А еще там хранились, тоже в полотенце специальном тяжелые куски пиленого сахара, которые всегда экономили и отпиливали бережно, осторожно, будто боясь поранить.
Сундук занимал почетно место в избе у окна. На нем и обедали, и беседовали, пока ели. Он был главной мебелью в доме, со своим таинственным скарбом. Ей в детстве очень хотелось нырнуть в его нутро с головой. И сидеть там, постигая смыслы вещей сложенных на самом дне его. Потому что все доступное, и ежедневной потребности, лежало в нем сверху. Но до дна там было скрытое от её детских глаз пространство, которое чем то же было заполнено. Но доступ к ним был закрыт на замок, а ключ от него бабушка носила с собой постоянно.
Вам чем-то помочь, выдернул её из воспоминаний приятный мужской баритон.
С доставкой помочь! приказала она.
Приказчик, именно так называли раньше продавцов-помощников, а ни какой ни «менеджер», был слегка удивлен её решительному желанию купить эту застрявшую в их супермодном комиссионном антикварном магазине, этот глупый сундук. Они уже надежду потеряли, что на него кто-нибудь позарится. А тут еще такая тетка, вся в мехах и макияже.
Откройте его, приказала она.
И когда продавец, уже торопясь под её требовательным взглядом, звякнул замком, и не без натуги поднял сундучью крышку, она даже слегка оттолкнула его и быстро-быстро заглянула туда вниз, на дно.
География оказалась той же. Все отделения, полочки и ящички расположились в знакомом рельефе.
Это был он! Может и не именно он. Тот бабушкин никто бы не доставил сюда из другого конца российского простора. Но это был его брат. Их делала рука одного мастера и одного времени. Это было несомненно.
Правда, из сундука не повеяло конечно, ароматом свежеиспеченных хлебов. Скорее, из него потянуло прокисшими блюдами коммуналки, где он и стоял, скорее всего, в последнее время. И еще она на дне рассмотрела какие- то пятна.
Фонарик, приказала она продавцу. Тот незамедлительно принес. Она высветила днище сундука и сразу поняла, что все поправимо.
И она все сможет, отчистить и отремонтировать нутро этого сокровища, и подарит ему новый аромат.
Какой этаж? спросил её оформляющий доставку мужик. А узнав, пробурчал:
Берем как за рояль. Такая же тяжесть.
Она только улыбнулась этому сравнению. Она была счастлива и успокоилась только тогда, когда собственным присутствием удостоила всю погрузку и, к удивлению грузчиков, села с ними в грузовичок, чтобы не оставлять без присмотра его величество сундук.
А вас из дома не выгонят? шутканул один из грузчиков. Она не удостоила его ответом.
Ну-ну!!! хихикнул напарник.
Сундук действительно на свету выглядел не столь величественно. И бок ободранный и крышка неопределенного цвета, а ещё сбоку она в магазине не рассмотрела, было нацарапано и вырезано короткое, лучшее слово русского языка. И про неё тоже.
«Д У Р А».
Сундук как бы сказал ей сразу, что он о ней думает.
Грузчики не могли угадать. Никто её с этим сундуком и не мог выгнать.
Дом её, вернее квартира, хоть и был, по словам немногочисленных подруг, «полной чашой». Но чаша эта была с большим дефектом, со сколом в судьбе, который назывался в быту одиночеством. Не сложилось ни с мужьями, ни с детьми. Она снимала шляпу перед своим одиночеством, очень уважала и боялась его. И постоянно придумывала себе всякие дела, чтобы держать с ним дистанцию, и не сильно общаться.
И вот это приобретение. Она как-то сразу поняла, что сундук, который грузчики поставили прямо посреди комнаты, требует своего места, и она стала ревизским взглядом оглядываться. Что бы такое удалить из своего жилища, и сразу глаза выхватили предметы, без которых давно можно было обойтись. Которые из лени не выбрасывались. И потянулись руки к ним в азарте, и позван был дворник Рустам, который за небольшое вознаграждение унес на помойку. Дворник Рустам всё порывался и сундук новообретенный вынести, удивлялся его трагическому облику, но был впряжен ею в обратное. Они вдвоем с большим трудом поставили сундук под широченное окно в комнате. Где он и замер сразу, поняв, что наконец дома. И она, проводив Рустама, наконец пристроилась на его крышку, и погладила ласково его шершавый бок.
Привет! Живем? тихо спросила она. Но в ответ с поверхности на неё живо глянула надпись поменьше, но с тем же смыслом прямолинейным.
Да. Я дура, улыбнувшись, согласилась она.
Она сидела на сундуке и с удивлением рассматривала свое жилище. Каким оно стало пустым, просторным. Как будто дом наполнился другим, незнакомым или давно забытым, пространством. И в доме можно было прыгать, танцевать. И ничто уже не цепляло тебя за рукава, никаких острых углов. Ничего кроме того, что она забросила в доброе чрево сундуку. Все лишнее он не принял, все улетало за борт жизни. Он быстро навел ревизию в хламе, который казался до этого незыблемым, и оставил только то, что мог вместить. Отбор нужного был жесток и с учетом вечности. Сразу мыслилось стоит в сундуке сохранить, или обойдешься.
Оказалось, что почти без всего она может обойтись.
Даже спать на нем можно было, так он был широк. И крышка его была теплой, будто дерево из которого она была выстругана, все еще делилось своей нескончаемой жизнью.
Она еще немного колебалась, зачистить ли ругательные словечки «дура» и прочие, которые приобрел сундук на своем долголетии, но не стала.
Потому что была в этом какая-то правда и о ней.
Чтобы заполнить сундук по настоящему, ей придется долго, очень долго жить. А главное, хорошо бы научиться хлеба печь, чтобы вернуть сундуку его личный аромат. Она еще раз открыла крышку, заглянула внутрь. Пахло свежевымытым влажным деревом.
Что ж! И это не плохо.
И углы в сундуке были хоть и кованные, но не острые. И замок легко вошел в ушки, ключик повернулся.
Щелк! услышала она приятный звук. И стало вдруг легко и спокойно. Она даже не стала анализировать, почему. Было ощущение сделанного большого и нужного.
Все, чем дорожилось, о чем много было думано, бережно хранимое, вспоминательное слезливо не вместилось в старый сундук. Он их просто не захотел принять, хоть там было много места. При желании она бы могла поместить там себя вместе с одеялами и подушками. Она да. Все остальное нет. Лишнее. Её поразила отборчивость сундука. Она просто чувствовала его нежелание вмещать в себя непотребство всякое. Он был разборчив. Ей стоило бы поучиться этому редкому качеству.
Сундук, казалось, готов был заменить ей все, при этом расширяя свободное пространство. И даже в окно, которое было вечно занавешено шторой, можно было смотреть, удобно усевшись, на все тот же сундук. Что она незамедлительно и сделала. Сев на его теплую крышку, она как будто опустилась на траву газона во дворе, на который всегда строго запрещалось выходить даже босиком.
Сидя на сундуке, она легко рассмотрела внизу во дворе, как три тетки в спортивных костюмах шли бодрым шагом и строем, резко отчеканивая углы по каре двора. Чеканя шаг, они маршировали по периметру двора. Периметр был коротким, но они еще раз, и еще раз прошагивали его. Вид у них был деловой и сплоченный. Они явно имели цель. Сверху они казались маленькими, широкоплечими и слегка карикатурными.
Р-раз ра-аз! спешили.
Куда?
«Каждый к своему сундуку», подумалось ей уверенно.
17 октября 2018, бестетрадные.
Порыв
Она встала не в духе. И все было не так. Обещал кто-то и не позвонил, она точно помнила, что кто-то должен был позвонить. И даже напросился на вечер. Кофе уплыл на чистую вымытую накануне плиту, в ванной опять что-то капало. И все эти мелочи гнусом мелким роились в голове, вызывая неприятное и ненужное в ней раздражение. Ведь утро должно быть деловым и нежным. Это у неё по жизни был такой девиз. Утро должно быть деловым и нежным, деловым, чтобы настроиться на рабочий и обязательно толковый день. Нежным для себя. Она пыталась беречь себя, свое настроение, с самого утра. Потому что, если по какой-то мелочи выходила из строя, доставалось всем. И домочадцам, и неосторожно позвонившим, и собаке, и кошке, и тарелкам. Она никогда не анализировала, откуда это черная волна мелких обид и огорчений, которая и под лупой не была бы видна, разве что в окуляр микроскопа, вырастала за несколько минут в яростное цунами. За несколько минут накрывала её и потопляла в отвращении ко всему, что происходило.
И тогда она срывала с вешалки плащ или пальто это по сезону, и бежала от себя на улицу. И там долго и быстро ходила кругами по знакомым улицам, которые её тоже раздражали узнаваемой однообразностью, отсутствие сюрпризной радости.
Через час с небольшим она возвращалась домой, где цунами уже не было и следа. И она всегда удивлялась, думая в какой-такой канализационный колодец она откатилась в своем отливе.
Но сегодня она не могла позволить себе сбежать от этой гневной напасти, она действительно ждала звонка.
Она в раздражении рванула в разные стороны шторы на кухонном окне и вернулась к плите, стереть до конца кофейную пенку.
Она, ворча злые слова себе под нос, провела рукой с губкой туда-сюда. И вдруг уловила синхронное движение за окном. Она метнула туда взгляд.
Там, под сильным ветром, раскачивались ветки рябины. Ветер сильно выгибал их, потом отпускал. А рябина не давалась его силе и все выпрямлялась, выпрямлялась. И движение её, взмахи листьев, напоминали дирижера. Как будто он стоял и руководил огромным оркестром, невидимым окружающим.
Это выглядело страстно, неистово, и похоже было, что исполняется очень сильная музыка. Симфония Гайдна или Бетховена.
И оторвавшись от грязной плиты, подойдя к окну, она стала слышать эту музыку.
На рябину больше никто не смотрел. Она росла во дворе одна. Двор был и для нее узок и мал. Но она каким-то чудом, вопреки всему, выросла в ладное высокое дерево. И теперь макушка её дотянулась до ветра. И он вольно гулял в её июльской листве и ворошил оранжевые уже ягоды.
Ветер как будто звал эту рябину из узкого двора. Туда, в просторы, которые она так и не увидит. А она все сгибалась и выпрямлялась, взмахивая ветками, как дирижерской палочкой.
Зрелище было воистину прекрасным. И она слышала эту симфонию- диалог между рябиной и ветром. Видела их недолгий союз. Ветер налетал и отступал. И дирижирование не заканчивалось.
Она отступила от окна. Ей почему-то было неловко, как-будто она подсмотрела и подслушала.
И ветер сдался, перестал уговаривать, сгинул, стих.
Листва успокоилась. Вернулись на ветки воробьи.
«Что это было?» подумала она. Как похоже на мои приступы паники и гнева. Значит, и в природе это задумано, только в другом исполнении.
Рябина отдирижировала и справилась. Устояла. И развеселые птицы вернулись к её недоспелым еще ягодам. И бежать ей некуда. И подчинилась этому.
И откуда-то понялось вдруг, что это её никчемному настроению продирижировала рябина и исполнила её музыку, только для неё. Только она могла её услышать. Успокоила подружка.
А что, так оно и случилось. И ничего в этом странного нет. Рябина в подружках не каждому приходит. Вот так в окно и с дирижерской палочкой.
Она, улыбнувшись уже, ставила новую порцию кофе на отчищенную плиту, и с нежностью смотрела на рябину.
Ветви её были сдержанно-спокойными. Как будто ничего и не было несколько минут назад. Так! Порыв!
18 июля 2018, бестетрадные.
Чужой завтрак
Она сбежала пораньше из дома, чтобы успеть перед работой пройтись не спеша, по незадымленному еще городу, послушать, посмотреть на сонные еще дома, на чисто синее сегодня небо, пока шар солнца не выкатился на него, и не заставил прятать глаза за очками, а голову под шляпой.
Мир только пробуждался, и можно было постоять, посмотреть, открыв рот, на небо, не боясь попасть под автомобиль, чутко рассмотреть облака, придать каждому из них художественный образ или смысл.
Хорошее было утро. Приветливое, радушное.
Она вышла в улочку, которая являлась пешеходной зоной, и вела прямехонько к метро.
Переходя на нужную сторону, она внезапно увидела, вернее сначала услышала мужское пение. Это был известный романс, из итальянских, но исполнялся по-русски, и как-то совсем по-домашнему.
Посмотрев вверх, она в открытом окне увидела толстенького лысоватенького мужчину, который был в больших наушниках, и скорее всего, подпевал певцу в них.
Мужчину было хорошо видно и слышно, всего второй этаж. Он самозабвенно пел и жарил яичницу.
Он высоко поднимал яйцо, легко касался скорлупы ножом и опускал содержимое на сковородку. Ей показалось, что она даже слышит шкворчание яиц на масле.
Не прерывая пения, мужчина развернулся к холодильнику, он был у него за спиной, открыл его и вытащил какую-то зелень.
Она не сразу поняла, что уже давно стоит и наблюдает, за его ловкими движениями, счастливого человека, готовившего себе завтрак.
Окно было широко открыто, и он был совсем рядом. Толстенький, умиротворенный и очень довольный и собой, и песней, и яичницей.
Вот так нужно жить, подумала она, любуясь мужчиной. Во всем находить радость, петь, смотреть на восход, готовить завтрак.
Она не могла оторвать глаз от этого необычного зрелища. Не то, что она бежит из своего дома, оставив детям бутерброды в контейнере и чай в термосе. Бежит от усталости будней, в этот летний рассвет, чтобы почувствовать какую-то неведомую непостижимую красоту утра, неба. Здесь она черпала силы, чтобы прожить целый день в рабочей рутине и вернуться домой, уже в толпе людей, озверевших в своем недостойном человека кроссе в суету.
Мужчина, между тем, опять открыл холодильник, вытащил еще что-то в дополнении к завтраку.
И запел новый романс. Она заметила, что он сильно загоревший, наверное из отпуска недавно, а еще она вдруг логично вывела, что он человек очень состоятельный. Дом, в котором он сиял в окне, был из очень дорогих в городе. Окна были вставлены, не обычные стандартные стеклопакеты, а стекла были с какой-то неведомой прожилкой. Да и общий вид крепыша говорил о хорошем достатке и отсутствии проблем.
Ей вдруг нестерпимо захотелось оказаться на этой кухне, рядом с этим теплым человеком, разделить с ним завтрак, разделить наушники пополам, послушать одну и ту же мелодию.
Очутиться в этом чужом уюте, хоть на пару минут. Просто так. Ей хватило бы впечатлений на целую жизнь. Она бы просто посидела, заразилась бы от него здоровьем, силой духа, весельем, благополучием и удачей. А это все у него там в окне было. Просто стояло столпом-опорой за этим коренастиком.
В это время на кухне появилось лицо. Неожиданно и резко. Женщина в чем-то белопрозрачном, она сделала потягушки, толстячок как-то сразу сник. Быстро снял наушники и поднес к уху мобильник.
Дальше можно было не смотреть. Как будто погас свет, выключила хозяйская женская рука. Выключила и свет, и музыку, и самого мужчину.
Дальше, наверное, они завтракали обыкновенно, он ей врал, что у него дела, поскольку он исчез из кухни, а жена стала тоже говорить с кем-то по телефону.
Больше смотреть было не на что. Она шла и думала, как этот толстячок радовался минуткам, в которые был один, свободе выбора, пусть даже еды из холодильника. И как все гаснет под прессом семейных отношений или отсутствия таковых.
Этот мужчина был точной копией её самой. Она вот так же по утрам сбегала, чтобы побыть одной, выпрямиться и посмотреть на небо. Хоть полчаса, такой необходимой воли. Встретиться с собой.
И она почувствовала к этому незнакомому толстячку нечто вроде влюбленности. И благодарности. И жалости.
Но надо было на работу. И она поспешила к метро. И не оглянулась. Зачем. Подсматривать не хорошо. Она уже корила себя за эту случайность.
4 июля 2018, бестетрадные.
Бремя дат
При всей своей загруженности, Павел имел добрую привычку помнить все нужные даты. То есть он помнил все дни рождения, не только нужных людей. Он помнил даты разводов, свадеб, дней знакомств и прочие ну, совсем уже, ненужные и неактуальные события, время, когда они прошелестели или ударили громко в жизни кого-то из его знакомых. Такой это был феноменальный дар. Может и не совсем дар. Потому что Павел все- таки, на всякий случай, записывал все эти числа в свой талмуд, и при случае, зная, что это вызовет неподдельное удивление, а то и восхищение, мог внезапно явиться в нужный день и огорошить не только поздравлениями с грядущим праздником, но и с налету прилагавшейся к нему бутылкой шампанского или водки, зависело от торжества.