А потом, увидев, что я человек образованный, попросили, чтобы я ещё и историю взяла в этих классах.
Для начала все учительницы пришли ко мне на урок, сели на задних партах и слушали меня так же, как и ученики, открыв рот и ничего не понимая.
Потом сказали, что «как в кино». А я, только что выпущенная институтка, только что защитившая диплом об отношении Толстого к искусству, щёлкала и свистала на тысячу ладов.
Потом, через полгода, ребята мне сказали, что они совершенно не понимали меня три месяца, пока не привыкли к моей московской речи.
Да и слова я такие говорила, которые они никогда не слышали, а спросить стеснялись. Надо сказать, что и я их не понимала, потому что в тех краях в речи в одних деревнях диалектное «цоканье», а в других «чоканье».
Шла овча да из Череповча,
Да как брыкнечча, перевырнечча!
Овча, овча, на хлибча!
На все мои вопросы они сначала протяжно недоумевали: «Эво-о?»
А потом натужно невпопад вспоминали какие-нибудь слова из учебника. Но постепенно мы всё-таки стали понимать друг друга, и я решила, что спрашивать этих милых детей на уроках ни о чём не надо, а надо рассказывать, рассказывать и рассказывать. Потому что читать им некогда, всем им приходилось помогать родителям по хозяйству, читали почти все очень медленно и с трудом, да и книг на всех в школьной библиотеке не хватало.
Я была тоненькая и хорошенькая, все в меня влюбились. После урока облепляли мой стол, так что душно становилось, разглядывали меня до мельчайших подробностей.
В деревне все друг с другом здороваются, и я со всеми здоровалась. На родительское собрание пришло чуть не полдеревни. Сели за парты загорелые, морщинистые, все как будто одного возраста около пятидесяти, в платках, в каких-то серых одеждах, и только маленькие глаза светлые. Но вообще-то все эти, как мне казалось, бабушки и дедушки очень гордились своими взрослыми образованными детьми десять классов кончают!
С учителями в деревне беда. Чаще всего это бывшие хорошие ученицы, вышедшие замуж за одноклассников и заочно проучившиеся в каком-нибудь ближайшем педвузе.
Однажды я зачем-то пошла к учительнице литературы.
Подошла к дому никого нет. Вдруг смотрю от кучи собранной картошки отделился большой ком. Я сначала даже глупо испугалась неужели такая большая картошка бывает? Нет, вижу человек.
Кричу:
Где здесь Текуса Варсонофьевна живёт?
Да это я, Тамара Михайловна! И смеётся.
Молоденькие учительницы, присланные по распределению, иногда остаются в деревне навсегда. Или выходят замуж за какого-нибудь своего взрослого выученного ими самими ученика, или остаются старыми девами.
Парни в старших классах там уже взрослые мужики, крепкие, румяные, уверенные. Девушки тоже здоровые, румяные, уверенные. Во втором полугодии я стала замечать, что появилась озабоченность, как бы меня оставить в школе. Какой-то марьяжный интерес. Но у меня уже был настойчивый жених. От него я каждый день получала хорошенькие маленькие польские конвертики, которые мне приносили иногда прямо на урок. Дети улыбались. От него приходили посылки с сигаретами, конфетами и дефицитными крабами. В деревеньке всё моментально знают. А потом он и сам приехал. Одолев весь этот сложный путь, первый и последний раз проехав на грузовике и порвав при этом красивый чёрный костюм.
Там чудесный пейзаж! Холмы, угоры по-ихнему, на угорах маленькие деревушки из больших высоких крепких домов, между холмов вьётся речка, и густые еловые леса. Ёлки возвышенные, разлапистые, похожи на готические соборы.
Мы гуляли по лесам и полям, слушали жаворонков в высоте. Заходили в дома, и нас угощали молоком и картошкой. А мы угощали ребятишек конфетами.
Я жила в новом учительском доме, который построил для себя, для своего сына, завуча и ещё одной местной учительской семьи директор школы. Весьма образованный человек, учитель немецкого языка.
У него была большая библиотека, много немецких книг.
Дом он построил с городскими удобствами там было отопление, канализация, ванна, где можно было в колонке согреть воды. Он был, конечно, самый интеллигентный человек в округе. В Тарноге был ещё один мощный интеллект преподаватель литературы, имени, к сожалению, не помню, а по фамилии Угрюмов. Были и ещё местные интеллигенты, с которыми я не успела познакомиться. Они все знатоки своего края, какие-то спокойные, независимые, вдумчивые люди.
Нет, я даже подумывала, а не остаться ли здесь навсегда.
Даже жениху говорила: «А ты будешь преподавать математику!»
Там был чудесный старик, который плёл лапти и всё, что ему заказывали, короба, сумки, вёдра. Мне он сплёл из лыка портфельчик, с которым я долго щеголяла по Академгородку. Теперь в нём у меня хранятся документы.
Там было чудесное вкусное молоко и чудесный белый хлеб.
Да! Там было такое небо! Ночью тёмно-синее полушарие, полное звёзд! От звёзд было светло!
Там был клуб, где мы с женихом смотрели «Земляничные поляны» Бергмана и «Любовь под вязами». Пол в клубе был весь покрыт мягким ковром из подсолнуховой шелухи.
Там была такая чистая грязь на дорогах! Вернее, это были не дороги, а грязевые реки, которые бороздили тракторы и грузовики.
Там всё было чудесно!
Но однажды меня вызвал директор и сказал, что раз я преподаю историю, то мне обязательно надо вступить в партию.
Собрали комсомольское собрание и дали мне рекомендацию, и стала я с тех пор кандидатом в партию. Осенью должны были принять. Мне не страшно было оставаться в деревне. Мне стало страшно, что я окажусь в западне. Я знала, что такое партия.
После экзаменов я уехала навсегда.
До сих пор стыдно. Меня так все полюбили. И я так всё там полюбила!
Вологда в сердце
Вологда в сердце. Нельзя, наверное, такое тривиальное название давать самым дорогим своим воспоминаниям, но что делать, если каждый раз при слове Вологда я чувствую прилив крови к сердцу, и становится как будто душно и хочется глубоко вздохнуть, и одновременно какой-то простор и несоизмеримое ни с чем значение чего-то важного и настоящего. И это при том, что прожила в Вологде я всего восемь детских лет, да ещё год проработала в деревеньке учительницей после института.
Что делает родину Родиной?
А очень просто: родился ребёнок и пошла записываться информация на «чистую доску». Пока что только пять чувств дают нам эту информацию. Мы видим белую грудь матери, дающую нам жизненные силы, её серые глаза, смотрящие на нас с любовью, тревогой и заботой, а над ними небеса, всегда разные, но всегда одни и те же голубые и высокие, серенькие и тёплые, как материнский платок, и синие и чёрные глубокие, необъятно широкие и горящие звёздами.
Всё! Отпечатался образ родины! Уже никакие другие прекрасные небеса не будут так нужны!
Но и ещё мы нежным свежим нюхом чувствуем запахи, главный из них запах мокрого дерева, мытых деревянных полов, старых досок деревянного сарая, смолистый запах свежераспиленных и расколотых дров, поленниц и дымный и озоновый запах дерева, сгорающего в огне. Это потом уже, попозже, придут запахи цветущих лугов, отдельно запахи полыни и крапивы, клевера и ландышей, запахи свежего сена и речной воды, леса, прогретого солнцем, только что прошедшего стада, свежевыпавшего снега. А пока что, в младенчестве, запахи дома, тепла, свежих пирогов.
А ничего пока не понимающие уши уже слышат родную речь, и в головёнке происходит колоссальная работа слышим слова, которые каким-то чудом, ещё до понимания их смысла, укладываются и распределяются в грамматические формы, и никогда никакой язык мы не выучим так легко и просто, как выучиваем родной. И будем знать от рожденья, что дом, дома, дому, домой, что идёт, шёл, пойдёт, что окно оно, а река она, и какая музыка у речи, и как надо правильно интонировать вопросы или радость. И никаких трудностей, на которые жалуются иностранцы, в родном языке нет, и мы говорим, как дышим, и не сказать что-то бывает труднее, чем сказать.
Всё это у всех людей так. У каждого своё небо, свои запахи и звуки.
А у меня Вологда.
Вот я еду в поезде из Москвы ли, из Сибири ли смотрю в вагонное окно и вроде такие же дома и поленницы в Ярославской или Костромской области, но вдруг что-то ворохнулось в сердце а ведь это уже Вологда!
И Вологда это не только сам город, это вологодская земля, вологодский воздух, вологодское небо. Как будто какие-то невидимые стеклянные стены отделяют её от всего мира, как будто стоит она в огромном хрустальном стакане, и в небе у неё есть свой небесный участок только её, вологодского неба.
Как-то счастливо и гармонично спаялись в ней еловые леса и болота, потаённые речки и угоры, какой-то незлобивый дух простоты и затейливого мягкого юмора, несуетливого, но спорого труда.
Кажутся абсолютно естественными, как трава, плетение кружев и выделка льняного полотна, произрастание рядом сереньких домишек и белых церквей.
И пусть в городах понастроили многоэтажных домов, а по улицам грохочут и воняют огромные грузовики, это всё так, оскомина времени, вологодская земля всё принимает, но остаётся земля, и она, пока Земля не перевернулась, всё будет своей для людей, даже для тех, кто и не думает об этом и не собирается думать, а собирается, наоборот, уехать куда-нибудь, в других краях поискать счастья и, возвращаясь, видит, что мало что изменилось, и, может быть, досада его берёт, но где-то в укромном уголке сердца чувствует успокоение и порядок: всё хорошо, я дома!
Что за тайна в этом? Почему так? Не знаю.
Действо под названием «Пироги»
Время 34 часа.
Место пироги любят тепло, чистоту и воздух.
Идея дать радость любимому существу.
Исходные продукты Мука, Дрожжи, Молоко, Масло, Яйца, Соль, Сахар. Инструменты Руки, Ложка, Нож, Кастрюля, Весёлка, Кисточка, Противни, Скалка, Сито.
Спецодежда Фартук, Косынка, Полотенце.
Начинка
Мясо нарезаем кусками, заливаем кипятком и варим с добавлением соли и лука 20 минут. Бульон сливаем в отдельную кастрюльку. Мясо со свежим луком прокручиваем на мясорубке, добавляем соль, перец и бульон, хорошо перемешиваем.
Тесто. Первое пресуществление
В тёплое Молоко положим Соль, Сахар, Яйцо, Дрожжи и, подсыпая просеянную Муку и подливая растопленное Масло, крутим и вертим слева направо и справа налево, поднимаем снизу и нажимаем сверху, и подхватываем, и ворочаем, и месим. Уже и устали немножко, и надоело, но продолжаем месить, представляя при этом, что невидимый столб Добра и Любви устанавливается между нашей Кастрюлей и Небесами. Тесто становится эластичным, однородным, «тяглистым» и напоминает большую тяжёлую женскую грудь.
Счищаем Ножом со стенок приставшее тесто и формируем каравай, гладкий ком Теста, наливаем в руку ещё немного растительного Масла и усердно вымешиваем еще и ещё, стараясь, чтобы в этом каравае образовался пузырь с воздухом, потому что Тесто очень любит Воздух.
Накрываем Кастрюлю Полотенцем и ждём, когда Дрожжи сделают своё дело и увеличат объём Теста в три раза.
Тесто. Второе пресуществление
На стол подсыпаем муки и вываливаем на него поднявшееся и ставшее лёгким Тесто, формируем снова из него каравай, и пусть оно снова постоит и «подойдёт». С этого момента с ним надо обращаться мягко и нежно, не мять и не давить. Начинка у нас готова, чистые противни смазаны маслом, Духовка включена.
Ножом отрезаем от каравая кусок Теста, делаем из него некую колбаску и нарезаем её на кусочки, чтобы сформировать из них уже маленькие каравашки, величиной с девичьи грудки. Пусть тоже постоят, «порасходятся».
Потом раскатываем Скалкой или лепим руками из Теста лепёшки, накладываем на них Начинку и сочиняем Пирожок, защипывая пальчиками краешки.
Укладываем их на смазанные Маслом Противни шовчиком вниз на некотором расстоянии друг от друга, потому что на противне им снова надо «расстояться» и не слипнуться.
Спустя некоторое время помажем их Пёрышком или Кисточкой взбитым Яйцом с добавлением столовой ложки Молока и ставим в духовку при температуре 175200 градусов на 1520 минут, пока не подрумянятся.
Выкладываем пирожки на чистую Доску, смазываем их растопленным Маслом, накрываем сначала чистой бумагой, а потом Полотенцем им хочется «отдохнуть».
И вот Пирог готов, румян и свеж, на радость мне и вам!
Как я отношусь к моему прошлому
Надо признаться, память у меня плохая.
Однако недавно закралось у меня сомнение в этом постоянном моём убеждении.
И засомневалась я после того, как услышала по телевизору слова Л. Н. Толстого о том, что он до 56 лет совсем не помнит природы и объясняет это тем, что, по-видимому, что он тогда и сам был природа.
А у меня, наоборот, самое первое воспоминание связано с природой.
Я не могу сказать, сколько мне было лет 23, но это точно самое первое. Было это в Харовске. Мы с ребятишками пошли в какой-то ближайший лесок, и я, увидев прехорошенький холмик, со словами «Какая хорошенькая горочка!» быстренько взобралась на неё. Это был муравейник! Ужасные маленькие насекомые немедленно облепили и искусали меня. Я, конечно, в рёв, вытряхиваю их из-под платьица. Наконец, успокоившись немножко, искусанная и обиженная, остановилась около плетня из двух или трёх серых жердин, оперлась о нижнюю из них и УВИДЕЛА.
За забором картофельное поле, за ним кусты малины, а ещё дальше заходящее, такое румяное, умиротворённое, спокойное, ласковое и утешающее СОЛНЦЕ.
Эта картина до сих пор стоит перед глазами, я её вижу.
Потом, спустя много лет, я придумала теорию, что душа наша просыпается из небытия после какого-то сильного впечатления, эмоционального удара, и то, что тогда первым отпечаталось в нашем сознании, во многом определит нашу личность и дальнейшую жизнь.
И вот я стала вспоминать, и оказалось, что самые счастливые воспоминания у меня о природе. Оказалось, что вообще моя жизнь это длинная череда пейзажей, которые я отлично помню, вижу их в своём воображении. Я не помню событий, разговоров, но помню именно растения, деревья, горы или поля, моря или озёра. И я помню, что часто я «разговаривала» то с целым миром где-нибудь на Чучур-Муране, то с морем в Пицунде, то с любимой аллейкой на даче. Глаза мои «любят» всё, что растёт. И помнят.
Уши больше заняты «пониманием», но они сразу отправляют понятое в подсознание и не озабочены запоминанием. Глаза мои «читают» лица, я много могу сказать о человеке даже не поговорив с ним, я надолго запоминаю лица и узнаю их по прошествии многих лет. А на слух я воспринимаю ум или глупость, искренность или фальшь да очень многое!
Скорее всего, это у всех так.
Я обрадовалась тому, что я, оказывается, очень много помню картин природы, и они всегда со мной. Я и себя легко представляю деревом сосной. Люблю вообразить историю жизни какого-нибудь дерева с кем и чем встречались его корни, почему у него на стволе трещина, какие птицы на него садились, как оно зимой мёрзнет и терпеливо ждёт весну, и как весело ему весной тянуться к солнцу и небу.
И кажется мне, что мы с ним одно и то же, ну просто ничем не отличаемся!
Из небытия я выбралась прямо на эту кусачую горочку.
И мне досталось от муравьёв, и было страшно и обидно, и я плакала, а потом увидела сквозь мягкую дымку тёплое утешающее солнце.
Я была один на один с ним, все дети ушли дальше в лес, а я стояла возле забора и что-то чувствовала, наверно, нельзя сказать, что я что-то думала.
Подобную дымку и одиночество я чувствую всегда, оно не тяготит меня, наоборот, включённость в какую-либо компанию лишает меня себя.
Странно, что в раннем детстве не помню Мамы.
Со мной всегда была сестрёнка Риточка, я ей была отдана под опеку.
Она была старше меня на четыре года, и ей хотелось играть со сверстницами, а я вечно тянулась за ней, обижаясь, что меня не принимают играть.