«Да здравствует прибывший!»
Первая фрейлина бургундского двора Иоганна ван Галевайн-Коумен на придворном совете, колебавшемся в выборе между малолетним французским принцем Карлом и сыном габсбургского императора Максимилианом, мудро высказалась: «Моя госпожа женщина и должна рожать детей, и именно это сейчас нужно стране». Мария Бургундская приняла решение, которое изменило ход истории.
28 марта 1477 года Мария отправила к Максимилиану гонца с просьбой насколько возможно ускорить приезд к ней. Но это требовало времени, так как принц прежде должен был собрать средства на поездку. В ожидании этого события 21 апреля 1477 года посол габсбургского дома герцог Людвиг Баварский заключил брачное соглашение в герцогском дворце в Брюгге. Одетый в полные доспехи символ обещанного от имени Максимилиана военного покровительства, Людвиг Баварский возлег на супружеское ложе рядом с Марией. Между ними лежал меч, означающий непорочность, а по углам ложа при свете факелов стояли на страже четыре вооруженных лучника.
Сегодня такое зрелище покажется странным, но брак per procura [12], также известный как «перчаточный брак» из-за обычая возлагать на алтарь перчатку, которая должна была олицетворять отсутствующего жениха, в то время был распространен среди европейского дворянства и королевских домов. Возможность пребывать в отсутствии действовала только для женихов. Брак по доверенности был введен в обиход римлянами, у которых было принято рассматривать его как деловую сделку, действительную без участия чиновника или совершения обряда. Римское право позволяло жениху выдавать доверенность на заключение сделки. Католическая церковь, несмотря на институализацию брака, сохранила возможность заключения брака по доверенности со стороны жениха. Европейские королевские дома, включая бургундский и габсбургский, использовали эту привилегию в полной мере.
В эпоху, когда браки повсеместно страдали от войн и эпидемий, нередко заключались брачные договоры, в которых в качестве жениха или невесты мог быть указан младенец, либо, как в случае Максимилиана и Марии, когда расстояние препятствовало быстрому воссоединению, в качестве временной гарантии использовался брак по доверенности. Во время этого символического бракосочетания представитель жениха возлежал без обуви (за исключением случаев, когда он был в полных доспехах по примеру Людвига Баварского) на одном ложе с невестой, а вокруг ложа стояли свидетели. После этого назначалась официальная свадебная церемония, после которой жених и невеста физически «консумировали» брак. Глагол «консумировать» происходит от латинского consummare, означавшего «вступить в брачные отношения» и лишить невесту девственности.
Максимилиан в это время занимался сбором средств для оплаты расходов на поездку. Филипп де Коммин в своих мемуарах утверждал, что Марии Бургундской было известно о том, что отец Максимилиана Фридрих III следил за всеми шагами сына и был «пожалуй, самым скупым из всех людей, что мне [де Коммину] довелось знать». Для того чтобы ускорить дело, Мария послала своему габсбургскому жениху 100 000 гульденов из бургундской казны. И 21 мая 1477 года обоз Максимилиана был наконец готов к путешествию из Вены в Гент на расстояние более 1500 километров. Эта поездка превратилась в торжественный поход, в котором принца радостно встречали повсюду. Максимилиан благоразумно никому не говорил, что деньги улетают словно дым. Историограф Жан Молине описывает, как жители Лёвена и Брюсселя почти в экстазе встречали Максимилиана и «каждый поздравлял и восхвалял его. Люди поднимали руки к небу, благодаря Господа за этот праздник. Слезы лились рекой, а те, кто был в состоянии говорить, кричали: Да здравствует Бургундия! Да здравствует прибывший! Да здравствует Максимилиан!»
Около полуночи 18 августа 1477 года, через три месяца после отъезда из Вены, Максимилиан въехал в центр Гента на белом коне, облаченный в «белые доспехи с позолотой» и с большим бургундским крестом из черного бархата на груди. Принца окружала вооруженная свита из 500 (некоторые источники утверждают, что из 800) рыцарей. Его встречала восхищенная толпа. У городских ворот была построена триумфальная арка с девизом «Gloriosissime princeps, defende nos ne pereamur» «Славный принц, защити нас от гибели». Злопамятный Филипп де Коммин писал, что прибытие Максимилиана «нельзя было назвать действительно ошеломляющим, поскольку население потратило больше денег, чем получило, а до этого бургундцы жили в достатке». Несмотря на то что чествование нового монарха обошлось в круглую сумму, жители Гента были убеждены, что их гостеприимство окупится.
Монархов всегда сопровождали сотни придворных, что было выгодно для местной экономики. Монарший визит укреплял городской имидж и привлекал жителей других городов, тем самым обеспечивая дополнительный доход торговцам и хозяевам постоялых дворов. Шествие завершилось роскошным пиршеством, по окончании которого Максимилиан и его свита, сопровождаемые торжествующей толпой, направились в замок Хоф-тен-Валле, где их поджидала Мария Бургундская. Хоф-тен-Валле, впоследствии переименованный в Принсенхоф, представлял собой огромный замок на двух гектарах земли. В нем было 300 комнат, 28 каминов и собственный зверинец. В зверинце для увеселения жителей замка держали львов и медведя. Герцогиня ожидала жениха у ворот. До этого они никогда не встречались. Когда Максимилиан прибыл к воротам, Мария увидела атлетически сложенного восемнадцатилетнего молодого человека. Из-под его герцогской шляпы ниспадали длинные белокурые волосы.
Максимилиан унаследовал все основные черты внешности Габсбургов: длинный нос, ямку на подбородке и огромную нижнюю челюсть. Он был одет в узкие штаны-шоссы, верхнее платье со шнуровкой на талии и дублет в поперечную полоску. В правой руке он держал перчатку [13]. Наряд невесты представлял собой длинное платье из парчи с узором, изображающим гранаты, лиф платья туго зашнурован и оторочен мехом, наряд дополнял остроконечный головной убор с ниспадающей до бедер вуалью. Мария была невысокого роста, ее отличали припухшие веки, курносый нос и полная нижняя губа. Максимилиан позднее в письме к своему советнику Зигмунду фон Прюшенку описывал невесту следующими словами: «Красивая, благочестивая, добродетельная женщина, с белоснежной кожей небольшой головой, некрупными чертами лица, серо-карими глазами, прекрасными и ясными». Молодые преклонили колени и обняли друг друга. Мария говорила только по-французски, Максимилиан только по-немецки и на ломаном французском, поэтому их первая беседа, вероятно, была непродолжительной.
Если верить источникам того времени, в воздухе между ними витала любовь они полюбили друг друга с первого взгляда. Перед встречей Мария спрятала в корсаже верхнего платья цветок гвоздики, символ благочестивого и счастливого брака. По старинному обычаю жених должен был найти цветок на платье невесты. Фрейлины Марии подсказали Максимилиану, где герцогиня спрятала цветок, но, вероятно, усталость, полумрак или волнение сыграли шутку с герцогом Габсбургом. Максимилиан безуспешно пытался двумя пальцами нащупать цветок в платье Марии. Бдительный епископ Трира, сопровождавший Максимилиана в Генте, пришел на помощь неуклюжему принцу и шепотом попросил Марию ослабить затяжку корсажа. После того как цветок был торжественно найден, состоялось подписание брачного соглашения, за которыми последовали богослужение и очередное пиршество. Это была короткая ночь, после которой «новобрачный учтиво попрощался с супругой и вернулся в свои покои».
Торжественное благословение брака состоялось в часовне замка Хоф-тен-Валле в пять часов утра. Церемония прошла скромно, поскольку траур по Карлу Смелому еще не завершился. У ног Максимилиана и Марии лежали их фамильные гербы: слева щит с австрийским крестом, а справа бургундский герб. Венчание придало юридическую силу союзу между двумя королевскими домами. Габсбургский орел приземлился.
Самая большая в мире рыночная площадь
В Средние века стандартная модель государств с размежеванными сплошными национальными границами еще не сформировалась. На самых первых европейских картах государства практически не указаны, а Испания, Италия, Галлия и Германия обозначают области, которые веками находились под римлянами. Европа, включая бургундские земли, представляла собой пеструю смесь деревень, городов, лесов и рек.
Марии Бургундской досталось лоскутное одеяло из отдельных земель и ленов. Она носила титул герцогини Бургундии (несмотря на то, что герцогство было захвачено королем Франции сразу после гибели Карла Смелого), Лотарингии, Брабанта, Лимбурга, Люксембурга и Гелдерна. Она также носила титул графини Фландрии, Артуа, Франш-Конте, Эно, Голландии, Зеландии, Намюра и Зютфена. И в дополнение к этому титулы маркграфини Священной Римской империи и дамы Фрисландии, Салена и Мехелена.
Столь длинный титул предоставлял ей власть как минимум над 208 городами, 150 замками и 6300 приходами. Мария, как и ее предки, считала данные земли своей личной собственностью. Она являлась правительницей одного из самых населенных и процветающих регионов Европы. С экономической и культурной точки зрения Нижние Земли могли соревноваться с центром и севером Италии. Фландрия, Брабант, Голландия и Зеландия, окружавшие устье Шельды, Мааса и Рейна, составляли экономический центр тяжести Бургундских Нидерландов. Крупные города этих регионов являлись частью пульсирующего экономического сердца бургундского и габсбургского домов.
Наиболее крупные города были сосредоточены во Фландрии. Гент, население которого в период расцвета составляло 65 000 жителей, являлся не только одним из самых больших и населенных городов Нидерландов, но и одним из основных торговых центров Западной Европы. Влияние Гента распространялось во Фландрии от Кортрейка до Ауденарде, включая Алст, Дендермонде и Герардсберген.
Благодаря выгодному положению и наличию выхода к морю Брюгге превратился в процветающий центр международной торговли. Его население составляло 45 000 человек. К концу XIII века этот портовый город получил преимущество за счет дешевого морского торгового судоходства. Итальянские купцы стали первыми, кого привлекли возможности северных земель. За ними последовали толпы купцов из всех уголков Европы, наводнившие «самый большой склад в мире», как называли Брюгге из-за огромного количества перевозимых через него товаров. Этот порт сделался центром торговли для испанских, итальянских, английских, немецких и азиатских купцов.
Брюгге превратился в один из крупнейших производителей высококачественного сукна и встречал итальянских банкиров с распростертыми объятиями. Но заиливание Звина, политические беспорядки и постоянные военные конфликты с Францией привели к тому, что иностранные купцы стали приискивать новое и в первую очередь безопасное место для ведения дел. Перенос торговли в Антверпен привел к экономическому спаду в Брюгге. Тем временем Антверпен сделался новой базой для международных торговых операций. Этот город превратился в международный центр, из антверпенской гавани товары отправлялись по всему миру. Он также стал главным европейским финансовым рынком и литературной меккой благодаря книгопечатанию [14].
С 1480 года Антверпен принялся стремительно опережать в развитии все западноевропейские города. Венецианский посол Федерико Бодоаро называл Антверпен «maggior piazza del mondo» самой большой в мире площадью. В 1560 году, когда численность населения Антверпена превысила 100 000 человек, он уступал только Парижу. Экономический расцвет Антверпена пошел на убыль в последней четверти XVI века, когда монополия Антверпена на торговлю специями разрушилась из-за перемещения торговых путей в Лиссабон и Венецию. В 1584 году город подвергся годовой осаде испанскими войсками короля Филиппа II, которая привела к бегству большинства купцов и банкиров в Северные Нидерланды. Капитуляция города в августе 1585 года ознаменовала окончание золотого века Антверпена. Торговля через сухопутные пути способствовала экономическому выживанию города.
Роскошь и богатство Бургундских Нидерландов ошеломляли иностранных путешественников и купцов. До второй половины XVI века испанская поговорка «No hay más Flandes»[15] отражала процветание этих земель: лучшего места, чем Фландрия, было не найти. Разумеется, далеко не все были счастливчиками, жившими в бургундской версии райского сада. Бургундским Нидерландам то и дело приходилось бороться с резким падением уровня жизни в неурожайные годы. Многие жители не могли справиться с ростом цен на еду, что приводило к голоду и эпидемиям и многотысячной убыли населения. В отличие от богатых и расчетливых купцов и предпринимателей, умевших нажить состояние на коммерции, многочисленные ремесленники были вынуждены работать за еду и едва сводили концы с концами.
Постоянные войны и эпидемия чумы привели к тому, что многие дома стояли в запустении, несмотря на высокую степень урбанизации. В сельской местности бесчинствовали нищие бродяги, оставшиеся без работы наемники и банды разбойников. Указы о порядке и повиновении не помогли устранить возникшие в XV и XVI веках бедность и чудовищное неравенство.
По Европе бродило много приезжих торговцев и пилигримов, но об истинном единстве в те времена речи не было. Иноземцы восхваляли роскошную, великолепную архитектуру Фландрии, но ксенофобии это не уменьшало. Боязнь неизвестного привела к взаимному непониманию. На смену неуверенности пришло коллективное неприятие всего «иного».
Итальянский священник Антонио де Беатис в 1517 году, например, восхищался тем, что фламандцы «сияли чистотой и излучали вкус к жизни, а женщины в облегающих платьях благодаря румянцу и светлой коже были прекрасны». Он также обращал внимание на то, что впечатление от прекрасных лиц фламандских женщин нередко было испорчено некрасивыми зубами, «причиной чего, вероятно, является то, что они едят сливочное масло и пьют пиво, но, к счастью, у них не воняет изо рта». Итальянскому священнику, как и многим его современникам-южанам, показалось отвратительным, что жители Нидерландов готовят мясо на сливочном масле вместо оливкового. Несмотря ни на что, фламандцы пришлись ему по душе больше, чем французы, которых он лаконично охарактеризовал как «méprisable, vicieux et paresseux»[16], поскольку именно так к ним и относился. Его язвительность можно объяснить тем, что в одном из французских постоялых дворов у него украли дорожный скарб.
В те далекие времена в Европе все критиковали друг друга. Испанцы считали, что женщины из Фландрии отличаются «грубыми руками и черными зубами», а также «естественной холодностью и их редко можно ублажить как в постели, так и иными способами». Гуманист Эразм Роттердамский писал, что испанцы используют «мочу для отбеливания» зубов, из-за чего у них несвежий запах изо рта. Французы не переваривали англичан. Один анонимный французский поэт назвал англичан «ужасными, отвратительными, вонючими и смрадными жабами». Англичане же считали испанцев boring [17]. Они также считали, что испанцы не танцуют, а «то прохаживаются, то бегают рысью». Французский философ Мишель Монтень во время путешествия по Италии жаловался, что «никогда не встречал народа, где было бы столь же мало красивых женщин, как среди итальянок»[18], и был оскорблен «варварской гордостью и высокомерием германцев».