1. Контрпланирование из кухни 8
Со времен Маркса стало ясно, что капитал правит и развивается при посредстве заработной платы. Но организациям рабочего класса не было ясно, они не предполагали то, что эксплуатация неоплачиваемых работников организуется точно так же, посредством заработной платы. Эта эксплуатация была еще более эффективной потому, что скрывалась ее, заработной платы, отсутствием. Что касается женщин, наш труд представляется личной услугой, остающейся за пределами капитала.
Мария-Роза Далла Коста и Сельма Джеймс, 1975 9
Неслучайно, что в последние месяцы несколько левацких журналов опубликовали статьи с критикой движения «Заработная плата за домашний труд». Левые поняли, что этот подход может выйти за пределы «женского вопроса», поскольку он идет на разрыв с левой политикой, как прошлой, так и сегодняшней, в отношении как женщин, так и остального рабочего класса. В самом деле, сектантство левых, традиционно демонстрируемое ими в отношении к борьбе женщин, является следствием узкого понимания ими власти капитализма и того, в каком направлении должна развиваться наша борьба, чтобы эту власть сломить.
Ради «классовой борьбы» и «единого классового интереса» левые выбрали определенные секторы рабочего класса, посчитав их революционными субъектами, и обрекли остальных на роль простых попутчиков в той борьбе, которую эти секторы вели. То есть левые воспроизвели в самих своих организационных и стратегических целях те же разделения рабочего класса, которые характерны для капиталистического разделения труда. В данном случае, несмотря на разнообразие тактических позиций, левые оказались едины. Когда дело доходит до выбора революционных субъектов, сталинисты, троцкисты, анархо-либертарианцы, старые и новые левые все они берутся за руки, чтобы образовать общий фронт, основанный на одних и тех же посылах.
Они предлагают нам «развитие»
Поскольку левые признали заработную плату в качестве границы между трудом и его отсутствием, производством и паразитизмом, огромный объем неоплачиваемого труда, выполняемого на дому для капитала женщинами, оказался за пределами их анализа и стратегии. Вся левая традиция от Ленина до Грамши и далее признавала «маргинальность» домашнего труда для воспроизводства капитала, а вместе с нею и маргинальность домохозяек для революционной борьбы. По мнению левых, женщины, будучи домохозяйками, страдают не от капиталистического развития, а от отсутствия такового. То есть получается, что наша проблема в том, что капитал не стал организовывать наши кухни и спальни, что повлекло двойное следствие: с одной стороны, выходит, мы работаем на докапиталистической стадии, а с другой, что бы мы ни делали на кухнях и в спальнях, это не имеет значения для перемен в обществе. Отсюда логичный вывод: если домашний труд осуществляется за пределами капитала, тогда наша борьба с ним никогда не приведет к его крушению.
Левые не задавались вопросом о том, почему капитал вообще допускает столь большой объем непроизводительного труда, ведь они были уверены в иррациональности капитала и его неспособности к планированию. Таким образом, из анализа, усматривающего причины угнетения женщин в их исключении из капиталистических отношений, выводится лишь одна стратегия та, что требует нашего вступления в эти отношения, а не их разрушения. В этом смысле существует прямая связь между левацкой стратегией, предложенной женщинами, и стратегией, которую левые придумали для третьего мира. Левые хотят, чтобы женщины пошли работать на заводы, и точно так же они хотят того, чтобы фабрики наконец пришли в третий мир. В обоих случаях они предполагают, что «неразвитые» то есть те из нас, кто не получает заработной платы и работает на более низком уровне технологического развития, отстают от «настоящего рабочего класса», а потому догнать его мы можем только в том случае, если получим доступ к более развитой форме капиталистической эксплуатации, более значительной доле заводского труда. В обоих случаях борьба, предлагаемая левыми тем, кто не получает заработной платы то есть «неразвитым» это не борьба с капиталом, а борьба за более рационализированные и производительные формы капиталистического труда. В нашем случае они предлагают нам не только «право на труд» (как и всем рабочим), но и право на то, чтобы работать больше, то есть право на то, чтобы нас больше эксплуатировали.
Новое основание борьбы
Политическое основание движения «Заработная плата за домашний труд» состоит именно в отказе от этой капиталистической идеологии, которая приравнивает отсутствие оплаты и низкое технологическое развитие к политической отсталости и нехватке сил, предполагая, что предварительным условием нашей организованности является то, что сначала мы должны быть организованы капиталом. Это движение выражает наш отказ соглашаться с тем, что раз мы не получаем заработной платы или работаем на более низком технологическом уровне (эти два условия тесно связаны друг с другом), значит, наши потребности должны отличаться от потребностей всего остального рабочего класса. Мы отказываемся соглашаться с тем, что, хотя мужчина работник автозавода может бороться с конвейером, нашей целью, если мы начинаем с кухонь мегаполисов или с кухонь и полей третьего мира, должен быть заводской труд, от которого рабочие по всему свету сегодня отказываются. Наш отказ от левацкой идеологии совпадает с нашим отказом от капиталистического развития как пути к свободе и, говоря конкретнее, с нашим отказом от капиталистических отношений, какую бы форму они ни принимали. Обязательным условием такого отказа является переопределение самого существа капитала и состава рабочего класса, то есть новая оценка классовых сил и классовых потребностей.
Следовательно, «Заработная плата за домашний труд» не просто одно требование из многих; это политический взгляд, который позволяет раскрыть новое основание борьбы, сначала для женщин, а потом и для всего рабочего класса в целом10. Это следует подчеркнуть, поскольку сведение заработной платы за домашний труд к одному конкретному требованию распространенный элемент критики левых, то есть способ дискредитировать этот труд, который избегает столкновения с поднятыми им политическими вопросами. В этом смысле статья Кэрол Лопейт «Женщины и оплата домашнего труда» еще один пример такого подхода, искажения и уклонения. Само название «Оплата домашнего труда» показывает проблему в неверном свете. Оно заставляет забыть о том, что заработная плата не просто деньги, но и главное выражение властного отношения между капиталом и рабочим классом. Показательно то, что Лопейт пришлось изобрести новую формулировку, чтобы обозначить позицию, которая в таких категориях никогда не могла быть выражена. Однако, возможно, это связано с тем, что она чувствует необходимость разделять «смутные представления»11, с которыми она уверенно солидаризуется, считая их выражением нашего женского удела.
Более утонченный способ дискредитации движения «Заработная плата за домашний труд» состоит в утверждении, что этот взгляд импортирован из Италии, а потому не имеет значения для США, где женщины «работают»12. Это еще один пример дезинформации. «Власть женщин и подрыв сообщества» единственный источник, цитируемый Лопейт, представляет международный контекст, в котором возник этот подход. Кроме того, выяснение географического происхождения движения «Заработная плата за домашний труд» не имеет значения на актуальной стадии международной интеграции капитала. Значение имеет ее политический генезис. Он состоит в отказе определять труд и эксплуатацию только по наличию заработной платы. А также в отказе от различия между женщинами, «которые работают», и «просто домохозяйками», каковое различие предполагает, что домашний труд это не труд и что только в США женщины работают и борются, поскольку у многих из них есть вторая работа. Однако не признавать домашний труд женщин, так как он не оплачивается, значит игнорировать то, что американский капитал был построен одновременно и на рабском труде и на наемном, и что он и по сей день развивается с опорой на неоплачиваемый труд миллионов женщин, мужчин и детей, работающих на полях, на кухнях, в тюрьмах в США и по всему свету.
Скрытый труд
Мы понимаем, что работа на капитал не обязательно дает зарплату, не начинается и не заканчивается у заводских ворот. Как только мы поднимаем голову от носков, которые штопаем, и готовки, которой занимаемся, чтобы посмотреть на весь наш рабочий день в целом, мы видим, что, хотя он и не оплачивается, наш труд производит самый ценный продукт капиталистического рынка, а именно рабочую силу. Домашний труд на самом деле далеко не только уборка. Он обслуживает наемных работников физически, эмоционально и сексуально, подготавливая их к череде рабочих дней, за которые они получают заработную плату. Этот труд также является заботой о наших детях будущих работниках, ведь он сопровождает их от рождения до школьных лет, гарантируя то, что они будут показывать те результаты, которые от них ждет капитализм. Это значит, что за каждым заводом, школой, офисом, шахтой скрывается труд миллионов женщин, которые тратят свои жизни на воспроизводство тех, кто работает на этих заводах, в этих школах, офисах или на шахтах13.
Доступность устойчивой и дисциплинированной рабочей силы главное условие производства на любой стадии капиталистического развития. Вот почему даже сегодня и в развитых, и в «неразвитых» странах домашний труд и семья остаются столпами капиталистического производства. Условия нашего труда в разных странах разные. В некоторых мы вынуждены усиленно производить детей; в других нам говорят, что рожать не нужно, особенно если мы черные, если сидим на пособии или производим одних лишь «нарушителей спокойствия». В некоторых странах мы создаем неквалифицированную рабочую силу для работы на полях; в других квалифицированных технических работников, однако в любой стране функция, выполняемая нами для капитала, остается одной и той же. Получение оплачиваемой работы никогда не освобождало нас от домашнего труда. Наличие двух работ означало лишь то, что у нас остается меньше времени и энергии на борьбу. Кроме того, независимо от того, работаем ли мы полную рабочую смену дома или за его пределами, замужем мы или нет, нам надо тратить долгие трудовые часы на то, чтобы воспроизводить нашу собственную рабочую силу, и нам известна специфическая тирания этой задачи, поскольку изящное платье или привлекательное прическа вот условия получения работы, будь то на брачном рынке или на рынке наемной рабочей силы. А потому мы сомневаемся в том, что
в США школы, ясли, детские сады и телевидение действительно сняли с матерей значительную долю ответственности за детей, тогда как сокращение размера семьи и механизация домашнего труда означали то, что у домохозяйки может оставаться намного больше свободного времени14.
Да и вообще, детские сады или ясли никогда не высвобождали для нас никакого времени лишь время для дополнительного труда. Что же до технологии, именно в США мы можем оценить разрыв между технологией социально доступной и той, которая просачивается на наши кухни. Именно отсутствие заработной платы определяет количество и качество получаемой нами технологии. «Если вам не платят почасово, по определенной ставке, всем наплевать, сколько времени у вас уходит на труд»15. Так или иначе, ситуация в США доказывает, что ни технология, ни вторая работа не может освободить женщин от домашнего труда и что
Производство технического работника задача столь же тяжелая, как и производство работника неквалифицированного, если между двумя этими задачами не стоит отказ женщин работать бесплатно, каков бы ни был технологический уровень этого труда, то есть отказ женщин жить ради производства детей, какие бы именно дети ни производились ими16.
Если мы говорим о том, что труд, выполняемый нами дома, это капиталистическое производство, это не значит, что мы выражаем желание получить легитимацию в качестве части «производительных сил». Только с капиталистической точки зрения производительность может рассматриваться в качестве морального достоинства, если не сказать морального императива. С точки зрения рабочего класса производительность означает лишь возможность эксплуатации. «Быть производительным рабочим вовсе не счастье, а проклятие»17. А потому мы не можем черпать «самоуважение» в производительности18. Но когда мы говорим, что домашний труд который в первую очередь служит нам, женщинам, идентификацией, является моментом капиталистического производства, мы проясняем саму нашу функцию в капиталистическом разделении труда и конкретные формы, которые должна принять наша с ним борьба. Наша сила определяется не тем, что кто-то признает наше место в цикле производства. Не производство, а способность его сдерживать вот что всегда было решающим фактором в социальном распределении богатства. Когда мы говорим, что производим капитал, мы говорим, что хотим его уничтожить, а не вести безнадежное сражение за то, чтобы перейти от одной формы эксплуатации к другой.
Также мы должны прояснить то, что мы не «заимствуем категории у мира марксизма»19. Маркс, видимо, сам прямо никогда не анализировал домашний труд. Однако, в отличие от Лопейт, мы не так уж жаждем освободиться от Маркса, поскольку он дал нам возможности теоретического анализа, которые незаменимы для понимания того, как мы функционируем в капиталистическом обществе. Также мы подозреваем, что видимое равнодушие Маркса к домашнему труду могло быть связано с историческими факторами. Под этим мы понимаем не только определенное сродство с мужским шовинизмом, который Маркс разделял со своими современниками (и не только с ними). Во времена Маркса пролетарская семья, сосредоточенная на домашнем труде, еще не была создана. Маркс видел пролетарские сообщества, в которых женщины трудились на полную ставку так же, как мужья и дети, поскольку каждый член семьи проводил по пятнадцать часов на фабрике или в других местах промышленного труда, и времени или места для «семейной жизни» просто не было. И только после того, как ужасные эпидемии и чрезмерный труд сократили численность рабочего класса, и, что самое важное, только после нескольких волн пролетарской борьбы, прокатившихся в 18301840‐х годах по Европе и едва не завершившихся революцией, потребность в более устойчивой и дисциплинированной рабочей силе заставила капитал реконструировать семью рабочего класса. Семья, известная нам сегодня на Западе, которую ни в коем случае нельзя считать докапиталистической структурой, это творение, созданное капиталом в его собственных целях, то есть в качестве института, который должен гарантировать количество и качество рабочей силы, а также контроль за нею. «Подобно профсоюзу семья защищает рабочего, но также обеспечивает то, что он навсегда останется рабочим и только. Вот почему борьба женщины из рабочего класса с семьей имеет ключевое значение»20.
Отсутствие у нас заработной платы как дисциплина
Семья это, по сути, институциализация нашей неоплачиваемой работы, нашей неоплачиваемой зависимости от мужчин и, следовательно, институциализация разделения внутри рабочего класса, которое также дисциплинировало и самих мужчин. Дело в том, что отсутствие у нас заработной платы и наша экономическая зависимость вот что удерживало мужчин на их рабочих местах, гарантируя то, что, всякий раз, когда они хотели отказаться от работы, им приходилось иметь дело с женой и детьми, зависевшими от них. Вот основание «старых привычек мужских и наших», которые, как говорит Лопейт, так тяжело сломать. Неслучайно мужчине сложно попросить нестандартный график, чтобы он мог заниматься еще и уходом за детьми21. Одна из причин, по которым мужчины не могут договориться о частичной занятости, состоит в том, что заработная плата мужчины имеет ключевое значение для выживания семьи, даже когда женщина приносит в дом вторую зарплату. И если мы «обычно предпочитаем или находим менее требовательные работы, которые оставляют нам больше времени на уход за домом», причина в том, что мы сопротивляемся интенсивной эксплуатации22, то есть расходованию самих себя на заводе, за которым следует еще более быстрое расходование себя дома. Также мы знаем, что отсутствие у нас заработной платы за домашний труд первичная причина нашей слабой позиции на рынке наемного труда. Неслучайно, что мы получаем наименее оплачиваемые рабочие места и что всякий раз, когда женщины проникают в тот или иной мужской сектор, зарплаты падают. Работодатели знают, что мы привыкли работать бесплатно и что мы хотим заработать хоть какие-то собственные деньги, а потому они могут нанимать нас задешево. Кроме того, тот факт, что домашний труд не оплачивается, наделил эту социально навязанную работу видимостью естественности («женственности»), которая сказывается на всем, что мы делаем, где бы мы это ни делали. Поскольку домашний труд и женственность слились друг с другом, а «женское» стало синонимом «домохозяйки», мы переносим эту идентичность и «навыки уюта», приобретенные нами еще при рождении, на любое рабочее место, куда бы нас ни нанимали. Это означает, что дорога к заработной плате часто приводит нас к еще большему объему домашнего труда. Поэтому не нужно нам говорить, что главное помнить, что мы это определенный ПОЛ23. Годами капитал говорил нам о том, что мы хороши только для секса и рождения детей. Таково половое разделение труда, и мы отказываемся его увековечивать, и именно о нем нам обязательно напоминают, когда мы спрашиваем: «Что, собственно, значит быть женщиной? Какие особые качества, если таковые есть, всегда и безо всяких исключений относятся к этой характеристике?»24 Задавать такие вопросы значит напрашиваться на сексистский и расистский ответ. Кто скажет, кто мы такие? Сегодня мы можем выяснить лишь то, кем мы не являемся, в той мере, в какой мы приобретем способность сломать навязанную нам идентичность. Именно правящий класс или же те, кто стремится править, предполагают естественную и вечную человеческую личность; ведь она увековечивает их власть над нами.