И ты ему веришь?
Конечно, нет. Я убираю носки в свой ящик. Он сегодня порядочно чепухи намолол. Типа единственным серьезным соперником на выборах был бы я стоит мне только уговорить Реймонда уйти и оставить лавочку на меня.
Так и надо было сделать, говорит Барбара.
Я удивленно смотрю на нее.
Да, именно так.
Не знаю, почему я удивился. Жены, как правило, терпеть не могут начальников своих мужей. Барбара не исключение. Но у меня не хватает мужества сделать то, что другой посчитал бы нормальным.
Не умею заниматься интригами.
Брось, у тебя бы это хорошо получилось. Ты до смерти хочешь выбиться в окружные.
Меня коробит ее уверенность, что она видит меня насквозь. Я ухожу в глухую оборону: говорю, что наш разговор принял чисто академический характер. Реймонд выиграет выборы.
Болкарро в конце концов наверняка его поддержит. Или же мы найдем убийцу, я киваю на телевизор, и народ пойдет к избирательным урнам под победные клики телевизионщиков.
Интересно, как вы собираетесь найти убийцу? У вас есть подозреваемые?
Ни хрена у нас нет.
Ну и как же?
Оставшиеся две недели Липранцер и Расти Сэбич из кожи вон будут лезть, чтобы из-под земли достать Реймонду преступника. Таков наш тщательно разработанный план.
Щелкает кнопка на пульте дистанционного управления, на экране вспыхивает и гаснет звездочка. Слышу, как позади меня зафыркала Барбара. Неприятный, не обещающий ничего хорошего звук. Оборачиваюсь снова остановившийся, полный ненависти взгляд.
Ты у нас такой предсказуемый, говорит она низким раздраженным тоном. Кто отвечает за это расследование, ты?
Ну разумеется.
Разумеется?
Барбара, я заместитель окружного прокурора. Кому, как не мне, руководить расследованием? Реймонд самолично повел бы это дело, если бы не выборы через две недели.
Я предвидел эту сцену, когда два дня назад понял, что должен сообщить Барбаре о произошедшем. Предвидел и с той минуты постоянно терзался беспокойством. Собственно, звонить надо было еще и для того, чтобы предупредить о задержке, ведь в прокуратуре переполох: неожиданно возникло одно немаловажное обстоятельство умерла Кэролайн Полимус.
Вот как? протянула Барбара, почти не удивившись. Переборщила со снотворным?
Я смотрел на телефонную трубку в руке и думал о вздорности ее предположения.
Барбара закипает от гнева. Теперь мне не отвертеться.
Скажи мне правду, говорит она. Тут сталкиваются чьи-то интересы или есть другая причина?
Барбара
Нет, ты сперва ответь, перебивает она меня вставая. Это что, служебная необходимость чтобы расследованием руководил ты? Вас там двадцать человек. Неужели нельзя было найти кого-то, кто не спал с ней?
Как это знакомо повышение голоса и низость доводов. Я стараюсь держать себя в руках.
Барбара, Реймонд попросил меня
Расти, умоляю, избавь меня от высокопарных слов о служебном долге и прочей чепухи. Ты же мог объяснить ему, почему отказываешься от дела.
Не счел нужным приводить личные мотивы. И вообще это его не касается. Видя мою растерянность, Барбара хмыкает. До чего же глупо признаваться в содеянном еще раз. Барбара догадывалась о моей тайне. Если бы это не причиняло ей боль, она оповестила бы о ней всех на рекламных щитах города. Все то короткое время, что мы встречались с Кэролайн, мне не хватало ни храбрости, ни честности, ни желания признаваться Барбаре в чем бы то ни было. Признание откладывалось и откладывалось на потом, но вскоре я твердо решил, что все в прошлом.
В тот день я приехал домой сразу по окончании рабочего дня, точно к ужину, как бы заглаживая свою вину за то, что почти месяц не бывал вечерами с семьей. Предлогом служила необходимость подготовиться к трудному процессу. Нату, как обычно, было разрешено полчаса посмотреть телевизор. За столом я совсем расслабился. Луна, вино, легкая грусть. У психологов есть особое название для такого состояния. Я налил стакан виски со льдом и содовой у Кэролайн набор точно таких же стаканов. Нахлынули воспоминания о ней. Я вдруг потерял над собой контроль и разрыдался горько, безудержно. И Барбара сразу поняла все. Знала, что я не заболел, не устал, не расклеился. Знала, что я плачу не от стыда, а оплакиваю потерю.
Она не мучила меня вопросами. Спросила, кто она. Я назвал имя. Вы расстались? Да, все кончено. Это продолжалось совсем недолго. Можно сказать, что ничего и не было.
О, я был «стоек» сидел за столом и, закрыв лицо руками, плакал, плакал навзрыд. Я слышал стук тарелок. Барбара убирала со стола.
По крайней мере, мне не нужно спрашивать, кто кого бросил, сказала она.
Позднее, уложив Ната, я, разбитый и жалкий, поднялся в спальню. Под грохочущие из магнитофона дурацкие ритмы она проделывала комплекс вечерних упражнений гнулась, разгибалась и снова гнулась, как настоящий акробат, а я стоял, словно побитая собака, и мне казалось, что вот-вот у меня лопнет кожа и я развалюсь на части. Мне хотелось сказать что-нибудь простое, хорошее, что хочу жить, как мы жили прежде, что ничего не изменилось, но слова не шли. Да и каждое ее движение говорило, что слова бесполезны. Я молча простоял минут пять, и Барбара не взглянула на меня. Наконец, делая мостик, она изрекла: «Не мог придумать ничего другого». Потом сказала еще что-то, но я не разобрал. Последнее, что я услышал, было как пощечина: «Ничтожество».
Как это ни удивительно, но моя связь с Кэролайн принесла нам обоим, Барбаре и мне, странное облегчение. Теперь, по крайней мере, есть причина для ее злости, для наших ссор есть нечто, чем нужно переболеть, и, следовательно, слабая надежда на то, что все пойдет по-прежнему. Несколько месяцев Кэролайн была нечистой силой, которую надо было изгнать из нашего дома. Смерть привела ее из мира духов в живую жизнь. Вопрос теперь стоит так: сумеем ли мы с Барбарой воспользоваться наметившейся переменой к лучшему. Я понимаю жену, но по мотивам глубоко личным, какие невозможно сформулировать, не могу понимаете, не могу отказаться от этого расследования.
Я пытаюсь привести простой довод:
Барбара, речь идет всего о двух с половиной неделях, пока не пройдут выборы. А там это дело превратится в обычный случай из полицейской практики. Очередное нераскрытое убийство.
Ты соображаешь, что делаешь? Зачем тебе мучить меня и себя?
Барбара
Что «Барбара»? Я знала, что ты выкинешь что-нибудь в этом роде. Сразу все поняла, когда ты позавчера позвонил. Поняла по твоему голосу. Она мертвая, Расти. Слышишь? Мертвая! И незачем по ней сходить с ума.
Барбара повторяю я.
Нет, дорогой, с меня довольно. Хватит!
Нет, она не плачет, она вся кипит от гнева. Хватает книгу, пульт от телевизора, подушку. Начинается извержение вулкана Святой Елены. Я почитаю за благо ретироваться. Подхожу к шкафу, достаю халат, иду к двери, слышу:
Могу я задать тебе один вопрос?
Ну конечно.
Я давно хотела спросить
Спрашивай.
Почему она перестала видеться с тобой?
Кто, Кэролайн?
Нет, космическая пришелица. В ее словах такая язвительность, что кажется, она вот-вот в меня плюнет.
Я было подумал, что она спросит, зачем я вообще завел этот роман, но она, вероятно, нашла ответ на этот вопрос.
Честное слово, не знаю. Видимо, потеряла ко мне интерес.
Барбара качает головой.
Какой же ты все-таки идиот, торжественно произносит моя жена. Уходи.
Я быстро ухожу. За ней водится привычка кидаться тяжелыми предметами. Я иду по коридору в комнату Ната больше мне идти некуда. Сын спит глубоким сном. Я слышу его легкое дыхание и присаживаюсь на краешек кровати под защиту могучих рук Человека-паука.
Глава 5
Понедельник день-бездельник. И тем не менее из пригородной электрички на восточном берегу реки вываливается толпа. Привокзальная площадь обсажена ивами, их кроны по-весеннему зеленеют.
Еще нет девяти, когда я прибываю в прокуратуру. Моя секретарша Евгения Мартинес с недовольным видом приносит почту, служебные записки и листочки бумаги с пометками кто и зачем звонил. Евгения одинокая полная женщина средних лет; кажется, что она исполнена решимости расквитаться со всеми за все. Она отказывается записывать под диктовку, неохотно печатает на машинке, и я часто застаю ее не обращающей внимание на надрывающийся рядом телефон. Ее посадил сюда еще Джон Уайт посадил только затем, чтобы избежать шума, который она неизбежно подняла бы, назначь он ее на другое место. И вот уже десять лет она является сущим наказанием для очередного зама окружного. Ни уволить, ни перевести на низшую должность я ее не могу: профсоюз против.
Поверх принесенных Евгенией бумаг служебная записка из отдела кадров о Томми Мольто, который третий день по неизвестным причинам не выходит на работу. Отдел предлагает считать его отсутствующим без разрешения со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я делаю пометку в блокноте: поговорить о Мольто с Макдугал.
Регистрационная служба прислала мне компьютерную распечатку имена тринадцати освобожденных из-под стражи за последние два года лиц, чьи дела вела Кэролайн Полимус. В прилагаемой записке говорится, что досье на тех, чьи имена подчеркнуты, были переданы ей. Чтобы не забыть, я кладу распечатку в центре стола.
Теперь, когда большую часть дня Реймонд проводит на предвыборных собраниях, мне приходится заниматься его делами. Через час я провожу совещание по уточнению аргументов и формулировок обвинительных заключений, которые будут предъявлены двенадцати арестованным на минувшей неделе. После ленча с группой других сотрудников мы будем разбирать происшедший на днях дурацкий случай. Полицейский агент сделал контрольную закупку дозы героина. Продавцом оказался тайный агент Федерального управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Оба вытащили значки, оружие и стали угрожать друг другу. На помощь тому и другому пришли товарищи по службе. В результате одиннадцать представителей органов правопорядка, матерясь и размахивая пистолетами, пошли стенка на стенку. Теперь мы разбираемся. Полицейские в который раз пожалуются, что федералы вечно проводят свои операции втихую, не ставя никого в известность, нет чтобы объединить усилия. Старший из УБНОНа намекнет, что у легавых можно купить любую секретную информацию.
Кроме того, мне предстоит назначить еще одного человека для расследования убийства Кэролайн Полимус. Наверняка выплывут и другие неотложные дела.
Приблизительно в половине десятого звонит Стью Дубински из «Трибюн». На протяжении всей избирательной кампании Реймонд сам отвечает на звонки представителей прессы не хочет упустить случай лишний раз увидеть свое имя в газете или услышать упрек, что из-за предвыборной горячки окружной прокурор совсем забросил службу. Стью наш лучший репортер уголовной хроники предпочитает придерживаться фактов и знает границы дозволенного. С таким можно разговаривать.
Что новенького о Кэролайн? спрашивает он.
Меня неприятно поражает, что Стью убийство называет именем убитой. Трагическая гибель Кэролайн уже становится рядовым событием.
Я, разумеется, не могу сказать Стью, что ничего новенького нет. Это может дойти до Нико, и тот не упустит возможности снова обрушиться на нас.
На данный момент окружной прокурор воздерживается от комментариев, говорю я.
Не соизволит ли окружной прокурор прокомментировать следующую информацию? (Я догадываюсь, что эта информация и побудила Стью позвонить.) Прошел слух, что один из руководящих сотрудников ушел из прокуратуры. В убойном отделе работал. Тебе это ни о чем не говорит?
Речь, конечно, идет о Мольто. После ухода Нико Томми, его заместитель, стал фактически руководить отделом. Хорган же не захотел утвердить его официально, справедливо полагая, что рано или поздно случится что-то в этом роде. Все-таки пронюхали, думаю я, это плохо, очень плохо. По тому, как Дубински ставит вопросы, я представляю, как это будет подано в прессе. Один руководящий сотрудник убит, другой, который должен был бы вести расследование, ушел. Создается впечатление, что прокуратура на грани хаоса.
Можешь процитировать окружного: на данный момент никаких комментариев.
Я слышу в трубке легкий стон. Стью начинает надоедать наш разговор.
Можно у тебя спросить одну вещь? По секрету?
Валяй.
Насколько достоверна эта информация? Мне хочется знать, держим ли мы руку на пульсе.
Информация так себе. От одного типа, который воображает, будто знает больше, чем ему известно на самом деле. Я лично думаю, что это Томми Мольто. Его и Нико водой не разольешь, верно я говорю?
Ясно, что Стью знает немного. Не ответив на его вопрос, я спрашиваю:
А что говорит делла Гуарди?
Говорит, что не склонен эти слухи Ладно, хватит вилять, Расти.
Скажу тебе, только не для печати. Я ей-богу не имею ни малейшего понятия, где Томми Мольто и что он делает. Если он заодно с Нико, почему наш кандидат это скрывает?
Хочешь, подам версию?
Конечно, хочу.
Может быть, Нико велел ему провести их собственное расследование убийства. Подумай. Как тебе понравится такой заголовок: «Делла Гуарди ловит убийцу!»?
Предположение абсурдно. Частное расследование может помешать работе прокуратуры и полиции. Противодействие правосудию негодная тактика. Однако нелепость имеет свою логику: это похоже на Нико. И Стью не тот человек, чтобы теряться в догадках.
Часть твоего слуха, правильно я понимаю?
Не комментирую, отвечает Стью.
Мы оба смеемся, и я кладу трубку и тут же звоню Лоретте, секретарше Реймонда: мне нужно немедленно поговорить с ним где бы он ни находился. Затем пытаюсь связаться с Лидией Макдугал, чтобы обсудить проблему Мольто. Мне отвечают, что ее нет на месте. Я прошу оставить записку.
За пятнадцать минут до совещания по обвинительным заключениям я захожу в кабинет Кэролайн. У комнаты уже заброшенный вид. На письменном столе в стиле ампир пусто. Содержимое ящиков старая пудреница, флакон с остаткам духов, пакет растворимого супа, упаковка салфеток, вязаный свитер, пол-литровая бутылка мятной водки сложено в картонную коробку вместе с ее дипломами и свидетельствами Ассоциации юристов, которые прежде красовались на стенах. Груда коробок для бумаг посередине кабинета явно свидетельствует, что здесь давно никто не работал. У осевшей за неделю пыли кисловатый запах. Я наливаю стакан воды и поливаю поникшие цветы.
Среди накопившихся у Кэролайн дел большую часть составляли дела об изнасиловании. Выдвинув верхние ящики ее старинного дубового шкафа, я по шифрам на папках узнаю, что ожидают обвинения или суда двадцать два насильника. Кэролайн питала особую симпатию к жертвам изнасилований, и со временем я понял, что эта симпатия глубже и искреннее, нежели я полагал поначалу. Когда она рассказывала о страхе и страдании женщины при навязанном ей половом сношении, с нее спадала светская шелуха, обнажая попеременно негодование и жалость. Правда, некоторые преступления на сексуальной почве носят странный, даже причудливый характер. Так, ординатор в университетской больнице назначал некоторым пациенткам лечебную гимнастику, которая заканчивалась тем, что он вводил им свой член; одна пациентка трижды перенесла это способ «лечения», прежде чем подала жалобу. Или вот другой случай. Подружка одного из подозреваемых лишь после нескольких допросов рассказала, что он проник в ее квартиру, взломав раздвижную дверь, набросился на нее и изнасиловал. Но потом, когда он отбросил нож, она перестала бояться его, такого приятного молодого человека.