Триста тридцать три!
Ночной небосвод на мгновение осветился ярчайшим пламенем шести стволов, а тишину чёрной мглы, как и несколько ночей подряд, разорвала мощная канонада, сопровождаемая на этот раз режущим слух, страшным, визжащим свистом-скрежетом стремительно улетающей смерти. Вибрация лезвий на бешеной скорости, как всегда, нагнала панической, кошмарной жути.
Снова тишина и ожидание Вновь нервно застрекотал кузнечик в наушниках
Внимание расчётам! Пять беглым! Осколочно-фугасным! Заряд полный! Огонь по готовности! Поехали, пацаны!
Вновь свистящий скрежет средь общего беспорядочного гвалта орудийных выстрелов, яркие вспышки, крик командиров И через минуту опять тишина.
Отошли к укрытию. Перекурили какое-то время. Начали травить анекдоты. Кто-то успел даже вздремнуть. Рация заработала. Побежали, спотыкаясь об ящики, разбросанные гильзы и раздвинутые станины гаубиц Стреляли уже без лезвий в снарядах, что поубавило веселья в работе, хотя никак не сказалось на результатах. После четвёртого подхода стало понятно, что боекомплекты в расчётах полностью опустошены.
Всё, мужчины, устало, но с подколкой заговорил комбат, кончились боги войны. Начинаем упражнения по переноске тяжестей и замене пустых ящиков на полные. Чем раньше закончим, тем ближе отбой и сладкий сон. Похоже, больше работы на сегодня не предвидится.
Пока пополняли боекомплекты, поняли, что резервов в остатке всего на одну ночь и ждёт нас завтра «веселье» с бодрящей и краткой аббревиатурой БК, что в солдатском просторечии означает погрузочно-разгрузочные работы с боекомплектом на огневой и на отдалённом складе. А чтобы огневая позиция не была оголена, то в порядке установленной очерёдности из шести расчётов уезжали два, и команда в количестве восьми бойцов за световой день должна была загрузить и отправить не менее шести машин с шестью десятками семидесятикилограммовых ящиков в каждом кузове. По приезде уже в кромешной темноте августовского южного лета времени на отдых не оставалось, потому что снова начиналась маленькая война под скромным названием «позиционные бои местного значения».
Однажды после такой сумасшедшей, на износ, бешеной, напряжённой разгрузки-погрузки, совмещённой с ночными боями, когда братва свалилась под тремя ракитами, не влезая в палатки, а ранние тонкие лучики рассвета уже пробивались сквозь густую, мощную гриву старых деревьев, совершенно неожиданно для всех усталым хрипловатым голосом Бурый прочитал несколько строк:
И вечный бой! Покой нам только снитсяСквозь кровь и пыльЛетит, летит степная кобылицаИ мнёт ковыльИ нет конца! Мелькают вёрсты, кручиОстанови!Идут, идут испуганные тучи,Закат в крови!Закат в крови! Из сердца кровь струится!Плачь, сердце, плачьНу ты, Бурый, прямо поэт! Сам сочинил? не поднимая головы, спросил Дима Бублик.
Да какой он «сам»? Похоже на Пушкина или на Лермонтова, вставил кто-то.
А ты разве, кроме этих двоих, вообще знаешь кого-нибудь ещё? уже ухмыляясь, поддел того Бублик.
Да нет же, пацаны! Я это в кино каком-то уже слышал. Вот убей, не помню, авторитетно заключил Тоха.
Эх вы! Пушкин! Лермонтов! В кино он слышал! Никакой культуры нет во вверенном вам, товарищ лейтенант, подразделении! глубокомысленно подвёл итог гаданиям Бурый.
Лёха-комбат шёл со стороны речки, охолонувшись после длинной ночи, и, растирая торс полотенцем, заметил:
Принимаю ваше замечание, товарищ сержант, и назначаю вас старшим по батарейной библиотеке и культур-мультурному досугу.
Во попал Бурый! явно прогнав сон, зашумели батарейцы.
Бурый, продолжая лежать на спине, надвинув козырёк кепки на глаза, спокойно ответил:
Есть, товарищ командир! Прошу выделить из кассы денег на домино чи нарды с картами и полное собрание сочинений классиков русской литературы. Заведём избу-читальню и курсы учпедгиза, а также кружок художнеі самодіяльністі имени монаха Бертольда Шварца, как в «Двенадцати стульях».
Зачем нам ещё педгиза? Не нужна нам никакая педгиза! в шутку возмущаясь, заметил Бублик.
Учебно-педагогического издания! Вот бестолковщина неотёсанная. Товарищ солдафон, в вашем обществе совершенно невозможно интеллектуальные беседы беседовать, наигранно, с издёвкой ответил Бурый и снова обратился к комбату: Ну шо, товарищ комбат, будем нарды с картами покупать?
Нарды разрешаю, книжки организуем бесплатно, а карты в армии можно только тактические. Поэтому отставить карты! Но лично для тебя купим контурные. Будешь Украину в цвета нашего флага раскрашивать и по почте в Киев отправлять. У тебя там есть знакомые?
Ага, Порошенко Петро Олексеевич! ухмыляясь, ответил Бурый.
Да-а, Бурый, не надо было умничать! Теперь держись! Взвалил общественный хомут! снова подтрунил чей-то голос со стороны постепенно засыпающих солдат.
И только Седой, который расположился ближе всех к Бурому, продолжая удивляться неожиданно открывшемуся таланту сослуживца, дослышал из его уст последний куплет стихотворения Александра Блока «На поле Куликовом»:
Не может сердце жить покоем,Недаром тучи собрались.Доспех тяжёл, как перед боем.Теперь твой час настал. Молись!«Точно. Попал ты, Бурый», подумал Седой и ушёл в глубокий безмятежный сон.
* * *
Безмятежным сном заснули и Бурый, Дима Бублик и Тоха, Игорёк Шурави и Миша Браконьер, Андрюха Тень и Коля Крылатый, Антон Шон(енко) и Саня Шахтёр, и братья Базь. Под тенью густых ракит спала батарея выгоревших под донбасским солнцем и опалённых войной, пропахших порохом, дымом и крепким табаком, давно не бритых разновозрастных мужчин. Только и остаётся гадать, что могло привидеться каждому из них в персональных снах в то редкое время суток, когда каждый оставался наконец один на один с собой. Только зная довоенную жизнь некоторых, можно было, пусть весьма приблизительно, предположить некоторые содержания
Бурый был человеком незаурядным, много читающим, помнящим массу стихотворений наизусть, чем пользовался перед неискушённым слушателем, выдавая некоторые четверостишья за плоды собственного поэтического вдохновения. Украинский язык, в отличие от многих земляков-харьковчан, знал поверхностно, хотя любил вставить иногда некоторые слова из мовы, скорее для красочности, чем для полноты выражения мысли. Звали его Валерой, но привычка жить по кличке, начиная с малолетней зоны, не оставила ему выбора в жизни новой, когда Бурый стало не просто позывным, а именем собственным в полном понимании этого слова. Мама и братья остались в Харькове, когда с первыми ополченцами батальона «Оплот» Валера уехал на оборону Славянска и Русского мира под знамёна легендарного Игоря Стрелкова. Собственной семьи у него не было, и на вопрос «почему?» Валера отвечал с юморком:
В неволе не могу размножаться, а из тридцати пяти годков пятнадцать за решёткой вырезал картины на разных досках.