Энтони взбежал на ветхий порог и отворил провисшую гнилую дверь. Поприветствовав болезненным скрипом, она лишь чудом не соскочила с ржавых петель.
Внутри, как и снаружи больница оставляло желать только лучшего. Темный коридор с двумя противоположными друг другу дверьми был увешан серой бахромой густой паутины. Деревянные лавки вдоль стен, утыканных гвоздиками-вешалками. Возле двери слева висел рукомойник самой примитивной конструкции. Водопроводом здесь явно служили ведра: одно стояло под раковиной, поражая своим покореженным видом, другое, более-менее приличное, чуть поодаль.
За дверью справа располагалось жалкое подобии смотровой комнаты, под окном стояла узенькая лавочка. В дальнем углу ютилась ветхая тумбочка, на ней гордо возвышался, видавший все времена, поржавелый примус. Посередине располагался большой деревянный стол, очевидно, кухонный.
Подойдя к столу, Мартин с интересом склонился над пыльной столешницей и провел рукой, оставляя тонкие полосы следов от пальцев. Некое подобие хоть и кривой, но все же, улыбки озарило восковый лик.
За дверью слева располагался кабинет. В стене зияла маленькая печная заслонка. Узкий шкафчик со стеклянными дверками, предназначенный, скорее всего, для хранения лекарств и прочей больничной утвари, изобиловал ошметками ваты, бумажной стружкой, а также мышиным пометом. Впрочем, последнего повсюду хватало с лихвой. У большого окна с наполовину отвалившимися ставнями стоял, вздувшийся от влаги, письменный стол, возле которого в соседстве с разбитыми склянками, валялись два полуживых стула.
Осмотрев свое убогое владение, Мартин вполголоса выругался и потупился в дощатый пол, устланный пыльным ковром со все той же грязной ватой, мелкой бумажной стружкой и прочими последствиями бурной жизнедеятельности мышей, которые, по всей видимости, являлись здесь единственными хозяевами на протяжении многих десятков лет.
Удачи в труде! подбодрил Энтони и со всей дури хлопнул пятерней по спине.
Болезненно дрогнув, Мартин метнув сверкающий антрацитовый взгляд и принялся растирать ошарашенную спину.
Добродушно улыбнувшись, Энтони засеменил было на выход, как вдруг развернулся, сурово нахмурился и хлопнул себя по лбу.
Совсем забыл! заслышалось улыбчивое восклицание, Держи!
Он протянул небольшую связку ключей. Учтиво кивнув, Мартин принялся с напыщенным усердием рассматривать ключи от своего убогого владения, выказывая абсолютную поглощённость данным занятием.
Скрытых намеков Энтони, как видно, совсем не понимал, потому что в следующий миг он бесцеремонно схватил Мартина под руку и потащил прямиком к заляпанному окну.
Смотри, заявил Энтони, тыча пальцем в оконное стекло, эта тропинка ведет к дому семейства Карди, не заблудишься!
Он вновь одарил Мартина лучезарной улыбкой, по всей видимости, все еще пытаясь добиться ответного расположения неразговорчивой натуры, однако «неразговорчивая натура» была абсолютно непреклонна в своей холодно-надменной позиции.
Недовольно хмыкнув, Мартин демонстративно сложив руки на груди и смерил Энтони хмурым сапфировым взором, но тот все-равно желал завязать новую дружбу.
Так они и стояли молча, пока терпению Мартина не пришел конец. Длинный тонкий палец властно указал на выход. Энтони пожал плечами и пошел прочь, одарив на прощание еще одной лучезарной улыбкой.
Стоило Мартину облегченно выдохнуть, как Энтони замер у входной двери и поспешил обратно.
Чуть не забыл! все с той же лучезарной улыбкой воскликнул, Веник и тряпки в дальнем углу коридора, а колодец на заднем дворе, там же и туалет неподалеку! Показать, где?
Non (лат. Нет)! взвизгнул Мартин и злобно добавил, Показывать ничего мне не надобно. Сам все найду!
А может компанию составить? никак не унимался Энтони, всем своим видом показывая, что не желает уходить.
Лучше в покое оставить, сухо парировал Мартин и уперев руки в боки, принялся нервно стучать мыском туфли.
Ну, как знаешь, пожал плечами Энтони, был рад знакомству
Агась, хмыкнул Мартин и добавил на непонятном языке, Puto vos esse molestis simos (лат. Кажется, ты меня уже достал).
Напоследок он показал неприличный жест самой прямой направленности. Недоуменно посмотрев на согнутую в локте левую руку с выставленным средним пальцем, Энтони все, наконец-то, понял.
Когда же входная дверь закрылась, Мартин облегченно выдохнул, рассеянно огляделся вокруг и запустив глубоко в волосы длинные пальцы, принялся старательно растрепывать спиралевидные локоны.
Собравшись, наконец-то, с мыслями, а заодно и сотворив на голове причудливый остроконечный авангард, он начал наводить порядок в, так называемой, больнице, которая, как оказалось, не только отчаянно нуждалась в нем, а вообще отчаянно нуждалась во многом. Главным образом, она отчаянно нуждалась быть нормальной больницей, а не этим столетним убожеством.
Вплоть до самого вечера Мартин наводил чистоту в своем убогом владении, не переставая ни на минуту проклинать тот злополучный день, когда он согласился на «треклятую авантюру бестолочи истерической». В конец, истратив весь свой словарный запас бранного лексикона, а попутно покончив с изматывающей уборкой, Мартин запер входную дверь и, окинув напоследок это жалкое подобие больницы антрацитовым взором, отправился по указанной тропинке, которая, якобы, должна была привести прямиком к дому семейства Карди.
Несмотря на простоту маршрута, он все-таки умудрился несколько раз заплутать, да к тому же долгое время силился узнать тот самый дом, который внезапно оказался одним из ста совершенно одинаковых домой, а вот возвращающиеся с пастбища рыжие остророгие коровы, в отличие от Мартина, быстро нашли нужный дом и важно проследовали в отворяемые ворота.
Мои дорогие коровушки, молвил Мартин с тяжелым вздохом, хотя бы вы знаете, где ваш дом
Проводив коров печальным синим взором, Мартин поприветствовал Стефаниду кротким кивком и поспешно заскочил в дом.
Вовремя же ужина он оживленно сказал, что впервые в жизни увидел воочию коров и теперь искренне поражен их превеликому интеллекту. Однако при всем своем восхищении, пробовать парного молока напрочь отказался, заявив, что на дух его не переносит, а после, включив безотказное детское обаяние, подкрепленное выразительностью широко распахнутых ярко-синих невинных глаз и кокетливым похлопыванием длинных изогнутых ресниц, принялся вымаливать у «достопочтенной и премногоуважаемой госпожи Стефаниды» штук пят-шесть белых простыней для «больничных нужд», обещаясь в ближайшее время пренепременно купить взамен новые. Не в силах устоять перед вопрошающим васильковым взором, Стефанида доходчиво предоставила Мартину требуемое, заслужив тем самым ряд лестных комплиментов в свой адрес, что подвигло ее на щепетильную утюжку тех самых простыней перед отдачей.
Эпизод 5. Новый доктор
Весть о появлении нового доктора молниеносно разнеслась по всей округе, и уже спозаранок на пороге «отчаянно нуждающейся больницы» вовсю ожидала огромная толпа народу, а вскоре на горизонте появился высокий черный силуэт.
С нескрываемым любопытством местные жители смотрели, как Мартин, нагроможденный увесистым докторским саквояжем и не менее увесистым узлом белых простыней, поднялся по ступеням ветхого крылечка. Среди людей начало раздаваться вкрадчивое перешептывание.
У самого входа, Мартин окинул шепчущееся между собой многолюдье ярко-синим взором и со словами «Обождите, милейшие» отпер болезненно-стонущую входную дверь.
Поспешно укрыв, накрыв и расставив все как надо, он уселся за письменный стол, перевел дыхание, растрепал спиралевидные локоны и объявил о начале приема, после чего не давал себе ни минуты для роздыха и перекура.
Он был не столько надменно-холоден, сколько суетливо внимателен, эмоционально раскрепощен, предельно вежлив и весьма учтив, а смотрел так пронзительно оценивающе, будто заглядывал в самую душу.
К слову сказать, местные жители пришли в больницу просто поглазеть на очередного доктора, а заодно и на неизвестно откуда взявшегося «племянничка» Патрика Карди. При все при том, они никак не ожидали увидеть под светлыми сводами тщательно прибранной больницы такое вот престранное нечто и теперь пребывали в, мягко говоря, удивленном расположении духа. Что же до самого Мартина, то ему, по всей видимости, было безразлично состояние крестьянских невежд, а тем более их личное мнение. С неукротимым рвением он расспрашивал, допрашивал, ощупывал, прощупывал, нащупывал, а также просил «наполнить баночку», невольно смущая и озадачивая этой просьбой, после чего приводил к брезгливому ужасу, пробуя просимое на язык.
Лечил странно: растирая, разминая, проминая, растягивая, вытягивая, прощелкивая, расщелкивая и выщелкивая. После такого лечения большая часть жителей Плаклей моментально приобрела совершенно ровную осанку, а заодно избавилась от мышечной скованности и головных болей.
В данном лечении использовались какие-то вонючие притирки, растирки, горячие примочки, ледяные камни, длинные иглы, но большей частью руки властные и в тоже время удивительно нежные. От прикосновения этих необыкновенных рук женская половина любопытных испытала довольно странное ощущение, а мужская прибыла в полное замешательство.
Много рассказывал он о пользе каш, киселей и морсов, тактично заявляя, что это есть лучшее из лекарств. Не забывал нахваливать травяные растирки, настойки и разного рода отвары. На первом месте у него был ромашковый отвар, рекомендуемый всем без исключения, как «панацея от всех хворей». Рьяно глаголил о медолечении, маслолечении, водолечении и, разве что, не о винолечении, но больше всего о траволечении. Убеждал в важности очищения организма, об умении чувствовать и понимать свое тело.
Наговорившись вволю, принимался бойко записывать на прямоугольных листочках, украшенных нарисованной виньеткой что-то размашисто-неразборчивое, затем вручал данные записи, веля строго следовать «сиим врачебным предписаниям». Рецептов же не выписывал вовсе, а за мази, порошки и сухоцветы, не требовал никакой платы.
Люди озадаченно смотрели на чудачества «племянничка» и поспешно уходили, пребывая в полном замешательстве. Многие из них выйдя за дверь, боязливо осеняли себя размашистым крестным знаменем.
Не успел Мартин перевести дух от утреннего наплыва любопытных, как следом появилась вторая волна, затем третья, и так продолжалось до самого вечера. Вероятнее всего, уже побывавшие в больнице, непременно спешили поделиться своими впечатлениями с другими, и те незамедлительно бежали, посмотреть на «чудного племянничка в похоронном костюме».
Ближе к вечеру, когда поток любопытных, наконец-то, иссяк, Мартин устало выдохнув, поспешил запереть больничные двери и отправился плутать по своей тропке, с которой так и не смог найти общего языка, и вновь запутался в одинаковых домах.
На выручку снова пришли рыжие коровы, которые отделившись от общего стада, важно затопали к отворяемым воротам. По пути Мартин завел с ними непринужденную беседу. Завидев, как Мартин обращается со своими «милыми подружками»: игриво треплет их за чуткие уши, гладит по острым хребтинам, и чуть ли не целует в плюшевые носы, Стефанида побледнела от ужаса.
Чуть ли не за руку отвела она его подальше от коров и принялась объяснять, что практически все коровы, обладают довольно строптивым нравом, и имеют свойство бодаться, а их коровы особенно бодучие. С детским любопытством окинул Мартин ярко-синим взором трех рыжих коров, останавливаясь на острых изогнутых длинных рогах, премило заулыбался, пожал плечами и тихонько захихикал. Стефанида покачала покрытой платком головой и отправилась загонять коров в хлев. На прощание Мартин одарил своих «дорогих коровушек» кротким почтительным поклоном и умчал в помывочную.
Войдя же в дом, он прошел мимо молящихся за столом домочадцев, чтобы быстро вернуться обратно.
Прошу меня великодушно простить, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, произнес Мартин, вчерася вечером я совершенно запамятовал. Вот, держите!..
С этими словами он протянул хмурому Патрику деньги, который невольно бросил взгляд на красивый серебряный перстень с крупным синим камнем на безымянном пальце не натруженной правой руки. Так же он заметил, что на манжетах белоснежной рубашки, были приколоты серебряные запонки того же синего камня.
«А Черт-то при деньгах», отметил про себя Патрик и наконец-то понял, кого ему отчетливо напоминает этот самодовольный тип с ехидной физиономией и нечеловеческим взглядом.
Пересчитав деньги, Патрик удивленно посмотрел на Мартина. С самодовольным видом тот лукаво заулыбался, по-кошачьи сощуривая синие глаза, преисполненные чарующего сиреневого блеска.
Комната оказалась весьма удобной, да и сосед тихий попался, заслышался ехидный голосок, поэтому я решил иметь смелость заплатить немного больше, озвученной прежде суммы Вы ведь не против этого, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик?..
Этих денег хватило бы на покупку добротной коровы. Патрик озадаченно посмотрел на деньги у себя в руках и, небрежно махнув, рукой в сторону Мартина, поспешил прятать деньги, радуясь столь легкому и неожиданно крупному финансовому доходу. С этой минуты он твердо решил, что будет ежемесячно вытрясать именно такую сумму из «богатенького черта».
Эпизод 6. Выходной
Дугой день был воскресеньем, а это значило, что вместо работы, все жители Плаклей отдыхали.
С влажными волосами, лихо закрученными в тугие спиральки, Мартин стоял перед трехстворчатым зеркалом. Облаченный в смокинг темно-серого цвета, он упорно завязывал черный галстук ярко-синего витиеватого узора, больше походивший на девичий платок, чем на мужской элемент одежды. Себастьян сонно наблюдал за действиями «кудрявой мокрой кошки».
Кое-как расправив широченный галстук «нарядная врачебная интеллигенция», принялась затягивать тугой узел на шее.
«Это его выходной наряд что ли?» подумал Себастьян и тихонько хихикнул.
Ярко-синие глаза подернулись чернильной дымкой, бледное лицо исказилось заостренными чертами.
Ненавижу!.. заверезжал Мартин, силясь ослабить узел, Ненавижу эти растреклятые удавки!
Себастьян подскочил в постели и испуганно замер, уставившись на «синеглазого черта». Резко повернувшись в его сторону, Мартин премило заулыбался и кокетливо заморгал длинными изогнутыми ресницами.
Bunum diem (лат. Доброе утро), Себастьян!.. раздался лукавый голосок, Как спалось?..
Себастьян лишь смущенно пожал плечами и нехотя покинул теплую постельку, которая, несмотря на довольно позднее утро, сладострастно манила блаженным покоем и безмятежным отдыхом.
Заместо жирного горячего блюда и варенья с баранками Стефанида подала постную пшеничную кашу и пресный чай.
С озадаченным видом уставился Мартин на постный стол. Долго всматривался он в содержимое своей миски широко распахнутыми ярко-синими глазами, в которых сверкало сиреневое недоумение.