БОВУАР. На самом деле это сказала я.
САРТР. Нет, сказал я. Только что. Обрати внимание.
БОВУАР. Сказала я. До того, как сказал ты.
САРТР. Возможно, но я сказал это на публике.
БОВУАР. Я сказала это на публике.
САРТР. Когда я что-то говорю, люди обращают на это внимание, потому что я мужчина, и многие пустоголовые кретины, которые абсолютно ничего не понимают, обожают меня. Таким образом, неважно, кто это сказал до того, как сказал я. Когда я что-то говорю, это становится моим.
БОВУАР. Почему я люблю этого человека? Нет, действительно. Я спрашиваю. Серьезно. Почему я люблю этого человека?
САРТР. Тайна сия велика есть. (Декламирует). Великий философ Жан-Поль Сартр пребывал в глубокой задумчивости, когда пустил «голубка». «Симона, сказал он, не отчаивайся. Выпущенный в воздух «голубок» не причина для такой печали. Это превращение Бытия в Ничто». (Обращаясь к КАМЮ, смотрит на него с нежностью). Мне недоставало тебя, Камю.
КАМЮ. И мне недоставало тебя. Вас обоих. Мы же много лет не разговаривали, как друзья. Как давно это было?
САРТР. Время кажется мне все более нереальным. Но ты поступил мужественно, устроив эту встречу.
КАМЮ. Я ее не устраивал. Думал, это ты.
САРТР. Я эту встречу не устраивал. Бобрик, ты устроила эту встречу? Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда ты вмешиваешься в мою личную жизнь.
БОВУАР. Я не вмешиваюсь в твою личную жизнь. Я твоя личная жизнь.
САРТР. Что ж, если ты не устраивала эту встречу, и я не устраивал, и Камю не устраивал, как вышло, что мы встретились в этом довольно паршивом заведении, выбрав вечер, когда дождь льет с такой силой, что благоразумному человеку впору задуматься о строительстве ковчега? Думаете, эта встреча результат чьей-то шутки? Может, это подстроили чертовы сюрреалисты?
БОВУАР. Какое это имеет значение, раз мы здесь? В свое время мы втроем так много смеялись. По большей части, над гротескной некомпетентностью других писателей. Может, один из них решил повеселиться за наш счет?
КАМЮ. Не имеет значение, что к этому привело. Главное мы вновь встретились. Мы были такими близкими друзьями. Меня изумило, что ты мог так серьезно воспринять написанное сыном алжирской прачки.
БОВУАР. Мы нигде об этом не упоминали.
САРТР. У нас не было возможности, потому что Камю это делал при каждом удобном случае. К классовым различиям бедные более чувствительны, чем богатые, потому что для бедных оскорбление все.
БОВУАР. Это тоже сказала я.
САРТР. Ты этого не говорила.
КАМЮ. На самом деле, думаю, это сказал я.
САРТР. Написанное тобой производила на меня огромное впечатление. Я восхищался чувством невероятной спешки, в которой ты, казалось, писал.
КАМЮ. Причина крылась в неопределенности по части моего здоровью. Сегодня я играл в футбол в дождь, получал удары по ногам и голове, но чувствовал себя счастливым и неуязвимым. А назавтра выблевал ведро крови, мне сказали, что у меня туберкулез, и я не могу играть в футбол. Вот я и стал писателем. Я всегда боялся умереть молодым.
САРТР. Все умирают молодыми.
БОВУАР. Ты выглядишь здоровым, как бык.
КАМЮ. Это иллюзия. Как и большая часть того, за чем мы гонимся всю жизнь.
БОВУАР. Сартр провел жизнь, гоняясь за красивыми пустоголовыми молодыми женщинами.
САРТР. Я гонялся за женщинами только потому, что они отказывались гоняться за мной. Уродливым мужчинам приходится прилагать больше усилий. Женщины всегда влюблялись в Камю. Мне, с другой стороны, приходилось сводить на нет их способность к сопротивлению, затягивая в водоворот умного разговора.
БОВУАР. Ваша дружба казалась невероятной. Вы такие разные. Когда Камю расстраивается, он замолкает. Когда Сартр расстраивается, он говорит. И чем сильнее расстраивается, тем больше говорит. Никто не может заставить его заткнуться. Говорит даже во сне. Он единственный человек, который может наставлять и оскорблять, одновременно храпя и пуская газы.
КАМЮ. А что делаешь ты, когда расстроена?
БОВУАР. Когда я расстроена, я пишу.
САРТР. Мы все это делаем.
БОВУАР. Но по разным причинам. Камю пишет, чтобы попытаться найти правильную линию поведения. Ты пишешь, чтобы показать, насколько ты интеллектуально выше всех. Я пишу, чтобы не сойти с ума.
САРТР. Я не пишу для того, чтобы продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. Мое интеллектуальное превосходство очевидно. Я пишу, чтобы показать людям, какие они глупцы.
КАМЮ. Вероятно, мы все трое пусть немного, но безумны.
САРТР. Нет, я единственный здравомыслящий человек, оставшийся на земле. И я действительно думаю, что с моей стороны это поступок, простить тебя после того, как ты назвал «Бытие и Ничто» претенциозным мусором.
КАМЮ. Я никогда не называл «Бытие и Ничто» мусором. Я только указал, что эту книгу удобно использовать вместо дверного стопора, и чтобы давить тараканов. Я же шутил. А ты потом наговорил обо мне много оскорбительного, и на полном серьезе.
САРТР. Я никогда не позволял себе сказать о тебе что-либо оскорбительное. О твоих взглядах да. Твоих романах. Твоей философии. И твоих пьесах. Твои пьесы действительно, действительно, смердят, между прочим. От твоих пьес театр может провонять, как от разлагающегося крысиного семейства.
КАМЮ. Мои пьесы смердят? Твои смердят гораздо сильнее.
САРТР. Но твои пьесы слишком длинные, вот они и смердят дольше. Вонь остается. Та, что о Калигуле, длится дольше падения Римской империи. В зрительном зале люди умирали от скуки в прямом смысле этого слова. И никто не любит, чтобы им проповедовали. Но я никогда ничего не говорил о тебе лично.
КАМЮ. Ты сказал, что у меня интеллектуальные способности, как у консервированной ветчины.
САРТР. Знаешь, свинью достаточно интеллектуальные животные. Но крайней мере, в сравнении с американцами. Правда в том, что ты был моим последним действительно близким другом. И когда я с неохотой смирился с тем, что нет у меня выбора, кроме как порвать с тобой, я остался совершенно один.
БОВУАР. Не остался ты совершенно один. С тобой была я.
САРТР. О тебе речи нет. Ты женщина.
БОВУАР. Я женщина, а потому не могу быть тебе другом?
САРТР. Дружить с женщиной можно. Но нельзя дружить с той, которую трахаешь.
БОВУАР. Я посвятила свою жизнь тебе, и провожу каждый день с тобой, и забочусь о тебе, и защищаю тебя в твоих бесконечных идиотских интеллектуальных спорах, и терплю твои многочисленные измены с девицами, которые годятся тебе во внучки
САРТР. Ты была такой же шлюхой, как и я.
БОВУАР. Я никогда не была шлюхой. Это правда, в молодости я и мои подруги ходили в бары и позволяли снять себя мужчинам, которым хотелось показать нам свои сексуальные органы. Это было глупо, но меня воспитывали добропорядочной девушкой, и я чувствовала, что мой долг исследовать альтернативу. Я повидала огромное количество пенисов, но в целом впечатления на меня это не произвело.
САРТР. Другими словами, ты была неудачливой шлюхой.
БОВУАР. Я была другой не такой, как ожидали мужчины. Быть другим трудно для мужчины никогда полностью не вписываться в систему, а для женщины быть другой катастрофа. И нет мужской версии шлюхи, потому что все мужчины шлюхи.
САРТР. Ты спишь с другими. Я сплю с другими. Мы договорились об этом давным-давно. Ты хочешь быть другом. Это друзья и делают: трахают сексуальных партнеров своих друзей. В любом случае у истинно честного человека друзей нет. Он всегда одинок, особенно, когда с женщиной.
БОВУАР. Ты безнадежный женоненавистник.
САРТР. Это несправедливо. Я пишу о женщинах с большим сочувствием. В отличие от Камю, который вообще избегает этой темы. В написанном им лишь несколько запоминающихся женщин и почти никакого секса. И, тем не менее, его жизнь одна сексуальная победа за другой.
КАМЮ. Женщинами я наслаждаюсь. А пишу об идеях.
БОВУАР. У женщин есть идеи.
КАМЮ. Да. И им следует о них писать. Как делаешь ты.
САРТР (яростно бьет ладонью по столу). Промазал. Вы заметили, что здесь полно мух? Мухи преследуют меня повсюду. Я словно ходящий мусорный бак. Вот Камю мухи не досаждают. И одежда на нем сидит, как влитая. Я всегда одет, как труп на похоронах. И во время войны Камю всегда знал, что делать. Я был так благодарен, когда он попросил меня писать для его подпольной газеты. Знать, что нас всех могут поставить к стене и расстрелять в любой момент, это потрясающе. Каждое мгновение я пребывал в ужасе, но за всю жизнь никогда не был так счастлив.
КАМЮ. Мы все боялись. Но делали то, что считали правильным.
САРТР. Ходить по Парижу, записывать происходящее, а потом видеть это напечатанным на следующий день незабываемые впечатление. Впервые писательство перестало быть игрой. Стало жизнью или смертью. И кое-что из написанного тогда я отношу к лучшим образцам моего творчества.
БОВУАР. На самом деле я писала большую часть тех статей.
САРТР. Да, ты очень помогала мне в систематизации собранной информации и с печатанием, разумеется, но
БОВУАР. Нет. Я писала эти статьи. Ты был занят, трахал школьниц. И тем не менее, загадочным образом, когда город освободили и мы смогли подписывать написанное нами своими именами, не боясь расстрела, твое имя появилось под всеми статьями, а моего не было вовсе.
САРТР. Знаешь, люди все помнят по-разному. Мужчины и женщины в особенности помнят все по-разному. И воспоминания женщин затуманены эмоциями.
БОВУАР. Да пошел ты на хер, Жаба.
САРТР. Ты и ходила, чаще, чем я могу вспомнить. И, судя по тем поразительным звукам, что ты издавала, тебе это нравилось. Ты до сих пор хочешь трахаться со мной.
БОВУАР. Я бы лучше посмотрела на крушение дирижабля. Ты всегда был невероятно эгоистичным и тщеславным. Когда мы дежурили в здании театра французской комедии, на случай, что немцы попытаются его взорвать, отступая из города, ты заснул, сидя в кресле, а потом пришел в ярость, когда Камю пошутил над тобой по этому поводу.
САРТР. Есть такое, над чем шутить не следует. В том числе храбрость мужчины.
КАМЮ. Я никогда не ставил под сомнение твою храбрость.
САРТР. Ты ставил под сомнение мое мужское достоинство.
КАМЮ. Я пошутил насчет того, что ты заснул на работе. Мы должны сохранять чувство юмора, а не то сойдем с ума.
САРТР. Я, может, и задремал на секунду в темном, пустом зале, а ты превратил меня в объект насмешек в глазах моих друзей-патриотов.
КАМЮ. Шутки среди друзей это нормально.
САРТР. Я не хочу, чтобы меня воспринимали человеком, который засыпает на работе. Таким меня стали воспринимать с твоей подачи. Я хочу, чтобы обо мне судили по моим делам.
БОВУАР. Вот и я хотела, чтобы меня считали автором моих статей, но ты предпочел присвоить их себе.
САРТР. Камю, ты видел большой каштан рядом с входом в кафе?
КАМЮ. Да. Думаю, что видел. А что?
САРТР. Это дерево преследует меня по всему Парижу.
КАМЮ. Дерево преследует тебя по всему Парижу?
САРТР. Куда бы я ни пошел, стоит мне обернуться, и я вижу позади большой каштан.
КАМЮ. В Париже полно каштанов.
САРТР. И они сговорились убить меня. Наступит день, когда деревья убьют нас всех. Отомстят за то, что мы делаем из них книги и мебель.
БОВУАР. Это важная часть философии Сартра: никогда не поворачивайся спиной к каштану.
САРТР. Я совершенно серьезно. Тебе бы понравилось, если бы деревья пилили тебя на доски и делали из них кофейные столики?
КАМЮ. Как только ты это сказал, мне сразу вспомнился мой на удивление яркий сон с деревьями. Я в автомобиле, который кто-то ведет на огромной скорости. Мы откуда-то возвращаемся в Париж, на закате дня. Солнце садится за деревьями. Я загипнотизирован движением солнца за ветвями. Оно огромное и красное. Деревья темные. Я смотрю на солнце, движущееся за деревьями, как живое существо, а потом
(Пауза).
САРТР. Что? Что потом?
КАМЮ. А потом ничего. Сначала удивительно яркое бытие. И сразу полнейшее ничто. Что, по-твоему, это значит?
САРТР. Это значит, что настоящая проблема человеческого существования природа. Разумеется, романтики обожествляли природу, но они были идиотами. Природа целиком состоит из убийства и людоедства. Она ужасающее проявление гнойного, вонючего зла.
ОФИЦИАНТКА (проходя мимо). Не обращайте на него внимания. Это чушь.
САРТР. Вы нас подслушивали?
ОФИЦИАНТКА (отходя от столика, оборачиваясь). Не льсти себе.
САРТР. Боже, она грубая. Я отчаянно ее хочу.
БОВУАР. Достаточно долго, знаешь ли, Сартр верил, что его повсюду преследуют лобстеры.
КАМЮ. Лобстеры?
САРТР. Особенно один, действительно огромный, размерами с маленький автомобиль.
КАМЮ. Ты верил, что тебя преследовал гигантский лобстер?
САРТР. Да. Меня это так пугало.
КАМЮ. А доктора ты видел?
САРТР. Нет, только лобстеров.
КАМЮ. Я хочу сказать, ты обращался к психиатру?
САРТР. Да. Он посоветовал всегда носить с собой ведерко кипятка и баночку растопленного масла.
КАМЮ. Но ты, в конце концов понял, что лобстеры тебя не преследовали?
САРТР. Нет. Что я сделал, так начал их растаптывать. Это, похоже, их отпугнуло. Но нельзя растаптывать лобстеров, когда ты в сандалиях. Я едва не лишился мизинца на левой ноге. Даже сейчас, когда встаю глубокой ночью, чтобы отлить, иной раз я вижу одного огромного лобстера, который подглядывает за мной из-за угла. Он немного похож на Мориса Шевалье. (Поднимает стакан). За наших врагов, которые делают нас сильнее: лобстеров, деревья, воображаемое божество, и алжирских писателей, которые выше нас ростом и не выглядят, как жабы. (Пьет). Вот. Камю. Скажи нам, наконец, правду. Почему ты предал нас?
КАМЮ. Предал вас? Я вас не предавал.
САРТР. Да ладно. Мы должны быть откровенны друг с другом. Единственное противоядие предательству безжалостная честность.
Примечания
1
Ольга Казакевич.