Бишоп помещает инсталляцию как практику в контекст ряда теорий, которые она причисляет к постструктуралистским и которые так или иначе расшатывают, развенчивают модернистскую концепцию автономного и рационального субъекта: психоанализ З. Фрейда и Ж. Лакана, феноменология М. Мерло-Понти, теория дискурса Э. Лакло и Ш. Муфф именно пространство инсталляции, устроенное тем или иным образом, может дать зрителю ощутить эффект децентрации и «расщепления» субъекта, описанный в этих теориях. Однако, замечает Бишоп, инсталляция как практика известна тем, что огромное значение в ней придается непосредственному присутствию зрителя в пространстве работы а это так или иначе предполагает, что зритель выступает в качестве некоего целостного субъекта, от которого к тому же требуется более активное взаимодействие с произведением, чем в случае с традиционными искусствами. Это кажущееся противоречие приводит Бишоп к выводу о том, что «инсталляция требует физического присутствия зрителя именно для того, чтобы подвергнуть его опыту децентрации»64.
Отметим, что труд К. Бишоп следует считать одним из немногих удачных примеров классификации инсталляции: разработанная ею типология выглядит убедительно фундированной, а к каждому типу инсталляции приводится ряд исторических «предшественников». Вместе с тем представляется, что любая классификация, независимо от того, насколько произвольной или обоснованной она может показаться, неразрывно связана с целями и задачами конкретного исследования и не может быть экстраполирована в качестве универсального аналитического инструмента на любой материал. Таким образом, проблема классификации оказывается сколь неизбежной, столь же и никогда до конца не разрешимой.
***
Как свидетельствуют недавние труды об инсталляции, вышедшие в конце 2000‐х начале 2010‐х гг., в исследовании инсталляции на Западе на современном этапе ставятся задачи осмысления этого жанра с позиций теории искусства и философии искусства, помещения инсталляции в широкий культурный контекст, так как основные связанные с инсталляцией теоретические понятия уже выработаны, определены, не являются предметом споров и не нуждаются в доказательстве. Для некоторых авторов жанр инсталляции становится отправной точкой для размышлений более общего плана о модернизме и постмодернизме, философской проблеме эстетической автономии, о категориях времени и пространства в культуре, теории искусства и философии ХX века.
Так, в книге американской исследовательницы Ф. Ран «История инсталляции и развитие новых жанров искусства: технологии и герменевтика времени и пространства в искусстве модернизма и постмодернизма от кубизма до инсталляции» (2009 г.)65 используется оптика медиаэкологии. Это подразумевает рассмотрение того, как технологический прогресс влияет на представление об искусстве, а также того, как художественное произведение воздействует на человеческое восприятие, чувства, мировоззрение и ценности и какую коммуникативную роль оно выполняет. Труд Ф. Ран призван ответить на эти вопросы применительно к инсталляции. Книга Ран имеет солидную вводную главу, в которой затронут целый ряд медиаэкологических проблем и прослеживаются основные этапы изменения представлений о пространстве и времени, от первобытности до постмодернизма, с привлечением концепций, теорий и трудов Э. Сепира и Б. Ли Уорфа, У. Онга, М. Элиаде, М. Маклюэна, Э. Хэвлока, Дж. Томпсона, Л. Мамфорда, В. Беньямина, Ф. Джеймисона, В. Бёрджина, Д. Харви и многих других. Однако основная часть работы Ран производит впечатление плохо связанной с теоретическим вступлением, в котором речь идет о палеолитической, древнеегипетской, шумерской, древнегреческой культуре и западной культуре Средневековья, Ренессанса, Нового и Новейшего времени. Более того, основная часть труда Ран представляет собой стандартное изложение «предыстории» и истории инсталляции, возможно, более подробное, чем в других трудах, за счет обширной работы автора с источниками и литературой. Главные выводы, которые делает Ран, заключаются в том, что инсталляция является гибридной практикой, связанной со многими другими искусствами от архитектуры, перформанса до скульптуры, кино и видеоарта, а возникновение инсталляции было подготовлено реди-мейдом, коллажем и новым, «системным» представлением о произведении искусства, включенном в контекст. Эти выводы вряд ли можно назвать оригинальными, так как все эти тезисы повторяют идеи, давно сформулированные как в критических (эссе ОДогерти 1976 г.), так и в академических текстах (монография де Оливейры, Оксли, Петри и Арчера 1994 г.).
В том же 2009 г. была издана другая книга «Инсталляция: между картиной и сценой»66 датского историка искусства А. Р. Петерсен, в которой также ставится цель теоретического осмысления инсталляции (на английском языке книга опубликована в 2015 г.)67. Одна из самых сильных сторон данной работы, на наш взгляд, это детальный анализ того, что Петерсен называет дискурсом об инсталляции: автор прослеживает, как артикулировалось появление новой художественной практики второй половины ХX века в исторических и критических текстах. Два раздела книги Петерсен посвящены тому, какую роль в практике инсталляции играют категории пространства и времени. Дискурс и проблематика инсталляции в этом труде анализируются параллельно с дискурсом и проблематикой перформанса, которому посвящено несколько отдельных глав книги, что позволяет наметить точки взаимовлияния и схождения этих двух практик, что особенно актуально для периода 19601970‐х гг., когда многие ведущие художники работали в равной мере с обоими жанрами. В целом текст Петерсен можно охарактеризовать как фундаментальный труд, обобщающий опыт осмысления инсталляции, накопленный к настоящему моменту, и организованный не по хронологическому, но по тематически-концептуальному принципу.
Нельзя не отметить, что несмотря на то что книга Петерсен учитывает почти все значимые тексты дискурса об инсталляции, главным вопросом, который пронизывает этот труд, остается вопрос «Что такое инсталляция?». Центральная идея данной книги заключается в том, что наиболее продуктивно рассматривать инсталляцию как переходную (passage) практику, которая разворачивается на пересечении различных сфер и работает с границами между ними: сюда включается и представление об инсталляции как интермедиальной практике, и проблема границы между художественным пространством произведения и пространством, которое относится к зрителю, изучающему это произведение изнутри, и многие другие аспекты.
Необходимо упомянуть и труд Б. Ферриани и М. Пульезе «Эфемерные памятники: история и консервация инсталляций» (издана в 2009 г. на итальянском и в 2013 г. на английском)68. Эта книга является результатом итальянского проекта по консервации инсталляций DIC Documentare Installazioni Complesse («Документация сложных инсталляций»), осуществленного в 20062008 гг. с участием пяти итальянских институций: миланского Музея Новеченто, Национального музея искусств XXI века (MAXXI) в Риме, музея MART в Роверето, а также Коллекции Пегги Гуггенхайм и Фонда Пино в Венеции. Авторы книги, М. Пульезе и Б. Ферриани, являются известными специалистами по консервации памятников современного искусства и руководителями данного проекта. В книге Пульезе и Ферриани замечают, что инсталляции представляют собой наиболее проблематичный в обращении для музеев тип произведений, но в то же время и наиболее интересный для публики. Половина книги посвящена опыту документации шести сложных многосоставных инсталляций, выбранных специалистами проекта, работ А. Бродского, Б. Виолы, М. Мерца, М. Барни, Р. Штингеля и Ф. Веста, А. Кифера. Статьи итальянских специалистов, включенные в издание, касаются различных проблем музейного приобретения, хранения, консервации, воссоздания инсталляций: жанровой специфике инсталляции и видеоинсталляции, использованию различных техник документации инсталляций, роли интервью с художником в процессе консервации произведения и учета всех материальных и смысловых аспектов работы. Во вступительных же статьях ставится цель подчеркнуть роль итальянских художников в становлении и развитии инсталляции, что обусловило подробный анализ творчества итальянских футуристов, пространственных работ Л. Фонтаны, произведений арте повера, первых итальянских выставок инсталляции 1960‐х гг. и пр. Один из вводных текстов был написан специально для данного издания Дж. Челантом, который уделял особое внимание итальянским художникам еще в первых своих текстах об инсталляции 1970‐х гг.
Появление такого труда, как книга Ферриани и Пульезе, в очередной раз свидетельствует о том, что инсталляция, которая в момент своего становления характеризовалась как маргинальная, институционально-критическая, эфемерная практика, к настоящему моменту стала конвенциональным жанром, и, более того, уже накоплен определенный опыт ее музеефикации и анализа с позиций сохранения и консервации музейных предметов.
***
Пожалуй, единственная книга отечественного автора, которая оказала заметное влияние на западные тексты по инсталляции, это программный труд И. Кабакова «О тотальной инсталляции»69. Это соответствует роли, которую Кабаков сыграл в развитии этого жанра на международной художественной сцене, особенно в 1990‐х гг., и его мировому признанию в качестве одного из наиболее важных художников, работавших с инсталляцией. Издание «О тотальной инсталляции» представляет собой запись пятнадцати лекций, прочитанных Кабаковым в Художественной школе во Франкфурте-на-Майне в 1992 г., с небольшим более поздним «послесловием» «Вступлением к общей теории инсталляции». Главная ценность книги Кабакова, на наш взгляд, в том, что он, сочетая роли художника-практика и художника-теоретика, сумел точно сформулировать многие ключевые черты инсталляции, исходя из своего опыта и практически не прибегая к ссылкам на критические и теоретические труды: сюда можно отнести его интерпретацию «театральности» инсталляции70, ее интермедиального пространственно-временного характера, некоторых аспектов переживания инсталляции «всем телом»71, роли объектов и пространства в инсталляции. Среди факторов, определивших контекст возникновения инсталляции как практики, Кабаков выделяет следующие: изменение отношений «центр периферия», кризис живописи и картины, коммерциализация искусства, постмодернистское «всесмешение языков и смыслов», направлений и стилей, противоречие между национальным и интернациональным компонентом в искусстве, превалирование индивидуального творческого метода над групповым, наконец, ситуация «принципиального неразличения сфер искусства и жизни»72. Особое внимание следует обратить на то, что инсталляцию Кабаков считает практикой, наследующей живописи и картине. Живопись для Кабакова, как и для многих зарубежных художников 19601970‐х гг., предстает истощенным искусством:
по всей вероятности, исчерпаны внутренние возможности развития этого жанра [картины], и он на наших глазах превратился из «модели мира», чем он был когда-то, в «предмет», который режут, поливают краской, переворачивают лицом к стене, набивают на него все что попало73.
Нельзя не отметить, что эти рассуждения Кабакова в высшей степени созвучны проблематике, заявленной в «Искусстве и объектности» М. Фрида. Инсталляция, по утверждению Кабакова, это «дочь живописи»74, четвертый великий период в истории искусства после периодов главенства фрески, иконы и картины: инсталляция, так же как и традиционная живопись, стремится создать иллюзию пространства, воплощая «полный универсум, полную, завершенную в себе модель мира»75. Завершая рассмотрение «О тотальной инсталляции», заметим, что сильное влияние теории инсталляции Кабакова обнаруживает и ряд посвященных инсталляции статей философа Б. Гройса76.
Большую ценность с точки зрения истории отечественной инсталляции представляет глава из книги М. Мастерковой-Тупицыной «Авангардное московское искусство 19221992» (Moscow Vanguard Art 19221992), название которой можно перевести как «Появление инсталляции»77. В данном тексте предпринята попытка очертить процесс возникновения инсталляции в неофициальном советском искусстве и проанализированы многие ключевые памятники, подготовившие становление новой практики и, собственно, ставшие ее первыми произведениями: «Дверь» В. Янкилевского, альбомы И. Кабакова, «Рай» В. Комара и А. Меламида, «Окна» И. Чуйкова, квартирные выставки АПТАРТа, первые инсталляции И. Наховой и И. Кабакова. Мастеркова-Тупицына связывает появление новой практики с социальными и культурными условиями существования нонконформистов в 19701980‐е гг., рассматривая произведения в рамках проблематики входа выхода безвыходности, исключенности их авторов из культурного процесса, а также уделяя внимание роли мастерской как места показа и обсуждения работ и альтернативной выставочной площадки. В то же время статья Мастерковой-Тупицыной остается историческим очерком, в котором не ставится цель концептуального или теоретического осмысления инсталляции и, главное, не поднимается вопрос о том, что такое инсталляция, будто бы это представляется автору чем-то самоочевидным несмотря на то что данный вопрос особенно актуален в связи с тем периодом и материалом, которому посвящен этот текст.
В свете того, что глава из книги Мастерковой-Тупицыной является, возможно, единственным академическим текстом сугубо по истории отечественной инсталляции, при изучении ее исследователю приходится намного более активно обращаться к источникам, чем в случае с западным материалом. В частности, Глава 3 настоящего труда была написана с опорой на широкий ряд документов из Архива Музея современного искусства «Гараж». Помимо этого, нам удалось взять ряд интервью и комментариев у В. Захарова, В. Комара, И. Наховой, Н. Абалаковой, О. Кулика, А. Монастырского, С. Обуховой, Н. Паниткова78, за что мы искренне признательны всем участникам.
Дискурс об инсталляции
Если воспользоваться методом, предложенным для этого датской исследовательницей инсталляции Анне Ринг Петерсен79, то выходившие начиная с 1960‐х гг. критические и академические тексты, тексты художников, а также выставки инсталляций и их каталоги можно воспринять как дискурс об инсталляции. В своем труде Петерсен пользуется для этого понятиями, сформулированными дискурс-теоретиками Э. Лакло, Ш. Муфф и Н. Фэркло. Опираясь на труд Петерсен, мы применим эту оптику и для избранной нами темы. Поскольку в нашем исследовании мы сосредоточиваемся на процессе становления жанра на ситуации возникновения, «текучести», «неоформленности» нового явления, именно такой подход позволяет проследить в том числе дискурсивное становление инсталляции и выяснить, как дискурс способствовал осмыслению нового жанра и формулированию его характерных черт. Ведь дискурсы, по определению М. Фуко, это «практики, систематически формирующие те объекты, о которых они говорят»80. Это тем более актуально, что инсталляция крайне распространенная, аморфная и особо многогранная художественная практика, которой трудно дать определение (к чему мы еще вернемся далее).
Возникновение дискурса об инсталляции
Прежде всего, необходимо затронуть собственно проблему возникновения дискурса об инсталляции. В связи с этим важно напомнить, что составляло идейный фон этого процесса.
На момент зарождения этого жанра и дискурса о нем 1950‐е и начало 1960‐х гг. приходится триумф живописи абстрактного экспрессионизма и «высокого модернизма». В 1960 г. ведущий американский критик этого периода, апологет абстрактного экспрессионизма К. Гринберг опубликовал текст «Модернистская живопись», в котором развил идеи своих более ранних текстов «Авангард и китч» (1936) и «К новейшему Лаокоону» (1940) и выступил сторонником «чистоты» и самоограничения искусств и четких границ между ними, что, по его мысли, должно было обеспечить эстетическую автономию модернистского искусства. В «Модернистской живописи» Гринберг в наиболее законченном виде изложил свою формалистическую концепцию медиума, согласно которой под медиумом понималась «сфера компетенции» каждого отдельного вида искусства, которую искусства должны были сузить, отказавшись от всего внеположного этой «сфере компетенции» в первую очередь, от всего присущего медиуму других искусств, чтобы упрочить свою власть над ней81. Таким образом, основополагающей чертой модернизма как явления, по мнению Гринберга, была самокритичность82. К примеру, медиум живописи был сопряжен для Гринберга, прежде всего, с плоскостью холста, на который нанесены краски83, так как это единственное, что для Гринберга отличает живопись от других искусств. Ключевое значение имело и то, что «чистая» живопись, по Гринбергу, должна была стремиться к «чистой оптичности», то есть должна апеллировать только к зрительному восприятию84. Высшей точкой развития тенденции к очищению авангардной живописи Гринберг считал искусство абстрактного экспрессионизма.