подходящим.
Люсифер повернулся ко мне с выражением удивления, радости и симпатии:
Что, прости?
Я люблю тебя, повторила я с улыбкой.
Он недоверчиво посмотрел на меня, словно не ожидая, что кто-то в этом мире вообще может его полюбить. Но я действительно любила его. Любила всем сердцем. Потому что он всегда был рядом со мной, потому что он защищал меня, несмотря ни на что; потому что он знал меня лучше, чем я сама себя знала. Потому что он понимал меня без слов.
Я хотела объяснить ему все это все это и еще многое другое, но к тому времени он уже наклонился вперед и коснулся своими губами моих. Поцелуй был одновременно нежным и диким, кротким и страстным, мягким и жестким. Он был светом и тьмой, сиянием и тенью, Люсифером и мною.
Закрыв глаза, я наслаждалась вкусом его губ, вдыхала его запах и чувствовала его руки на спине и в волосах. Мы слишком быстро отпрянули друг от друга, и я с удивлением обнаружила, что задыхаюсь. Я засмеялась, но взгляд Люсифера внезапно погрустнел.
Я тебя не заслуживаю. Ты слишком хороша для меня, хрипло прошептал он.
Что? Что? Нет, серьезно?
Я взяла его лицо в ладони и заставила его посмотреть в мои яркие глаза.
Ты заслуживаешь меня, сказала я настойчиво. И я заслуживаю тебя. После всего, что мы пережили вместе, после всего, через что нам пришлось пройти, после всех взлетов и падений наша любовь наименьшее из того, что мы заслуживаем. МЫ ДРУГ ДРУГА ЗАСЛУЖИЛИ.
К моему облегчению, он кивнул, и по его лицу расплылась самая прекрасная улыбка, которую он когда-либо дарил мне.
Я тоже люблю тебя, Огнесолнышко.
Если не считать Серафины, кают-компания все еще пустовала. Рыжая повариха уже готовила завтрак и с благодарностью отказалась, когда я предложила ей свою помощь. Затем по трапу поднялись сонный Уилл и ворчливый Гордон. Уилл прошлой ночью не пил, ему ведь было всего четырнадцать, и все же я дважды поймала его на том, как он подносил к губам стакан Серафины, думая, что его никто не видит.
Мы уселись за стол, и я, хотя была совершенно не голодна, все-таки съела теплую булочку с вареньем, чтобы не обидеть Серафину.
В какой-то момент в кают-компанию подвалили и Эш с Грейс, а Астра притащила за собою сонного Леннокса. Морган с Калебом явились последними и, хотя был уже полдень, под глазами у них залегли темные круги. Как же долго они еще гуляли вчера или, лучше сказать, сегодня?
После завтрака я снова вышла на палубу и огляделась. Ветер переменился и теперь дул с запада, так что паруса опять были подняты. Они наполнились ветром, и корабль понемногу пришел в движение. Гордон стоял за штурвалом и радостно насвистывал.
В этот момент Астра пронеслась мимо меня, перегнулась через релинг и извергла только что съеденный завтрак в пенящиеся воды океана. Обеспокоенная, я поспешила к ней:
С тобой все в порядке?
Она подняла голову; ее щеки позеленели.
Думаю, у меня морская болезнь, выдохнула она, прежде чем снова наклониться над водой и выплеснуть в волны новый поток рвоты. Океан не был бурным, но неровных волн, покачивавших корабль взад и вперед, было явно достаточно, чтобы Астру рвало в течение всего следующего часа.
Если бы у сестры Люсифера были длинные волосы, я наверняка отвела бы их с ее лица, а так мне оставалось лишь успокаивающе гладить ее по спине. Астра отвечала на это сердитым шипением, прежде чем снова и снова наклоняться вперед, кашляя и задыхаясь. Когда она немного пришла в себя, я отправила ее к Серафине, чтобы она могла попить воды и отдохнуть.
Сама же я решила использовать сегодняшний день, чтобы получше узнать команду «Скарлетт» и начала с капитана. Гордон возвышался у штурвала, твердый, как скала, не отводя взгляда от зеленых волн. Не было никаких сомнений в том, что это прирожденный морской волк.
Я встала рядом с ним и глядела на его руки, свободно лежавшие на деревянном колесе штурвала. Мне снова бросилось в глаза множество колец на его пальцах, разных размеров и форм, но все железные.
Они что-то означают? спросила я, указывая на его руки.
Гордон хмыкнул в знак согласия.
Вот это кольцо, и он показал мне на указательном пальце правой руки особенно красивый экземпляр, покрытый декоративными гравировками, подарила мне мать незадолго до того, как покончила с собой. С тех пор я покупал по новому кольцу после каждого путешествия как в память о матери, так и напоминания ради, что я не перестану плавать, пока что-нибудь не открою. А затем, он улыбнулся, уж и подавно не перестану.
Капитан посмотрел на меня. Я не ожидала, что за его кольцами скрывается такой глубокий смысл, и продолжила свой допрос:
А что, если мы что-нибудь обнаружим во время этого путешествия? Тогда ты перестанешь их покупать?
Отнюдь, ухмыльнулся Гордон, только тогда они будут золотыми, а не железными. Он чуть склонил голову. А что насчет тебя? Что для тебя самое ценное?
О, это был простой вопрос.
Мой меч, быстро ответила я.
Можно на него взглянуть?
Я кивнула и, сходив в свою каюту за мечом, передала его капитану. Он погладил блестящий металл лезвия и рукоять, покрытую тонкими линиями, между которыми сверкали рубины.
Дорогая штука, правда? наконец сказал он, возвращая мне меч.
Я покачала головой:
Стоимость его для меня не играет роли. Я никогда не продам его, даже если окажусь невероятно бедна и от этого будет зависеть вся моя жизнь. Вчера вечером я упомянула, что больше не могу лгать, поэтому Гордон знал, что я говорю правду. Мой брат Леандер подарил мне его на мой десятый день рождения, после того как, презрев запреты матери, обучил меня боевому искусству. Я всем ему обязана. А теперь он мертв.
Я сглотнула комок, появившийся в горле при этих словах, и усилием воли изгнала из мыслей бездну, таившуюся внутри меня.
Мне очень жаль. Гордон приложил руку к сердцу и ненадолго закрыл глаза. Я не была уверена, означал ли что-нибудь этот жест, и просто благодарно кивнула, прежде чем отнести меч обратно в каюту.
Вернувшись на палубу, я увидела Грейс, которая опустилась на доски с кистью в левой руке и яркой палитрой с красками в правой. Присев рядом с ней, я смотрела, как она задумчиво рисует на дереве синие волнистые линии. Через некоторое время я поняла, что именно она рисует невероятной красоты бабочку со сломанным крылом, а рядом с ней маленькую девочку, которая его зашивала.
Я знала, что бабочка, конечно, не переживет прикосновения девочки, что такое невозможно проделать даже с помощью острейшей из игл и тончайшей из шелковых ниток, но именно это и делало картину Грейс столь особенной. У нее был настоящий дар придумывать что-то сверхъестественное, а затем переносить это на холст. Или, как в данном случае, на дерево.
Некоторое время я смотрела молча, прежде чем спросить:
Где ты научилась так рисовать?
Художница вздрогнула, как будто только сейчас заметила меня. Я поспешно извинилась, но она лишь отмахнулась:
Не вини себя. Я часто бываю настолько поглощена работой, что все вокруг отходит на второй план. Прости, что ты спросила?
Я повторила свой вопрос, и Грейс улыбнулась. Лицо ее слегка погрустнело.
Я начала рисовать еще в детстве, сказала она. Сначала только руками, затем углем и наконец, когда я накопила достаточно денег, кистями.
Она, должно быть, выросла в бедной семье, если у нее не было денег на кисти. Мне захотелось услышать ее историю, но она и так уже продолжала рассказывать:
Раньше я сама смешивала краски. Теперь я перед каждым путешествием покупаю их в магазине в квартале художников в Адрии. В ее взгляде появилось что-то мечтательное, когда она добавила: Что бы я не отдала за то, чтобы у меня появился в этом квартале собственный магазин
Я втайне пообещала себе однажды исполнить для Грейс это ее желание, но вслух произнесла нечто другое:
Я хочу этому научиться.
Чему научиться? она непонимающе чуть склонила голову.
Я хочу научиться рисовать.
Грейс сказала, что когда рисует, то забывает все вокруг и сосредотачивается только на своем искусстве. Если это правда, я тоже хотела бы иметь возможность так поступать. Отключаться. Отрешаться.
Забывать
Было только одно занятие, во время которого я чувствовала нечто подобное. Во время сражений мой мозг отключался, и я полагалась только на свои чувства. Но я не хотела причинять кому-либо вред ради собственного блага.
Я хочу научиться рисовать, повторила я. Неважно, сколько на это потребуется времени. Неважно, насколько хорошо я в этом деле преуспею. Я просто хочу попробовать.
Грейс кивнула в знак понимания.
Подожди здесь, я сейчас вернусь, велела она мне и исчезла за дверью под кормовой надстройкой. Вскоре она вернулась, держа под мышкой блокнот и угольные палочки. Блокнот она вручила мне: Держи.
Я взяла его. Блокнот, обтянутый коричневой кожей, показался мне удивительно легким. Я раскрыла его. Все страницы были чистыми и белыми.
У меня есть такой же, объяснила Грейс, вытаскивая красный блокнот из складок юбки.
Она открыла его и пролистала. Блокнот был полон черно-белых набросков, и я была уверена, что смогу найти некоторые из них в цвете где-нибудь на «Скарлетт».
В этот блокнот я зарисовываю все, что приходит мне в голову и что хочется немедленно воплотить. Я запечатлеваю свои мысли до тех пор, пока картина не станет идеальной, именно такой, какой я ее себе представляю; только потом с помощью красок я переношу ее на дерево. В этом блокноте ты сможешь воплотить в жизнь свои идеи, а когда достаточно набьешь руку, чтобы быть по-настоящему довольной своим искусством, то сможешь начать рисовать красками и кистью.
Теперь я увидела блокнот совсем другими глазами. Он мог стать моим убежищем. С этим блокнотом я могла быть полностью предоставлена самой себе, никому не причиняя вреда. Могла изгнать из головы все дурные мысли, не держа в руке ни меча, ни ножа.
Спасибо.
Э, нет. Мы совсем еще не закончили! широко улыбнулась Грейс и внезапно перестала быть той застенчивой девушкой, с которой я познакомилась вчера, а превратилась в мою новую наставницу.
Следующие два часа она рассказывала мне о различных видах угольных палочек и о том, как ими пользоваться. Палочки обладали разной степенью твердости и потому давали разные оттенки серого. Более светлые палочки использовались для грубого наброска, а более темные для того, чтобы обвести готовый набросок и заштриховать его, пока он не станет идеальным.
Наконец я начала рисовать. Я выплеснула на бумагу первое, что пришло мне в голову, и вскоре увидела лицо кривое лицо с косым носом, неровными глазами и искривленным ртом. Я замышляла нарисовать Люсифера, но готовое лицо выглядело какой-то карикатурной гримасой. Увидев его, Грейс засмеялась:
Тебе нужны пропорции, но главным образом практика, практика и еще раз практика. Не стоит сразу начинать с лица, особенно если оно принадлежит конкретному человеку. Даже если ты думаешь, что знаешь человека досконально, до самой последней морщинки, тебе все равно следует сидеть напротив него, когда ты пишешь его портрет. Лучше всего начать с чего-нибудь легкого.
Ладно, с легкого так с легкого. Я нарисовала дерево и на этот раз получилось куда лучше. Грейс давала мне полезные советы где только могла. Она посоветовала мне сделать отметки, чтобы рисунок не стал слишком большим или слишком маленьким, а также начать со ствола, затем перейти к крупным веткам и только в конце нарисовать маленькие веточки и листья.
Держать угольную палочку в руке было несколько неудобно; она была тяжелее и толще пера и требовала другого давления. Мои штрихи тоже выходили длинными, неровными и часто косыми и кривыми. Грейс посоветовала мне наносить более мелкие штрихи, которые совсем необязательно должны идеально переходить друг в друга в конце концов, все образуется. Она оказалась права. Когда мой набросок был закончен, дерево выглядело совсем не так ужасно. Не совсем как настоящее, конечно, но вполне узнаваемо. Это была береза с поникшими ветвями.
Для начала неплохо, похвалила меня Грейс. Но помни, самое главное практика и терпение.
Я серьезно кивнула. У меня было достаточно времени, чтобы практиковаться, и я преисполнилась решимости добиться того, чтобы под конец путешествия не раздумывая изливать на бумагу всю свою душу.