Рассказать? Что?
Тебя что-то мучает. Поделись и станет легче.
Нахимов разминает крепкие руки и хрустит пальцами. На нем нет такого обилия шрамов, как на Звере, но это не мешает ему выглядеть устрашающе.
Как Амур.
Теперь для меня он сообщник и нет повода трепетать всякий раз, боясь произнести его настоящее имя, ставшее за несколько десятилетий нарицательным к беде.
С чего ты взял?
Катунь устало потирает глаза, прогоняя сон. Он никогда не злится. Во всяком случае, по-настоящему. За годы, что мы провели вместе, вычисляя пути, которыми Алые Плащи водят заключенных, он никогда не срывался. Катунь мог рваться в бой с боевым кличем, а потом ужинать зажаренной на палке белкой, не смыв с себя чужую кровь. И сегодня он крайне терпелив. В отличие от Хастаха.
Катунь хрустит всем, чем только можно: шеей, коленями и даже спиной. Гончая Разумовского разваливается на глазах.
Может к врачевателю? пытаюсь сменить тему я. Безуспешно.
Ты видел нашего штопанного красавчика? догадываюсь, что речь идет о Амуре. Но «штопанный красавчик» используется ещё и как ругательство, обозначающее подлатанное средство контрацепции, сделанное из кишок. Это я его шил. Я не врачеватель, но вдруг я попаду в руки к такому же любителю кройки и шитья?
Тело непроизвольно дёргается, а руки покрываются мурашками. Нахимов усмехается, довольный произведенным эффектом.
Давай так, ты говоришь, что мучает тебя, а я расскажу тебе какой-нибудь свой секрет?
Обреченно опускаю голову. Я ничего не потеряю, если скажу ему. Может, даже узнаю что-то важное.
Мне снилась мама. выпаливаю как можно скорее, чтоб не успеть передумать. Нахимов хмурится. На левой брови белеет небольшой шрам.
Так в чем проблема?
Правая нога трясётся и колено подскакивает. Вверх-вниз. Этого мало, чтобы прекратить нервничать. Катунь бегло оглядывает мою кровать, делая вид, что не замечает того, как я цепляюсь пальцами в матрас, сжимая его до боли в костях.
Ты не понимаешь.
Я и не пойму, если ты продолжишь молчать.
Глубоко вдыхаю. Пыль оседает на языке. Начинаю рассказ, пряча глаза за растрепавшимися кудрями:
Я нашел её тело вниз по течению, в половине дня ходьбы от нашего дома. Ее кожа уже начала вздуваться в теплой воде. Она плавала на мелководье, лицом вниз. Волосы, те, что убийца оставил, солнечными змеями колыхались вокруг.
Поднимаю глаза лишь на пару секунд, но и их хватает, чтобы заметить замершего собеседника. Катунь наклонил голову набок, и даже звякающие змеи из волос недвижимо повисли в затхлом воздухе.
По бесцветной голой спине и плечам ползали мясные мухи. Помню, как хватал ее за одежду, пытаясь затащить в лодку. Ее блестящие волосы клоками оставались на пальцах, спутывая их меж собой. Я вылез из лодки, оказался по грудь в воде. Когда я перевернул маму, то буквально почувствовал, что значит фраза «сердце споткнулось». Казалось, что мир сам по-себе споткнулся и перевернулся с ног на голову. Они изуродовали её лицо.
Раньше она была так похожа на меня. Как отражение. Произнести это вслух мне не хватило сил.
Кому это могло быть выгодно? Нахимов натягивает штаны, игнорируя существование нижнего белья. Отворачиваюсь.
Лучше поздно, чем никогда. Почему он не носит белья?
Не знаю.
Не то чтобы я не думал над этим вопросом. Думал. И много за все эти годы, но без толку. Мой скудный ум не переваривает ничего больше, чем нотная тетрадь и горстки расчетов.
Ты не пытался найти убийцу? буднично интересуется он, застёгивая манжеты на мятой серой рубахе. Как и все вещи она для него немного мала. Ткань обтягивает широкие плечи и крепкие руки.
Руки убийцы.
Надеюсь, господин Разумовский сможет помочь мне и в этом.
Нахимов замирает на последней пуговице и усмехается своим мыслям. Едва заметно качает головой и, сдавшись под натиском своей невоспитанности ласково тянет:
Амур из-под земли достанет ответы на все твои вопросы.
Меня удивляют его слова. К Разумовскому у меня всего две просьбы и все, как к поисковому бюро. Найти убийцу матери и сестру, которая может и не существовать. Могут ли его слова значить, что моя сестра кормит червей?
Нахимов затягивает ремни кожаной перевязи. Крепит пару небольших ножен с торчащими из них блестящими ручками. Он не мечется по комнате. Все его движения четко выверены: шаг к стулу, где ранее вечером была бережно оставлена сумка с патронами, три шага к кровати, под которой лежит ружьё.
Занимательно. Кстати, насчет расплаты Тебя поселили спать со мной не потому, что я храплю.
Нахимов зевает. Лениво, словно большой старый кот. Не суетится, когда перезаряжает ружье и взвешивает его в руках.
Почему тогда?
Потому что под влиянием горючки я могу начать приставать.
Повисает неловкая тишина. Неловкая только для меня. Катунь хихикает, прогуливаясь мимо.
А причём тут я?
Когда до меня доходит что он имел ввиду, Катунь игриво подмигивает и скрывается в коридоре. Сглатываю ком в горле и хлопаю влажными ладонями по ногам и груди.
Что я делаю? Ищу следыинородного вмешательства? Глупость какая.
И всё же тело напрягается и разум вместе с ним. Если бы Нахимов и пристал ко мне, я бы это понял.
Ведь понял бы?
Неопытный в делах любовных я не держал в руках ничего тяжелее свирели. Определять было ли что-либо дело гиблое. Я просто не знаю, что искать.
Натягиваю ботинки на протертые носки и покидаю спальню. В узком коридоре темно. Этот дом не имеет ничего общего с тем, где я вырос. Южане живут просторнее. В наших хижинах много света и окон, обрамленных воздушными, как морская пена, занавесками. Нам не нужны громоздкие печи, чтобы отапливать дома. Небольшого камина в общей комнате хватает чтобы с лихвой обогреваться весь зимний сезон. Пару лет назад я увидел свой первый снег. Отец часто бывал у северных границ и рассказывал мне о нём. Однажды он даже видел Кроноца из семейства Раннсэльв, властителя Крайнего Севера. Правда, побывать на его землях отцу так и не удалось. Не успел.
Почему Катунь встал с постели без белья?
Проклинаю себя за то, что задаюсь этим вопросом. Опираюсь на стену, дабы не упасть в кромешной тьме коридора. Кухонная арка ослепительно сияет впереди. Когда я вхожу, то не чувствую ничего кроме дыма. Он, туманом, окутал лавки и единственного, кто сидит за столом. Над моими чертежами. Разумовский задумчиво оглядывает бумаги, аккуратно перебирая их в руках. Его темные волосы торчат в стороны, будто он едва проснулся. Или не засыпал. Свежевыбритое лицо сделало его гораздо моложе, чем он казался вчера. Шрамы подчеркивают острые черты лица.
Легенда.
Я могу сдержать улыбку, наблюдая за тем, как, без всякого преувеличения, самый известный человек Райрисы перебирает мои научные труды. Своими руками. С ума сойти!
Ты еще долго будешь зыркать? Сядь. недовольно хрипит Амур, не отвлекаясь от схемы построения механизма, обеспечивающего передвижения колесницы без участия лошадей. Я усаживаюсь напротив, с трудом унимая нервную дрожь в кончиках пальцев.
Доброе утро. слова прозвучали по-идиотски сбивчиво. Разумовский неохотно отрывает глаза от бумаг и оглядывает меня с нескрываемым недоверием. Расправляю плечи, пытаясь впечатлить цареубийцу.
Доброе. его высокомерный тон сквозит недовольством. Рассказывай. скорее приказ, чем просьба. Ерзаю на лавке, вытирая вспотевшие ладони о плотную ткань штанов.
Я так ждал и одновременно боялся этого момента, что, когда он наступил, не чувствую ничего, кроме страха опозориться.
Амур Разумовский, Демон Четырех дорог единственный, кому под силу помочь мне. Мой последний шанс, к которому я очень долго не решался прибегнуть. Солдатам было плевать. Никто не стал даже создавать видимость поиска виновного. Тогда я переметнулся от доблестных героев к самым презренным злодеям.
Амур отложил мою тетрадь в кожаном переплете и на его лице проскользнула усмешка.
Бледный, как Луна, он не похож на человека. Во всяком случае, живого. Может, виной тому байки о кровожадном Демоне, которыми кормят непослушных детишек?
Идэр говорит, что ты собрал всех. Пауза. Разумовский потирает рубец на переносице. Он продолжает нехотя, выдавливая из себя каждое слово. Проси, что хочешь.
Это шутка? не в состоянии скрыть удивления таращусь на Зверя. Он, в свою очередь, устало потирает нижнюю челюсть, где заканчивается ещё один шрам.
Ему будтонекомфортно находиться рядом со мной. Может, мне показалось? Я ляпнул лишнего? Или Нахимов мерзко меня оболгал?
Ты сыграл ключевую роль в том, что я на свободе. Скажи, когда надумаешь.
Зверь, Демон трех дорог, Амур предложил мне выполнить любое пожелание, потому что он должен мне.
С ума сойти!
Щеки горят, и нога сама собой дергается под столом. Мужчина откидывается назад и опирается спиной о бревенчатую стену. Его взгляд заметно потеплел.
Как много времени прошло?
Задумываюсь лишь на пару секунд. Разумовский устало прикрывает глаза.
Он здесь, совсем рядом. Мой самый большой страх. Цареубийца. Мятежник. Самый близкий друг царский семьи. Мой последний шанс найти ответы на свои вопросы.
Пара зим. Может, тройка.
Амур молчит. На нём тот же костюм, что я снял с усохшего старика несколько Лун назад. Катунь заставил меня разорить могилу! Родители бы сгорели со стыда, если бы узнали, чем занимается их подающий надежды сын.
Это был мой первый опыт в раздевании иссохшего трупа (да и покойника в принципе) и, надеюсь, последний.
Рубаха и смоляная жилетка чистые. Пиджак лежит рядом на лавке, аккуратно сложенный и ещё сырой. От Разумовского пахнет мятой и мылом. Мне показалось, что он уснул, пока Зверь не прохрипел:
Крупской жив?
Живее всех живых. нехотя признаю, отмечая новую перемену в фарфоровом лице мужчины. Брови слегка выгибаются, а уголки губ ползут вверх, обнажая ровные белые зубы.
Ну, это не на долго. ухмыляется Демон и я ему верю.
Глава 6. Сделка с Демоном Инесса
Тогда
Пытаюсь поднять руки, но ничего не выходит. Нет веревок, сдавливающих кисти. Только слабость. Вязкая, удушающая, грозящая утащить в небытие. Справа раздаётся недовольный голос. Что-то между тихим пением и бормотанием. Меня охватывает паника. Старуха сгорбилась над миской. Узловатые пальцы вцепились в каменную ступу. Седые волосы распущены. Гладкие блестящие пряди спадают серебряным водопадом до поясницы. Пучки сухой травы под потолком наталкивают воображение на интересную мысль.
Ведьма.
Заметив моё пробуждение, старуха откладывает приготовление порошка в сторону.
Попутный ветер коварен, занёс много гостей. голос звучит зловеще, как скрежет сухих ветвей. Во славу Триединой Богини, у Собирательниц душ будет много работы.
Сейчас
Гнилые потемневшие балки заглядывают в моё сонное лицо. С них, тут и там, свисает паутина. Потолок черный, из досок. Между ними, местами, можно увидеть торчащее сено. Ни пучков с травой, ни ведьмы.
Где я?
Всю ночь я ворочалась с бока на бок. Куталась в одежду не в силах подняться на поиски пледа и еды. Бессилие не было плодом разыгравшегося воображения.
Склад, охранник, шкаф. Они тоже были. Или нет?
Чем они меня накачали?
Тело словно онемело, как если бы стало чужим. Лёгким и неповоротливым, как облако.
Где бы я ни была, это место заметно отличается от склада. Здесь холоднее и даже воздух ощущается иначе. Он чище. Все попытки вспомнить обстоятельства, заставившие меня оказаться в чужом доме, бестолковы. Клочки воспоминаний обрываются на пыльном шкафу и жутком отражении моего лица. Сейчас оно кажется мне чужим.
Даже злиться на себя сил нет.
Оглядываюсь. Никого. Облезлая печка посреди единственной комнаты тонко намекает, что я далеко за пределами Москвы.
Эта мысль не такая страшная, скорее, мозг находится в будоражащем предвкушении.
Какая разница что произошло, если теперь я в безопасности? Или нет? Меня вывезли за город? Почему не сдали в полицию? Они хотят меня убить?
Время тянулось, как назло, медленно. В метаниях между сном и бодрствованием я успела пожалеть, что меня не арестовали. Стало легче с рассветом, окрасившим небо за маленькими деревяными окнами в огненно-рыжий. Ноги с трудом разгибаются, когда сажусь на кровати из досок, покрытой тонким, как бумага, одеялом вместо матраса. Колени щелкают.
Ну, вот, пожили и хватит. бубню, когда укрепляюсь в мысли о том, что помимо меня здесь давно никого не было. Пыльно и слишком много паутины, свисающей с потолка, словно мишура на Новый год. Обвожу взглядом комнату и нахожу причудливый лиловый шкаф, несколько старых сундуков подле трёхногого обеденного стола и громадные оленьи рога, прибитые возле единственной двери. На них небрежно накинули бесформенные серые тряпки.
Кто-то здесь жил, и он вполне может пожелать вернуться. Судя по вещам, хозяин достаточно внушительных размеров.
Впервые за все время прибывания черт знает где мне становится страшно. По-настоящему. Хлопаю ладонями по карманам и быстро нахожу телефон. И украшения. Камни и металл холодят пальцы. Приятная тяжесть в ладони зажигает искру надежды.
Раз эти олухи не додумались обыскать меня, то уйти отсюда будто легко.
Сжимаю телефон в руках в ожидании.
Сейчас посмотрю, где нахожусь на картах и закажу такси. Меня ждет самая лучшая поездка в моей жизни.
Но телефон не включается. Судорожно жму на кнопки, но ничего не происходит. Черный экран блестит, не желая загораться. Делаю глубокий вдох и приступаю к совершенно непривычному для меня занятию успокаиваюсь.
Сколько себя помню, я всегда слишком много нервничала. Дома и в школе, обворовывая чужие дома и даже когда всё было просто прекрасно я боялась того, что это затишье перед бурей.
Но, кажется, то, что я проснулась Бог знает где, не шторм, а лишь передышка перед ураганом.
Инстинкты молили рвать когти куда угодно и в сию же секунду, но я просидела несколько часов у окна, разглядывая прохожих.
Мне нельзя выделяться. Вдруг кто-то из них добродушный сосед-стукач? Если домишка настолько запущенный и здесь давно никого не было, не обязательно, что хозяин вернется прямо сейчас успокаиваю себя.
Живот сводит от голода, но я продолжаю следить, цепляясь за каждую деталь.
Горбатые от тяжкой работы женщины и измученные бородатые мужчины в серые и черных одеждах. Их прикиды по крою напоминают старые строгие наряды. Платья в пол, платки на волосах, безликие костюмы и фуражки. Местные жители сосредоточены на извилистой брусчатой дороге и почти не смотрят по сторонам. Я будто оказалась на сцене в разгар представления.
Быть может, я просто сошла с ума? Безумна или нет, нужно как можно скорее уходить отсюда.
Руки дрожат то ли от холода, то ли от нарастающей паники. Моя одежда и внешность выделяется среди прохожих.
Пора сделать то, что я умею лучше всего.
Плакать.
Издаю нервный смешок, запуская пальцы в волосы.
Пора затеряться.
Откопав в потрепанном сундуке брючный костюм пепельного цвета, натягиваю его поверх своей одежды. Штанины пришлось закатать и запихнуть в кроссовки. Небольшие пуговицы едва поддаются окоченевшим пальцам и с трудом попадают в петли пиджака. У самой двери хватаю бесцветный плащ с рогов. Дверь позади меня закрывается без единого звука, будто ей было не от чего предостерегать меня за пределами ветхой лачуги.
Весна весной, но вчера было нестерпимо жарко, а сегодня лужа перед порогом покрылась льдом. Хватаю черенок, приставленный к заиндевевшей бревенчатой стене.
Теперь у меня есть оружие.