На Святого Мартина настал черед собирать ивняк для усадьбы. Идти должны были все, даже безземельные, но никто не жаловался, потому что работа была легкая. Пошли и Куба с Мышкой, чтобы не нарваться на гнев пана и управляющего.
В те дни у Богушей гостил вельможный пан Доминик Рей из соседнего городка Эмауса, большой друг пана Викторина. Оба шляхтича прогуливались по дороге, вдоль ив-апостолов, и наблюдали, как рубят ветки крестьяне. Известно, как приятно наблюдать за работой других.
День был сухой и ясный, идеально подходящий для работы. Однако около полудня Старый Мышка начал слабеть. Он побледнел, лоб его покрылся потом, дыхание стало рваным и свистящим.
Вам хуже? спросил Куба. Старик только кивнул, не в силах отдышаться, поэтому парень усадил его на край рва. Посидите, отдышитесь немного.
Парень вернулся к работе. Ему нравилось работать с ивняком, нравилось ощущать под пальцами его шершавую гибкость. Он быстро срезал, безошибочно выбирая лучшие побеги и оставляя слишком вялые и чрезмерно одеревеневшие. Как будто ивы сами подсовывали ему лучшие побеги. Он так забылся в работе, что не сразу расслышал громкие голоса. Только когда, оглянувшись через плечо, Куба увидел ясновельможных Викторина Богуша и Доминика Рея, которые вместе с управляющим стояли над скорчившимся Мышкой, он понял, что дело плохо. В своих обтягивающих брюках и сапогах с голенищами паны напоминали грозных длинноногих птиц, склонившихся над безземельцем, как над падалью.
Только дух дайте перевести вельможные паны в животе очень колет, вот здесь
Я тебе переведу дух, гнусный мерзавец! вельможный пан Викторин отступил на шаг с отвращением, опасаясь, что Мышка дотронется до них, испачкает или чем заразит.
Они гнусные, потому что такова их хамская натура, глубокомысленно заметил пан Доминик. Уже мой пращур Миколай[13] триста лет назад писал сатиры на ленивых крестьян. С тех пор ничего не изменилось.
Я им покажу сатиру! Пухлые щеки пана Викторина налились кровью. Мыхайло, пять палок и еще две для поощрения! Пусть получит, ленивый ублюдок.
Потому что это мужичье на навоз похоже, задумчиво произнес пан Доминик и покивал головой, как суровый священник. Ему бы только лежать и смердеть.
Управляющий Мыхайло, мерзкий рябой тип, нехотя взял палку.
Я не люблю бить баб и стариков, ваше благородие.
А я тебя, хам, спрашиваю, что ты любишь, а что не любишь?
Мыхайло опустил свою мерзкую морду.
Нет, вельможный пан.
Тогда бей.
И тут Куба отложил свой ивняк и сделал два шага вперед.
Я возьму на себя его палки.
Ясновельможные Богуш и Рей переглянулись.
Это твой отец, хам? спросил первый.
Нет, вельможный пан.
Дед? Отчим? Дядя?
Нет, вельможный пан. Никто.
Их благородие Викторин Богуш с любопытством приблизились к Кубе хищным кошачьим шагом. Они стояли прямо перед парнем, постукивая хлыстом по голенищу сапога.
Как тебя зовут?
Якуб Шеля.
Шляхтич ударил Кубу по уху.
Якуб Шеля, вельможный пан, прорычал он.
Якуб Шеля, вельможный пан.
Почему ты хочешь взять на себя удары старика?
По-разному потом говорили, что Куба ответил пану Викторину. В некоторых из этих рассказов шляхтичи узнавали своенравного крестьянина, которого велели выпороть летом, и побаивались его. В других Якуб в хлестких выражениях обвинял пана Богуша в бессердечии и жестокости. В третьих Куба разрывал на себе рубаху, подставлял спину и говорил вельможному пану:
Выпорите меня, ну же, и палок не жалейте.
Но это все истории, придуманные потом панами и для панов, потому что именно паны подмяли под себя историю и записали ее для себя. В этих рассказах Куба тоже пан и мыслит как пан, хотя и носит крестьянскую одежду.
А на самом деле Куба ничего не ответил, опустил голову и стал ждать. Рубаху он не рвал, потому что рубаха ценная вещь и было бы ее жалко. Ибо такова судьба хамов всех времен: опусти голову и не спорь ни с панами, ни с богами, ни с иными сильными мира сего, и принимай в молчании все палки, иначе нельзя.
Викторин Богуш окинул парня насмешливым взглядом и кивнул управляющему.
Выпори его, ну же, и палок не жалей.
И так Мыхайло избил Кубу, но как-то так без сердца и без запала, потому что, хотя работу он свою любил, ему впервые довелось видеть, как кто-то пожелал взять на себя чужое наказание. Поэтому он бил Кубу уважительно и не слишком сильно. Семь ударов и ни одного больше, хотя он, как известно, любил ошибаться в счете. Напоследок Куба поцеловал Богушев перстень, поклонился в пояс и поблагодарил.
Наверное, на этом все и закончилось бы, если бы не вмешался пан Доминик Рей.
Ради Бога, Викторин, это какой-то фарс. Ты же видишь, что твой управляющий чуть ли не спину этому хаму лижет. У нас в Эмаусе бабы крепче бьют своих мужиков, когда они пьяные из кабака возвращаются. Побойся Бога, дорогой! К чему это приведет, если один хам за другого палки брать будет? Вот увидишь, сразу шельмы хитрить начнут, не успеешь оглянуться, и начнут дежурства устраивать или тянуть жребий, кто у кого когда будет палки собирать. Ради Бога! Ведь не может быть вины без наказания!
Вельможный пан Доминик Рей были человеком очень набожным, они основали церковь и три часовни, и Бога в свидетели часто любили призывать, потому что считали Господа Бога своим хорошим знакомым. Ясновельможный Викторин тщательно обдумали всю ситуацию и признали друга правым. Поэтому они приказали дать Кубе еще три палки за изворотливость, а Старому Мышке приказали связать длинным ремнем запястья и соединить другой конец этого ремня с подпругой его лошади. Старик стонал, пускал слюни и плакал. Пан Викторин, с отвращением глядя на него, вскочили на коня и погнали его бодрой рысью вдоль ив-апостолов, туда и обратно, и снова, и еще раз.
Ну, вот и задвигались, дедушка? Тогда за работу. Вельможный пан слезли с лошади и пнули Старого Мышку носком сапога. Старик не дрогнул, и они со злостью пнули его сильнее. И дальше ничего.
Управляющий Мыхайло присел на корточки возле Мышки. Он заглянул ему в глаза, прижался щекой к губам, приложил ухо к груди.
Труп, ваше благородие.
Я вижу, идиот! возмутился Викторин Богуш.
Все крестьяне прекратили работу. Хозяин Седлиск чувствовал на себе их тупые, бычьи взгляды. Чувствовал и боялся.
Подождите, внезапно заговорил Доминик Рей. Он жив.
Действительно, Старый Мышка болезненно застонал, тихо-тихо, мышиным писком. Тощая грудь старика с усилием дрогнула раз и другой. Оба шляхтича склонились над дедом. Пан Доминик поправил пенсне, словно разглядывая какое-то любопытное насекомое.
Выживет, заключил пан Рей. С ним ничего страшного не случилось.
Ну, вы меня слышите? Ничего не произошло. Возвращайтесь к работе, сказали ясновельможный Викторин.
Старый Мышка умер к полуночи. Его похоронили в нищенской могиле, прямо в земле, за оградой кладбища, потому что при жизни он прислуживал жидам. Вот и весь сбор ивняка.
XVII. О тайне карпатского леса
Сказывают, что случилось это в ноябре, в самое дождливое время, пропахшее сыростью, как бездомный пес.
Дни тянулись бесконечной чередой. Куба коченел от холода внутренней пустоты, оставшейся у него вместо сердца. В его жизни больше не было ни Мальвы, ни Ханы, ни Старого Мышки. Парень собирал буковые орешки и рубил дрова в лесу, наблюдая по утрам седеющий от инея мир и ожидая прихода суровой зимы. Но не Куба держал в руках топор, а его руки; и не он собирал орехи, а его пальцы. В Кубе вообще мало что осталось от Кубы.
В смерти Старого Мышки он увидел собственную смерть, собачью смерть. Так подыхают безземельные крестьяне. Он знал, что закопают его прямо в землю за пределами кладбища, как шабесгоя. Он знал, что эта могила зарастет крапивой и лебедой, а самого его съедят черви и другие таинственные существа, живущие под землей. И возможно, он останется в этой земле навсегда, потому что, кто знает, может, шабесгои, как евреи и животные, не имеют души, а значит, для них нет места даже в самом темном уголке Чистилища.
Парень бродил по лесу, под ногами у него хрустели рыжие листья и расколотые орешки, и думал он, что память о предках хороша для господ, которые, кажется, могут проследить свою родословную до самого праотца Адама. И пришло в голову Кубе, что, может, хамы ведут свой род вовсе не от Адама, и сотворил их вовсе не Бог. Может, первые хамы вышли прямо из земли, из перегноя и корней. Так он думал, и эти мысли теснились у него в груди. Он даже не мог прислушаться к биению сердца, как делал это раньше, желая заглушить все обиды и муки, ведь теперь у него уже не было сердца.
В буковых лесах предгорий полно обманчивых лощин и похожих друг на друга уголков. Даже тех, кто хорошо знает лес, разбойников и отшельников черти путают и водят по неверным тропам.
Погруженный в свои мысли, Куба шел и шел, пока из-под лесного бурелома не выползла ранняя тьма. Парень поднял голову: небо над сплетением буковых крон затянулось вечерней серой пеленой. То тут, то там попадались лиственницы, поэтому он решил, что, должно быть, забрел слишком далеко на юг, к Преображенской горе, о которой Старый Мышка рассказывал странные вещи. Стороны света трудно было различить, не видно было солнца на небе. С левой стороны лес уходил вниз, и парню подумалось, что он, вероятно, сделал почти полный круг и, если начнет спускаться, непременно выйдет в долину реки Вислоки, вдоль которой лежали все значимые города и деревни, от Ясла до Пильзна.
Прошло довольно много времени, прежде чем Куба понял, что движется он не к реке. Деревья стояли все гуще, и лиственниц среди них появлялось все больше. Все чаще встречались и скалистые выходы горных пород, покрытые зеленью мха. В полумраке они казались более внушительными и принимали причудливые формы. Долина не расширялась, раздвигая свои края, а сходилась в узком ущелье.
Темнота надвигалась. Куба понятия не имел, где находится, но упрямо брел вперед, потому что лес должен был где-то кончиться, и все овраги вели к какому-нибудь ручью, а все ручьи стекали в итоге в Вислоку.
Все, но, видно, не этот. Уже почти наступила ночь, когда Куба добрался до поросшей мхом и папоротниками котловины. Зеленовато-серые песчаники, окружавшие ее со всех сторон, заканчивались высокими, в несколько ростов человека, обрывами. К котловине вели и другие овраги, по некоторым из них тонкими ручейками стекала вода, собираясь в темном пруду посередине. Тихое, едва слышное стрекотание было единственным звуком в вечерней тишине.
Кубу внезапно стало клонить в сон. Он знал, что в тот вечер ему уже не добраться до человеческого жилья, а это место для ночлега было не хуже любого другого места в лесу. Он нашел ложбинку между корнями упавшего бука, где мох выглядел суше и лежала кучка трухи а труха, как известно, греет. Некоторое время он наблюдал любопытных птичек-крапивников, суетящихся среди потрескавшихся корней.
Из-под бука внезапно высунулась змеиная голова, и одна из птичек исчезла в раскрытой пасти гада.
Испуганные крапивники вспорхнули и попрятались во всевозможных уголках. Змей обратил к Кубе свои спокойные, злые глаза и проглотил птицу.
Что ты здесь ищешь, человеческое мясо?
Змей был блестящий, прекрасный и огромный, толщиной с туловище парня. Пятна на его висках играли красками заходящего солнца.
Не ешь меня, пожалуйста, добрый пан змей, попросил Куба. Он почувствовал себя странно, потому что произнес эти слова без особой убедительности. Ему было все равно, потому что змеиный живот казался могилой не хуже, чем яма за кладбищенской оградой.
Хссс! Почему бы мне не съесть тебя? Змей подполз ближе, совсем близко. Он почти коснулся парня раздвоенным языком.
Не знаю.
Ты либо очень смелый, либо очень глупый, хссс.
Я не смелый, пан змей.
Оставь его, отозвался другой змей, еще больше предыдущего, который неожиданно высунулся из-за скал оврага, по которому прибыл Куба. Парень, должно быть, прошел мимо него по дороге и даже не заметил. Оставь его, или я сожру тебя. Он спас одного из наших детенышей, потерявшихся возле злого источника, там, где невозможно дышать воздухом.
Это человеческое мясо, хссс, возразил первый. Человеческие мяса губят наших детей и не дают им пить молоко из коровьего вымени.
Это не человеческое мясо, возразил большой змей.
Я хочу съесть его сердце. Мне надоели крапивники.
У меня нет сердца, почтенные змеи.
У тебя нет сердца? удивился второй гад и подполз ближе.
Он медленно обвил Кубу своим телом, виток за витком, так что парень не смог даже пошевелить пальцем руки. Тогда с древесных крон сполз третий змей, молодой и худой, и вошел Кубе в рот вместе с головой и хвостом. Парень чувствовал, как гад бродит по его телу, скользит по пищеводу и извивается в кишечнике. Наконец змей выполз так же, как и вполз.
Он говорит правду, отцы, заключил молодой гад. У него нет сердца.
Ты наверняка проглядел, заметил первый змей, но второй уже не обращал на это внимания, ослабил витки и посмотрел Кубе в глаза. И парень будто засмотрелся в колодец.
Что ты сделал со своим сердцем, человеческое мясо?
Отдал одной девушке.
Вокруг все зашелестело, зашипело. Котловина наполнилась черными гадами всевозможных размеров. Они выползали отовсюду: из мха, из-под корней деревьев, из озера посередине. И все, все смотрели на Кубу с ожиданием, полным внимания.
Огромный змей окончательно освободил Кубу и отполз чуть в сторону.
Да, такие вещи случаются иногда среди людей, заключил он, пристально глядя на парня. Как тебя зовут, человек без сердца?
Якуб. Якуб Шеля, вельможный пан.
Наступает ночь. Сегодня ты не успеешь добраться до человеческого жилья, Якуб Шеля, потому что ты далеко зашел в глубь леса. Велика змеиная благодарность за спасение даже самого маленького из наших детей, но мы не сможем обеспечить тебе сегодня сопровождение; мы ложимся спать раньше, чем люди, и наш сон глубже. Знай также, что ночью в чаще снятся вещи древние и таинственные, опасные даже для змей. Ложись же здесь с нами, ибо мох мягкий, а труха сухая, и питайся водой из нашего источника. Она укрепит тебя не хуже человеческой еды и питья.
Куба был измучен и изнывал от жажды, а желудок у него от голода скручивался в узел. Но он помнил рассказы Старого Мышки о том, что, попав в волшебную страну, в ней не следует ничего есть или пить, ибо там можно остаться навсегда и никогда не найти обратного пути в мир людей.
Надо думать, тебя там многое ждет, Якуб, усмехнулся первый змей. Несколько гадов разразились насмешливым хохотом. И боль, и голод, и могила за оградой кладбища, и черви, и забвение. Воистину, так много того, ради чего стоит вернуться.
Куба почувствовал, что сгорает от стыда, и что горит вдвойне: во-первых, потому что он почувствовал себя голым под взглядом этих спокойных, недобрых глаз, и во-вторых, потому что понимал, что гад был прав, и в мире людей Кубе нечего было ждать.
Поэтому он без колебаний опустился на колени у пруда, погрузил обе руки в темную воду и выпил.
Вода, свинцовая и тяжелая, как ртуть, утоляла жажду и успокаивала голод. Вкуса у нее не было, но после нескольких глотков Куба почувствовал, что опасения и страхи слезают с него, как старые струпья. Осталась только усталость после дневного похода обычная здоровая усталость.
Скажи, каково твое желание, друг змей, отозвался один из гадов, до сих пор молчавший, по-видимому, очень старый, потому что выглядел он высохшим и выцветшим, а пятна за его висками имели цвет паутинных нитей.
Желание, вельможный пан?
Велика благодарность нашего племени, и во всем мире ты не найдешь большей, а жизнь даже самого маленького из нас бесценна. Мы, змеи, не забываем. Ни хорошего, ни плохого. Все у нас посчитано, до мельчайшей чешуйки на спине. Итак, скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, и мы выполним все до йоты.