С полной верою в благословение Божие, с полным убеждением в чрезвычайной важности предпринятого дела, петербургские почитатели Св. Иоасафа приступили к собиранию материалов для его биографии. Медленно и постепенно ободряемые несомненными знамениями благословения Свыше, они делали свое сложное дело. Два года прошло в неутомимых поисках материалов
Я не буду, впрочем, утомлять Ваше внимание историей нашей работы, не буду останавливаться на подробном описании того, что делало нам труд наш легким и радостным, что заставляло наши сердца трепетать благодарным чувством к Богу, посылавшему нам и деятельных помощников в деле и указывавшему нам всё новые и новые места нахождения ценных документов для славы Своего Угодника. Достаточно сказать, что такая помощь была и что она была чудесная, ибо мы находили драгоценнейшие документы, именно те, в коих наиболее нуждались, и находили часто там, где менее всего могли ожидать получить их. Я бы сказал, находили случайно, если бы мог приписать такую помощь слепому случаю. Разве не чудо, что на истлевших от времени бумагах архива Лубенского Мгарского монастыря, коим Св. Иоасаф около 200 лет тому назад управлял в качестве игумена Мгарского, остались не тронутыми временем только резолюции Святителя; разве не чудо, что пожар Лубенского монастыря 1765 года, истребив весь монастырский архив, оставил, по счастливой случайности, как теперь называют произволение Божие, лишь те бумаги, на коих стоит имя Иоасафа, кои еще не занесены в историю и словно ждали тех, кто извлечет их из-под спуда и всенародно поведает славу Святителя Иоасафа?!
Не могу я не видеть благословения Божия и в том, что, приступив к собиранию материалов для биографии Святителя, мы располагали лишь теми сведениями, на которые уже указано выше, и только двумя случаями чудесных исцелений по молитвам Святителя, теперь же перед нами четыре изданных книжки материалов для его биографии, 5-я печатается и 227 отпечатанных свидетельств чудесной помощи Святителя, не считая вновь полученных и еще не вошедших в наше издание. Слава и благодарение Господу!
Что же создает вокруг имени Святителя Иоасафа ореол святости, что увеличивает изо дня в день число ревностных почитателей его и притом в наше время, когда на наших глазах гибнут заветы старины, ценные именно своею религиозною основою, когда на смену Православия появляются новомодные учения, отвергающие всякую веру и всё сверхъестественное, когда одно слово «святой» вызывает снисходительную усмешку, прикрывающую безграничное недоумение? Что заставляет стекаться ко гробу Святителя со всех концов России многочисленных чад Церкви и не только чад Православной Церкви, но и представителей других вероисповеданий и не только простолюдинов, но и людей науки, скептиков в обычном значении этого слова? Что заставляет верующих так бережно охранять великое имя Святителя Иоасафа свыше 150 лет и видеть в нем средоточие своих упований и надежд, обращаться к Нему как дерзновенному ходатаю пред Богом за каждого, кто, быть может, уже обессиленный жизненными невзгодами, подавленный испытаниями, в изнеможении повергается пред Его гробом, простирая к Нему руки с горячей мольбою о помощи. Отчего изображения Святителя Иоасафа, хотя и прославленного Богом, но еще не канонизованного, по грехам нашим, на земле, стоят у верующих христиан вместе с иконами и пред ними теплится лампада, и не только в частных домах, но и в церквах всего юга России, отчего его портреты украшают залы академий, университетов, музеев, архиерейских покоев и пр. и рассыпаны на пространстве всей России? Только ли от того, что Св. Иоасаф Податель просимой у Него помощи, милосердый ходатай пред Богом за грешное, но бедное, жалкое человечество?
Только ли голос отчаяния исстрадавшейся души слышится здесь в этом громком поклонении Святителю, и одни ли старушки и физические и нравственные инвалиды плотным кольцом окружают раку с его мощами?!
Нет, Святитель Иоасаф любим не только теми, кого уже никто не любит, не только заброшенными, покинутыми, никому не нужными людьми, но и всеми, в ком еще не угасло стремление к правде, чье сердце загорается трепетной радостью при встрече с новым свидетельством вечной связи между Творцом и творением. В жизни Святителя Иоасафа найдут ответы на вопросы тревожной совести и сокровенный подвижник вдали от людей, в келии монастыря спасающий свою душу, приготовляющий себя к ответу пред Богом за каждый прожитый час жизни, и государственный деятель, смущаемый коллизиями между требованиями служебного долга, и не связанной никакими обязательствами с грехом совести.
Как монах Святитель Иоасаф явил собою не только пример величайшего смирения, безграничного милосердия и непрестанной молитвы, но и научил почитать сан иноческий как чин ангельский, пред которым поистине благоговели и те, кто не сознавал святости этого сана.
Как государственный и общественный деятель Святитель Иоасаф велик тем, что в своем служении обществу и государству не смешивал идею религиозную с политико-экономическим переустройством жизни и с этой стороны был и навсегда останется величайшим учителем жизни, построенной не на утопических началах социального блага, а на почве истинного служения Богу. С этой стороны жизнь Святителя Иоасафа не только еще никем не обследована, но и никому еще неизвестна.
Я не буду теперь останавливаться на подробном жизнеописании Святителя, но мне хотелось бы подчеркнуть здесь одну наиболее характерную черту деятельности Святителя Иоасафа, служащую как знамение нашего времени, предметом соблазна для весьма многих: я говорю о строгости Святителя, о той черте Его деятельности, какая позволила проф. Лебедеву усомниться в милосердии Святителя Иоасафа и назвать его пастырем, бичующим пороки без жалости и снисхождения.
Несколько резким диссонансом звучат такие слова осуждения в отношении того, на ком и при жизни почивала видимая духовным оком благодать Божия, кто и после смерти удостоился в нетлении своих мощей и знамениях, у его раки являемых, особенного благоволения Божия. И при всем том, мы бы никогда не останавливались на таком упреке, если бы он отражал собою лишь единичное мнение частного лица. К сожалению, в этом упреке кроется нечто более объективное, здесь выражение общего взгляда на вопрос об отношении к неправде, и притом взгляда, крепко усвоенного и открыто исповедуемого громадным большинством наших современников.
С точки зрения этих последних всякое проявление строгости, в какой бы то ни было области, почему-то связывается неразрывно с некоторого рода черствостью, суровостью и даже жестокосердием. Сердечная доброта и отзывчивость считаются даже несовместимыми со строгостью. Но, если мы не будем повторять этого ходячего мнения, а сделаем попытку остановиться на анализе этого понятия, то, быть может, придем к самым неожиданным выводам. Мы так привыкли ценить в отношениях между собою вкрадчивую предупредительность и милую любезность, что, наверное, не догадываемся даже о том, какое мелкое чувство скрывается часто за этими красивыми формами внешнего отношения.
Что означает эта любезная эластичность отношений на языке ничем не прикрытой истины? Если любовь, то не только к ближнему, но и к неправде его. Часто, бесконечно часто ею прикрывается лишь то, что нарушает чистоту отношения нашего к долгу, что свидетельствует о малодушии и безверии, о нравственном безразличии и апатии, о нежелании или неумении бороться с неправдой, о лжи и обмане, наконец, о роковом желании нравиться, о ненасытной жажде популярности, словом о всем, что находит свое грозное выражение в знаменательном для нашего времени общем непротивлении злу. Еще чаще ею прикрывается страх обличения, нравственная нечистота.
И в самом деле, нужно действительно быть чистым человеком для того, чтобы обличать другого и притом обличать так смело, так громко, так открыто, как это делал Святитель Иоасаф!
Понятием противоположным строгости является не милость и снисхождение, а слабость. Но что такое слабость? Это измена долгу, измена всем моральным требованиям, налагаемым на нас обязанностями христианина.
Вот почему строгость кажется нам лишь выражением честности и добросовестности человека с одной стороны, и нравственной чистоты с другой, а не выражением черствости или жестокосердия, как думает проф. А. Лебедев, ибо середины между правдой и ложью, между да и нет не существует. Не знали этой середины все, кто жизнью своею прославлял Бога. Не знал этой середины и блаженной памяти Святитель Иоасаф, епископ Белгородский!
Удивительна ли после этого строгость Святителя к греху, если он избрал своей задачей жизни борьбу с неправдой, если он жил только для Славы Божией и мужественно, открыто защищал Христа от поругания. Но бросим лишь беглый взгляд на обязанности, налагаемые задачею жить для Славы Божией, и нам станет ясным тот характер отношения к ближнему, который создается ею. Возможно ли при этих условиях какое бы то ни было снисхождение к греху и неправде, если ими выражается оскорбление Бога, возможно ли, наконец, такое попустительство там, где вместо безразличного отношения к участи ближнего имеется горячая любовь к нему, возгреваемая сознанием грядущей его гибели?! И милый, но слабый пастырь всегда враг своим пасомым, как и наоборот, пастырь, любящий свою паству, ответственный не за временное земное ее благополучие, а за спасение душ вверенного ему стада, будет тем более строг к нарушителям нравственного закона, чем более любит свою паству.
С этой стороны деятельность Св. Иоасафа, как архипастыря и государственного деятеля, оставила истории страницы значения чрезвычайного. Прямолинейность его убеждений и изумительная твердость в проведении их в жизнь, смелая и открытая борьба с неправдою, возможная лишь для того, кто сам безупречен и не боится обличения извне всё это делает имя Святителя Иоасафа не только великим в истории, но и святым пред Богом и людьми.
В полном изумлении мы преклоняемся пред подвигами Павла Фивейского, Антония, Пахомия и Сысоя Великих, Симеона Столпника, Серафима Саровского и прочих отшельников, спасавших свои души ценою непередаваемых мучений и жертв, вдали от людей и заразы греховной.
Можем ли мы пройти мимо Святителя Иоасафа, сумевшего остаться монахом и в положении государственного деятеля, этого Архиерея Божия, заваленного служебными обязанностями и находившего время для того, чтобы по ночам, переодетым в платье своего слуги, посещать хижины бедняков, колоть им дрова в зимнюю стужу, раздавать милостыню, подвергать себя даже побоям за дело Христово? Можем ли мы не пасть в благоговении пред тем, кто вел одновременно и внутреннюю борьбу с врагом нашего спасения, и внешнюю борьбу с делами духа злобы и находил в себе силы, помощью благодати Божией, побеждать его, кто, окруженный со всех сторон стихией злобы и греха, не только не заражался ими, но и на базаре жизни мира дышал Иисусовой молитвой?
Не будем поэтому соблазняться строгостью Святителя в его отношениях к злу и неправде, а, напротив, будем все, по роду своих положений и обязанностей всемерно противиться злу, дабы не подпасть под число тех, к коим обращены эти грозные слова Христа: «Кто не со Мною, тот против Меня». Будем помнить слова Св. Тихона Задонского: «Любите людей, но не любите их неправды». Будем бояться более всего апатии, безразличия и индифферентизма. О таких тепло хладных людях читаем в Апокалипсисе: «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден: то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (4 гл. 1517).
Строгость к себе, строгость к греху, обнимаемые одним понятием ревности к Богу, это то, что нашему времени особенно нужно и на что указывает Сам Господь, воздвигая в умах и сердцах людей, именно в наше время великое имя ревностнейшего слуги Христова Святителя Иоасафа Горленка, Епископа Белгородского.
Бари. Путевые заметки[4]
Нет того места на земном шаре, где бы не знали имени Св. Николая Мирликийского, нет того, в ком бы это святое имя не вызывало чувства умиления, но кажется мне, что нигде любовь к Угоднику Божию не находит столь нежного выражения, изящного по форме и глубокого по содержанию, как в маленьком Бари, где почивают мощи Святителя.
Прелестный маленький городок Италии, скромно приютившийся на берегу Адриатического моря, сделался уже издавна местом паломничества верующих христиан, стекающихся сюда со всех концов света на поклонение Св. Николаю.
Это город Святителя Николая и это чувствуется каждым, кто сподобился побывать в нем. Имя San Nicola на устах у каждого барийца и это имя дорого, священно; его произносят с тем чувством благоговения, какое свидетельствует о том, как много это имя значит для каждого итальянца, с тем оттенком гордости и самодовольства, с которым связывается чувство безграничной признательности к Святителю. И нужно прожить в Бари только несколько дней для того, чтобы убедиться, какой глубокий след налагает на жизнь барийцев присутствие этой великой святыни. Жители Бари составляют как бы одну дружную семью, объединенную не только общим чувством благоговейного почитания святыни, но и тем особенным отношением друг к другу, какое выливается у них в самых изящных формах взаимного доброжелательства, приветливости и участия.
Интересна психология этой связи. Ее делают дети, коих Святитель Николай так нежно любил при жизни и покровителем, заступником которых остался в глазах всех своих почитателей, особенно итальянцев и преимущественно барийцев. Обидеть дитя, стеснить его движения, свободу значит обидеть Св. Николая. Так, мало-помалу эта любовь к детям переходит к взрослым и связывает жителей между собою узами дружбы и участия взаимного друг к другу. И формы выражения этой любви к Святителю, совершенно чуждые мистицизма, носят такой жизненный характер, полны такой живой радости и так удивительно красивы. Храм Св. Николая составляет самостоятельное учреждение, подчиненное только папскому престолу. Это вековая святыня города, охранять которую считали себя призванными все владетельные герцоги, во власти которых в былые времена находился город. Каждый из них с гордостью присваивал себе титул «защитника церкви Св. Николая». Храм имеет свой самостоятельный герб, изображающий орла с развевающимися крыльями, перевитыми лентою, на которой значится: «Regia basilica, palatina di S. Nicola di Bari»[5].
С наружной стороны храм, несмотря на свои большие размеры, высоко поднимающие его над уровнем всех городских зданий, не производит впечатления. Это незатейливой архитектуры готическое здание, окрашенное в темно-желтый цвет, местами потускневшее от времени, местами сильно попорченное. Пред ним небольшая площадь, настолько малая, что производит впечатление церковной паперти. С прочих же сторон храм как бы прижат частными домами, отделенными от него лишь узенькими переулками, шириною не более одной сажени. Это типичные итальянские улицы, коими богат каждый итальянский город, не исключая и таких больших, как Рим, Неаполь, Генуя или Милан. Здесь пристанища рабочего люда.