Шон Чарт
Или кормить акул, или быть акулой
Данный роман (за исключением всего, что касается религии Ислам вероубеждений о Боге, религиозных текстов, рассуждений о религии, историй о Пророках, мир Им всем) является плодом воображения автора и написан от лица вымышленного человека. Персонажи, сюжет, события и некоторые из описываемых мест также вымысел, не отражающий действительности.
قد يقال
Пролог
Пожалуйста, расскажи.
Я молча бросил еще один булыжник вниз и замер в тишине, пока не услышал, как он погрузился в шумный, беспокойно булькающий и бегущий ключ.
Расскажи. Едва сдерживая слезы, повторил он.
Мне стало его очень жаль. Не представляю, в каком отчаянии был этот маленький мальчишка, раз он все это время думал обо мне и о том, что со мной произошло. О чем говорить он выследил меня и проследовал по моим стопам в горные леса, где в последнее время я частенько наблюдаю за селом, бросая камни в родник.
Кажется, звуки этого родника я уже воспринимал, как голос старого друга, и довольно неплохо его изучил. Брошу кирпич угрюмо хлюпает и шелестит; кину брус извести (видимо, раньше тут стоял дом) проглотит бесшумно; пну гранит щелкнет о свое каменистое дно, будто застучал зубами.
Ночь. Россыпь звезд поражает мысль: кажется, зажмуришься и ткнешь пальцем наугад, а затем, открыв глаза, отодвинешь его и найдешь под ним десять-двенадцать светящихся точек.
Пожалуйста. Если тебе плохо он всхлипывал, но не плакал. А я вижу, что тебе плохо. Ты совсем другой. Обычно мы сидели на заднем дворе, а теперь братья совсем тебя не трогают. Они все знают, а я нет. Мне плохо от этого, я не могу видеть, что ты такой грустный. Откуда они узнали? Ты ведь сам им рассказал. И теперь они тоже меньше улыбаются.
Я им ничего не говорил, они ничего не знают.
Давным-давно не слышал свой голос. Последние дни я лишь шептал на арабском, читая пятикратную молитву. Разговаривать с кем-то подавать голос хотя бы я пытался. Один раз даже остановился прямо перед дверью Беки и занес руку, чтобы постучаться, но вдруг осознал, что говорить я не в состоянии. Сейчас же я с удивлением для самого себя отозвался Ясину, и он на мгновение даже изменился в лице, как если бы случайно нажал какую-то кнопку на неведомом ему устройстве, которое начало громыхать и вести себя неисправно. Тем не менее он быстро взял себя в руки. Милейший мальчик.
По-моему, знают, он вздернул подбородок. Они не говорят с тобой совсем.
Может, и тебе не стоит?
Может быть.
Тогда зачем ты пошел за мной? я, развернувшись обратно к пейзажу, замахнулся и бросил еще один камень родник отозвался стуком и хлюпаньем.
Я очень хочу помочь, Саид, поговори со мной. Мне грустно и плохо. Я уже не гуляю с ребятами, я очень давно не катался на велосипеде вверх по горе, а ты знаешь, как сильно я люблю кататься.
Кивнув, я улыбнулся:
Ага, знаю.
Они зовут меня каждый день, если хочешь знать, каждый день становятся под окна. Вчера даже швырнули каштан в форточку, а я в этот момент стоял рядом с окном, но так, чтобы они не видели. Но каштан все равно попал в меня, прямо под глаз, у меня там царапина теперь. Наверное, это Зубайр бросил, он очень хорошо со всяким таким обращается. Я тебе про него рассказывал. И этим каштаном он поставил мне фингал. Он выждал паузу, словно набираясь решимости на следующую фразу: Ты бы заметил это, если бы все было нормально. Ты всегда общался со мной и точно спросил бы про шрам.
Он выпалил все это почти на одном дыхании. Видимо, ужасно ждал момента, когда поделится со мной. Меня умилило, как царапина медленно переросла в его рассказе в фингал, а оттуда в шрам.
Я зажмурился. От его присутствия мне становилось лишь хуже, ведь он лишь подтверждал, что я могу причинять кому-то боль, даже ничего не делая. Мое бездействие, мое молчание делает ему больно. Я стал сомневаться в правильном выборе места для реабилитации.
Саид, пожалуйста к нему вернулся прежний тон.
Я резко повернулся.
Что, Ясин? Что мне сказать?
Расскажи, что случилось. Расскажи, пожалуйста. Ты тут уже полтора месяца
Невозможно.
и все это время я ни разу не слышал твой голос.
Полтора месяца?
Ты не ошибаешься?
В чем?
Ты сказал «полтора месяца».
Он покачал головой:
Не ошибаюсь. Точно.
Л-лады
Несмотря на глубокую ночь, звезды очень ясно освещали горные ярусные села. Красота изумительная. Тут, на отшибе кряжа, свободного от сочно-зеленых деревьев, были видны наше и соседние села, жизнь в которых кишела, как днем. Хотя, если быть точнее, то днем такой жизни не бывает совсем. Днем вообще все иначе. Ночи здесь, не пронзаемые искусственным освещением, были необыкновенно притягательны, и искал я в них лишь одиночества. И все же одиночество с приятным бульканьем пресноводной реки где-то внизу; с темными волнистыми очертаниями гор на границе горизонта; с селами, неправильной, неполноценной воронкой расположенными под звездами все это скрашивало мое пребывание наедине с самим собой.
Лады, повторил я.
Трава под ногами была выжжена и иссушена солнцем, почва переминалась с гравия на желтый песок, посередине между лесом и обрывом из-под земли торчали крохотные прутья с нанизанными на них обломками мела, что всегда где-то отдаленно в моем сознании рисовало картину некогда стоявшего тут дома.
Я посмотрел на Ясина. Глаза у него были черными. Не кофейно-карими, как обычно, а черными. Они блестели зачатками слез и отражали звездные системы. Переведя взгляд на небо, я понял, что тут, будто в сенном стоге, Большую Медведицу найти мне не удается. Странно, что маленький мальчик напомнил мне об этом созвездии.
Он стоял неподвижно, будто ощущал, что я собираюсь заговорить, и боялся спугнуть мой настрой. От этой мысли я улыбнулся ему, но он ответил тревожным взглядом.
Приехав, я получил тут все, заговорил я наконец. Я безумно полюбил Грозный даже сильнее, чем когда приезжал в гости. А приехав сюда жить, я помогал людям и занимался любимыми делами. Мне и учеба очень нравилась. На короткий момент я даже стал абсолютно счастлив. Нашел друзей, нашел наставников, нашел девушку, лучше которой не встречал, и все было просто прекрасно, я было замахнулся кирпичом, но вновь начав прокручивать все произошедшее в голове словно ослаб, опустил его и разжал пальцы. Хрупкий, надколотый кирпич выпал из моих рук и разбился. Где-то в селе напротив застучали барабаны, и люди как будто пустились в пляс, но на самом деле кто-то просто, смеясь, погнался за другим. Справа внизу над горой, покрытой шапкой из листвы вековых деревьев будто бы раздался волчий вой. Или же мне просто показалось. А потом все изменилось.
Глава 1
Сумбур в голове и много драмы на выпускном
Никогда бы не подумал, что ты решишься на такое.
«Такое»? Ты излишне драматизируешь.
По окончании последнего урока мы с моим одноклассником Эмилем стояли в коридоре, пока остальные ребята тащили декорации в актовый зал.
Как-то неожиданно.
Смотря как к этому относиться, я улыбнулся с некоторой виной. Я вполне ожидал.
А родители что? спросил он.
Я им еще не говорил. Да и они меня поддержат. В любом случае я уже все для себя решил, а они мои решения уважают, я прислонился плечом к дверному косяку.
Классно.
На улице темнело, как молоденьким вечером, пускай и было только четыре часа, но зимой всегда так. Мои одноклассники и ребята из параллельных классов вовсю занимались подготовкой к зимнему спектаклю, который будущие выпускники ежегодно готовили для детишек из младшей школы.
Глупо это все, честно сказать, устало заметил я, провожая взглядом девочку, тащившую перед собой декоративный пенек из разодранного картона.
Ты про сказку? спросил Эмиль.
Да.
Согласен, но меня запрягли. Я сам-то особо желанием не горел.
Да ну, выпрямился я. Недостаточно, значит, ты сопротивлялся.
Тоже верно, согласился он.
Из-за колонны показалась наша классная руководительница с папкой бумаг в руке, на которых был отпечатан сценарий представления. Она начала зазывать всех в актовый зал, и попросила удалиться тех, кто не участвует в репетиции школьного спектакля.
И что же? Ты после зимних каникул уедешь? чуть подавшись в сторону зала, спросил Эмиль.
Нет. Разве ты не понял, что я говорю? Речь ведь шла о поступлении в университет. Зачем мне туда ехать на полгода раньше?
Ясно. Ну, нас зовут. Я тогда пойду. Еще поговорим, Саид.
Поговорим, кивнул я.
Он махнул мне рукой уже из зала, и учительница, одарив меня неоднозначным взглядом то ли равнодушным, то ли недовольным захлопнула передо мной дверь. Я усмехнулся и поплелся в сторону лестницы. Бегом взбираясь по ней, навстречу летел парень из параллельного класса, который, запыхаясь, успел лишь бросить мимолетное и едва различимое «Привет!»
Привет. Да не торопись ты так! Все равно вы ерундой занимаетесь, улыбнулся я.
На ходу развернувшись, он крикнул «Согласен! Полная ерунда!» и помчался дальше.
Я пошел по коридору в сторону раздевалок, напротив которых на банкетке оставил свой рюкзак, и присел у окна, наблюдая за тем, как ребята под предводительством учителя физкультуры расчищают территорию от снега.
Я замешкался. До этого я думал о переезде в Чечню, как о чем-то уже решенном, неизменном, но от мыслей о том, что своим родным я еще ничего не говорил, я ощутил одиночество в принятии этого решения. Единственными людьми, с которыми я этим поделился, стали учительница литературы и русского языка, и мой товарищ Эмиль. Если учительница была в искреннем замешательстве, то Эмиль его явно имитировал.
Ты чего тут? рядом со мной резко уселась девочка, заставив меня вздрогнуть. Пойдем в зал!
Нет, спасибо.
Никто лучше тебя не сыграл бы главную роль. Они до сих пор ждут и готовы отдать ее тебе. Вот в четвертом классе все помнят
Я взвел руки.
Да! Я знаю, что вы все помните, как блестяще я сыграл сказочного принца в начальной школе, но, может быть, хватит уже это упоминать? Это не аргумент! Я тогда, видимо, был совсем недееспособным, раз согласился на такую чушь. Странно, что никто не вспоминает трубочку у меня во рту, через которую меня кормили. Или вы хотите сказать, что я был в себе?
Она с секунду недоумевающе вглядывалась в меня, а затем ее пробило на смех.
А если серьезно, с чего вы взяли, что если в четвертом классе я что-то и мог, то это умение сохранилось и до сих пор?
Она резко выпрямилась, всосала щеки, выпучила глаза и пусто посмотрела перед собой.
«Такой талант с возрастом не пропадает. Заставьте его любой ценой, я уже просто без сил», она пародировала нашу учительницу, которая режиссировала спектакль.
Это было жестоко с твоей стороны, нахмурился я. Она ведь тебя любит.
Ой, а я-то как ее люблю! она встала. Ну, ладно, Саид, я пойду. Хорошо тебе отдохнуть.
И ты отдохни, дружелюбно махнул ей я.
Надеюсь, ты сможешь спокойно спать после того, как разбил сердца полсотни полагавшихся на тебя людей! обернувшись, она театрально приставила ладонь ко лбу.
Вас никто не просил на меня полагаться! В таких глупых авантюрах я не участвую! крикнул я ей вдогонку.
Я был в глазах окружавших меня людей порядочным, хорошим парнем, которого уважали, а вот ее я раздражал, причем сильно. Она временами и вовсе терпеть меня не могла, но иногда ей случалось и поговорить со мной по-доброму, как сейчас. Это было очень странно, словно она сама не понимала, как ей стоит со мной себя вести. Она могла презрительно втаптывать меня взглядом в паркет у доски, а могла подежурить вместо меня после уроков, если мне это потребуется. Однако в наших с ней взаимоотношениях основной тенденцией была ее неприязнь, и мне всегда казалось, что остальные заблуждаются на мой счет, а вот она зрит прямо в корень.
Полина, отвлекшая меня от мыслей о переезде, натолкнула меня на другие о том, что уже совсем скоро я окончу школу. С одной стороны заканчивается беззаботное время, уютное и теплое, а с другой открывается нечто совершенно новое, волнительное и неизведанное.
В школе было здорово, мне здесь нравилось. Помнится, родители переживали из-за того, что ко мне могут относиться предвзято из-за моей национальности и все такое, но я, в общем-то, до конца и сам не разобрался в их отношении к себе.
Да, я был дружен с окружавшими меня людьми, и я не могу сказать, что все испытывали ко мне неприязнь, но в то же время я не возьмусь заявлять, что никто и никогда не указывал на мою национальность в негативном ключе. Как правило, если что-то такое и исходило, то от учителей. Ясно ощущалось то, что межнациональные напряжения между русскими и чеченцами имеют единственное основание: не так давно прошедшие войны.
Мои сверстники, будучи людьми моего поколения, не ощутили на себе все тягости войны, и я тоже. Но ее ощутили и продолжают ощущать мои родственники, когда мы упоминаем ушедших из жизни родных, которых я совершенно не помнил. Так что я не сильно понимал, почему некоторые учителя, уставая от моей шкодливости, в сердцах выдавали что-то националистическое мне человеку, не прошедшему через войну, а рожденному в ее разгар.
У меня было много вопросов и идеологических столкновений с окружающим меня миром, но подтекста национальной нетерпимости в отношениях с однокашниками я никогда не ощущал. Население Москвы в целом становится все более и более интернациональным, и те наивные, невраждебные недопонимания, возникающие между нами, расширяют кругозор русских ребят уже со школьной скамьи. Культуры, все-таки, абсолютно разные. Разве они догадываются, почему отец при посторонних называет маму «эта», а она его «этот», и друг к другу они обращаются «хези хун», что переводится как «слышишь»? Или почему я недоумевающе изумлялся, когда они спрашивали, гулял ли я за ручку с Розой чеченкой из моей школы, на которой в пятом классе я твердо решил жениться, но через две с половиной недели понял, что наши отношения изжили себя и ходил ли к ней в гости. Ребята привыкли к тому, что в школьной столовой я не ем ничего мясного, потому что те мясные обеды, которыми кормили школьников, не были халяль; также они не расспрашивали меня о том, почему я не иду на вечерние танцы, проводившиеся в нашей школе зимой. Все эти различия между нами никогда не являлись камнями преткновения в нашем взаимодействии, напротив они их принимали и отталкивались от них. Помню, как один из мальчиков параллельного класса, приглашая ребят на свою дачу, чтобы угостить нас шашлыками, позаботился о том, чтобы целых два шампура нанизали мясом из баранины халяль, и сделал он это исключительно из-за одного меня.
Я поехал домой на метро и снова, как и в любое другое время года и особенно зимой сгорал от духоты в вагонах. Люди толпились и толкались: час пик. Я старался держаться сбоку от двери, прислонившись к поручню, но с каждой новой толпой пассажиров на каждой последующей станции удержать свое место было все труднее, и, в конечном итоге, новый поток людей на очередной остановке отбросил меня к дальним дверям. Когда я, наконец, вышел на Киевской, наступив, кажется, на все стоявшие у меня на пути ноги за чем следовали недовольные вздохи и причитания я отправился вверх по эскалатору и, выбравшись на улицу, с облегчением вдохнул холодный городской воздух.
Цветы. Цветы, повторял мужчина в плотной кожаной куртке и шапке, натянутой на глаза. Парень, цветы не нужны?
Нет, спасибо. Обычно я им не отвечал, но этот оказался чуть настырнее, и сделал пару шагов за мной.