*
Машина лихо затормозила. Послышался хлопок дверцы. Далее всё происходило так же, как я видел это из своего окна. Появился молодой человек: низкорослый, мускулистый, гладко выбритый, со слегка одутловатым лицом. Инглис поднялась. Он приблизился к ней, поцеловал в лоб, что-то прошептал, я не расслышал его слов. Потом он заметил меня.
Кто это? спросил он у неё, кивком указав на меня.
Откуда я знаю? ответила она с искренним возмущением.
Ты опять? строго спросил он. Вспомнила старые грехи?
Да что ты привязался! Не знаю я его. Сидит себе мужик, может, ждёт кого-то.
Ладно, верю. Поехали.
И снова всё происходило как обычно. Они сели в машину. Почти бесшумно завёлся двигатель, и через минуту они скрылись за поворотом.
Я остался наедине со своими мыслями. Точнее сказать, остался наедине со своими разочарованиями.
Во-первых, голос Инглис производил отталкивающее впечатление. Я никак не ожидал, что у неё до такой степени неприятный голос. Хрипловатый, в низкой тональности, он мог принадлежать мужчине, но не этой очаровательной девушке.
Отношения Инглис и водителя тоже меня разочаровали. Заметно, что у них всё очень серьёзно. Не удивлюсь, если они официально являются женихом и невестой. Он устраивает ей сцены ревности, полагая, что имеет на это право. Судя по всему, подобная сцена у них не редкость.
Меня злило, что я так и не смог поговорить с Инглис. Я был для неё как пустое место. И я не узнал ничего нового, просто посмотрел вблизи на то, что не раз уже видел из окна. Меня донимала одна идея, суть которой в том, что я находился в унизительном положении и должен за это каким-то образом отомстить. За пренебрежительный кивок в мою сторону надо наказывать. Парень каждый день увозит девушку, которую я вправе считать своей. Сейчас он увёз её чуть ли не из моих рук. Этого нельзя так оставлять. Я должен что-то сделать. Иначе я перестану себя уважать.
Ведь можно его ударить, можно попытаться отбить у него девушку, можно разбить стекло в машине, да много чего можно придумать.
И я стал думать о мести.
Возвращаться домой не хотелось. Я решил получше ознакомиться с городом, побродить по улицам, а заодно и продумать план своих дальнейших действий. Естественно, в первую очередь меня интересовало то направление, куда ежедневно уезжала Инглис со своим парнем. Поэтому я энергично пошёл в сторону перекрёстка, где только что скрылась их машина.
*
Там было много смешного, за поворотом. Во-первых, само название улицы звучало комично. Точнее, на слух оно воспринималось вполне обычно улица Раздольная, но на указателе написано было так: Раз Дольная. На следующем перекрёстке стало понятно, что существует ещё и улица Два Дольная. Можно было предположить, что у них имеется и Три Дольная. Я продолжал привыкать к шуткам моей программы.
Развлекли меня и круглые тумбы с объявлениями. Такие тумбы ставили в городах где-то в конце XIX или начале XX века. Содержание объявлений, их стиль и графика тоже напоминали ту эпоху.
«Приехалъ цирк! Прiглашаем посмотреть на чудеса, на клоуна, на сiлача».
Сообщалось, что известный факир г-н Браузель в цирковой программе на глазах у публики распилит свою ассистентку г-жу Браузель, а затем будет метать ножи в стоящую у стены с яблоком на голове мадемуазель Браузель.
Особенно запомнилась фраза: «Последний кинжал пронзит сочный плод».
Чувствовалось в этих словах нечто поэтическое, содержалась какая-то особая магия. Мне кажется, в те времена умели завлекать людей на подобные зрелища. Как ни странно, тогда был золотой век для искусства рекламы. На публику воздействовали словом, силой фраз и красотой стиля. Ни тебе видео, ни звуковых эффектов только слова.
Читаешь: «Пронзит сочный плод», и уже хочется пойти туда, в цирк, чтобы увидеть и этого Браузеля, и его мадемуазель, и особенно то мгновенье, когда кинжал действительно попадёт в яблоко, то есть в прямом смысле пронзит сочный плод.
Сейчас так не умеют. Рекламисты надрываются, из кожи вон лезут, пытаясь придумать новые методы воздействия на людей, всяко изощряются, но не дано им подняться до высот, которые уже были достигнуты рекламой в старину, когда к словам и фразам относились с трепетом и почтением.
Что в рекламе сейчас? Сплошное повелительное наклонение. Слушай, покупай, открой для себя то-то и то-то, выбери лучшее. Как-то всё мелко, примитивно и грубо. Представляю, если бы тут написали: «Иди, смотри на Браузеля!», я на такое не обратил бы внимания. Очередное требование наглых рекламистов. Чего ради я должен смотреть на какого-то пройдоху с его тусклыми фокусами? А вот если «последний кинжал пронзит сочный плод», тогда совсем другое дело, посмотреть на это интересно, даже если ты смутно догадываешься, что на реальном представлении Браузель схалтурит и просто кинет ржавый ножик мимо гнилого яблока.
Ещё одно объявление показалось мне симпатичным:
«Меняю корову на компьютер».
Был в этом своеобразный парадокс. Связь времён или что-то подобное не знаю, но мне понравилось.
Самым загадочным было объявление-вопрос «Где ты?» крупными жёлтыми буквами на синем фоне. Листы с этим странным текстом висели в нескольких местах по всей тумбе. То ли объявление, то ли плакат, то ли реклама не поймёшь. Поэтому и хотелось написать рядом: «Что это?». Я так и сделал.
Полиция появилась почти мгновенно.
Оказалось, что в Гвинсиле нельзя хулиганить. Мой поступок стражи порядка расценили именно как хулиганство. Я испортил очень важное объявление. Папа разыскивает свою дочь. Ушла два дня назад из дома и не вернулась, пропала. Тогда папаша заказал в типографии такое вот сообщение, которое надо понимать в смысле «Дочка, отзовись!».
Само по себе сообщение, конечно, выглядит весьма оригинально, но ведь и папаша не совсем обычный гражданин, а какой-то, как я понял, крупный чин в полиции города.
Девчонка пропала, полиция в поисках. Кроме того, полисмены следят за состоянием объявлений чтобы никто не срывал. А я вот, получается, испортил одно из них. Мне теперь грозит штраф, либо что-то похуже.
Вы должны отвечать за своё деяние по всей строгости закона, сказал полицейский, который, по-видимому, был за старшего.
Я попытался узнать, что гласит закон, в нарушении которого меня обвиняют; какой параграф какого раздела я нарушил, какое наказание меня ожидает.
Ответ был исчерпывающим:
Вы нарушили «Кодекс чести», закон семь, статья два, и оба полисмена застыли на месте в молчании, вытянув руки по швам; то ли отдавали дань уважения закону, то ли просто старались вспомнить содержание статьи.
Э-э, извините, побеспокоил я их, а нельзя ли пояснить конкретнее.
Слушайте, сверкнул глазами старший, если вы нарушили правила поведения в приличном обществе, если вы испачкали грязью полезное сообщение
Но ведь я ничего не пачкал грязью!
Сделали непозволительную надпись.
Что же в ней такого непозволительного?
А вы считаете, что можно безнаказанно писать на объявлениях матерные выражения?
Постойте. Я написал всего два слова, которые, в сущности, являются безобидным вопросом. Я это сделал в шутку. Судите сами, объявление несколько несуразно, в нём очень мало информации. Если папа ищет дочку, то и написать стоило подробно: возраст девочки
Двадцать лет, рявкнул младший по чину полицейский.
Цвет волос, продолжил я.
Тёмно-каштановый, последовал очередной возглас.
Рост? строго спросил я, и полисмен, вытянув шею, словно автомат повторил заученную информацию.
Сто семьдесят.
Вы её встречали? спросил старший.
Нет.
Зачем писали это? он указал в сторону тумбы.
Я же объясняю пошутил.
Это смешно?
Таким вопросом полицейский поставил меня в тупик. Вопрос неожиданный и прямой. Что можно на это ответить, если я сам не знаю, какого чёрта мне взбрело в голову писать эту ерунду.
Поймите, тут дело не в каком-то особом юморе, здесь нормальная, естественная для любого человека логическая последовательность. Вот я иду, читаю вопрос «Где ты?». И мне интересно узнать, а что это, собственно, как это понять? Это объявление, это плакат, это реклама, вот я и спрашиваю.
Полицейский меня не понял. И это меня совсем не удивляло, так как я сам себя не понимал. Этот город, эта странная улица, полицейские, моя беседа с ними, вопросы и ответы всё было таким настоящим, таким осязаемым, что в итоге появлялись сомнения в реальности моего родного мира. Стало казаться, что я живу здесь, в Гвинсиле, вникаю в его проблемы, задумываюсь о поисках великовозрастной девахи, стараюсь оправдать себя в глазах этих придурковатых полисменов; а мой мир, в котором остались привычные вещи, улицы, имена, ушёл в сон, в туман, куда-то на задний план, Гвинсил заслонил его собой.
*
Они меня арестовали. Дело в том, что я действительно написал выражение, которое и в нашем мире, и здесь, в Гвинсиле, принято считать нецензурным. Как у меня это получилось, сказать не могу. Когда я рискнул, доказывая свою правоту, прочесть свою надпись вслух, то вместо безобидного вопроса увидел такое сочетание слов, какое обычно я не произношу. Я вообще редко использую подобные выражения в своей речи, а если стал бы это писать, оформил бы всё несколько грамотнее. «Еби ё мать», такая надпись красовалась на том самом месте, где я недавно царапал свой вопрос «Что это?».
Вы и теперь будете с нами спорить? ухмылялся всей своей гнусной рожей полисмен.
Опять моя программа даёт сбой, опять я сталкиваюсь с очередной загадкой города Гвинсила, мне снова становится интересно.
И что же меня за это ждёт, штраф?
Оказалось, полицейские не штрафуют они только арестовывают. Решение о наказании преступников выносится либо в участке, либо в управлении, либо в суде. И меня повели в участок. Сказать «повели», будет не совсем справедливо, ибо меня не вели, а провожали.
Должен отметить вежливость и корректность гвинсильских полицейских. Они следовали за мной на почтительном расстоянии, время от времени подсказывали правильный путь.
Здесь налево, сказал старший.
Я свернул.
Граница районов, добавил он.
Ну и что? спросил я.
Ничего, только мы сейчас в Исме, наш участок тоже в Исме, но пройти к нему ближе через два квартала Сомбура.
На моих глазах полицейские сменили внешность. У старшего быстро выросли усы, а второй стал как-то полнее, шире в плечах и выше ростом. У обоих сменились нашивки на рукавах.
Что это с вами?
Входим в соседний район, меняем форму, пояснил старший.
Тут сержантам положены усы, с некоторой завистью прибавил его подчинённый.
Мы входили в так называемый Сомбур. Райончик явно беднее предыдущего. Странно, что в Гвинсиле существует такое. В городе мечты и вдруг такая приземлённость.
Изнанка жизни, сказал я в задумчивости.
Не разговаривать! строго прикрикнул усатый сержант.
Я всё никак не мог привыкнуть к его новому виду.
Изменились и характеры полицейских, и даже их манера обращения со мной, теперь они держали меня за руки и слегка подталкивали вперёд при каждом шаге.
Мы прошли два квартала, миновали границу районов и снова оказались в Исме. Всё вернулось на свои места: усы у сержанта исчезли, второй полисмен изменился в комплекции, вернувшись к прежнему виду; руки мои отпустили. Мне указали на тёмно-красную дверь двухэтажного кирпичного здания. Я вошёл.
Куда? сонный полицейский сидел у тумбочки с телефоном и жевал жвачку.
Проходи, не обращай на него внимания, успокоил меня сержант, входя следом.
Я спрашиваю, куда? обиделся сонный.
Молчи уж, отмахнулся сержант, и я спокойно прошёл вперёд по длинному коридору.
Сейчас идём к капитану, говорил сержант, когда мы поднимались на второй этаж, он будет тебя допрашивать, говори ему всю правду, не нужно врать и хитрить, но только не стоит говорить о том, что мы шли через Сомбур. Если спросит мы шли в обход. Хорошо? В обход. Скажешь?
Было странно, что сержант вдруг перешёл на ты и просьбу свою излагал вполголоса с просительной интонацией.
*
Вскоре я предстал перед капитаном. Огромный кабинет поражал своим великолепием, словно я находился не в казённом учреждении на допросе у полицейского чиновника, а в люксовой каюте на борту круизного лайнера. Всё вокруг оформлено в стиле, которому трудно подобрать название: тут вам и классика древних греков, здесь и роскошь эпохи Франциска I, а кое-где просматривались элементы средневековой культуры Японии. Много картин. Особенно заметной была картина в духе импрессионистов: девушка в ярком зелёном платье; босоногая, она стояла в луже и держала в руке яблоко; её мокрые волосы говорили о том, что она попала под дождь, а весёлый взгляд сообщал, что ей хорошо и радостно в том мире, где её нарисовали.
Любите живопись? приблизился капитан, человек примерно пятидесяти лет, убелённый сединами обладатель пышных усов. Он курил трубку.
Не очень, ответил я. Картины статичны. В них нет действия. Мне больше нравится кино, там всё движется, меняется.
Наверное, большой любитель порнофильмов.
Почему вы так решили?
Движется, меняется, передразнил он и перешёл в деловую тональность:
Я капитан второго участка Исмы. Моё имя Сайорс Сайорс, повторил он, чёрт, забыл дальше.
Капитан обратился к двери и прокричал:
Гил, напомни!
О! послышался возглас сержанта из коридора.
Вот, обрадовался капитан, моё полное имя Сайорс О. Правда, вам его знать не обязательно. Вы преступник. Кстати, Гил, что он там натворил?
Испортил объявление, раздалось из-за двери.
Плохо, с красноречивым сожалением вздохнул капитан и снова обратился ко мне:
Итак, вы согласны с утверждением, что вы настоящий преступник?
Не совсем.
Это как?
В деле много спорных вопросов. А некоторые вещи мне совершенно непонятны. Всё-таки не нужно забывать, что я иностранец, нахожусь в вашем городе по частному делу.
Капитан меня не слушал. Он подошёл ближе к двери и поинтересовался:
Вы нашли дочь Бомжевича, Гил?
Нет, последовал ответ сержанта.
Где она может шляться?
Не знаю.
Слушай, Гил, а что это вдруг случилось, что ты стоишь там за дверью и не входишь в кабинет?
Инструкция. Не могу нарушать.
Что ж мне теперь вот так с тобой через дверь и разговаривать?
Вероятно, да.
Чёрт знает что! возмутился капитан. Дикость какая. Понапридумывают там, а я должен орать через дверь. Но, будем надеяться, что скоро всё поменяется и вернётся в норму. Приступим к допросу. Значит, вы преступник, вас доставили ко мне. Да, интересно, а каким путём вы шли, как вас привели?
В обход, ответил я, вспомнив о просьбе сержанта.
Гил, ты слышал? крикнул капитан. Он говорит, что вы шли в обход.
Нагло врёт. Мы прошли через Сомбур. Мы ведь не идиоты тащиться через пять кварталов.
Капитан с наслаждением затянулся из трубки, выпустил дым правильным колечком и спросил:
Зачем вы соврали?
Вероломство сержанта меня нисколько не смутило. Я уже привык ко всяким неожиданностям. Сейчас я беспокоился лишь о том, как бы поболезненнее отомстить.
Вы знаете, капитан, ваш сержант замыслил злостную измену. Мне кажется, он от вас что-то скрывает. Он просил, чтобы я не рассказывал вам всей правды, которую знаю
Стоп, перебил он, с этого момента начинаются ваши показания, я должен записать.
Он прошествовал через весь кабинет, аккуратно водрузил свой толстый округлый бабский зад на кресло, похожее на трон, и вытащил журнал в полосатом переплёте. Полистав его, спросил:
Ваше имя?
Я помнил, что мы с Борей придумывали какой-то псевдоним, но я совершенно забыл, как он пишется и произносится. Более того, я и своё настоящее имя не мог вспомнить, поэтому сказал первое, что пришло на ум Уинстон.