Алексей Колотов
Надо жить!
Василий бодрыми движениями перемещался по пыльному зною июльской улицы. Не шел и не шагал. Ведь для того и другого человеку нужны нижние конечности. А их у него не было даже в самой малой степени.
В прошлом, роковом сорок первом году, он с пулемётным взводом отбивал атаку фашистской пехоты, идущей за танками. Немец танкист с близкого расстояния выстрелил по нему из пушки прямой наводкой. Разрывом снаряда его отбросило в сторону и сильно контузило. Он лежал без сознания словно вовсе не живой. Но враг проехал гусеницей прямо по нему и даже остановился для верности.
В этот раз атаку отбили. Его подобрали свои. И кости, и мягкие ткани нижней части тела были превращены в месиво. И лучше бы ему было вовсе не выжить. Лучше для всех: и для страны и для родни. А главное для него самого. Но он так не считал и потому не умер. Ему ампутировали ноги по самые кости таза. Вместе с тазобедренными суставами, которые также были непоправимо повреждены.
Вскоре он стал похож на карандаш, заточенный книзу. Когда он сидел на своей деревянной "площадочке" на колёсиках из шарикоподшипников, забинтованный снизу по пояс специально сшитой полоской ткани, согнувшись в пояснице на остатках ягодиц, со стороны казалось, что человека отрезали чуть ниже подмышек странно было на это смотреть. Да никто старался и не смотреть. С жалостью, но не с почтением все стыдливо отводили глаза. А он и не думал сдаваться или отсиживаться дома на чахлую инвалидскую пенсию. Освоил ремесло сапожника. И, закинув за спину вещмешок с инструментами, крепко зажав в руках две деревянные колобашки, которыми отталкивался от земли, бодро передвигался по городу и сам находил себе работу. Он помогал всем кому за "здорово живёшь", а кому просто за спасибо. Никогда не спрашивал вознаграждения за работу. Но и не отказывался от него в любой форме, мудро полагая, что благодарящему это, возможно, ещё более потребно, чем благодаримому.
Вот и сегодня, он так энергично направлялся домой к Вовкиной матери, словно боялся опоздать починить истрёпанные мальчишеские ботинки. На дворе середина лета и обувь пока ещё не нужна. Она понадобится через полтора месяца, когда надо будет идти в школу. Вовкин отец на войне. А дядя Вася его друг. Он считает своим долгом помогать чем может. И совсем не думает о том, кто бы помог ему.
Дядь Вась начал Вовка учить жизни ветерана посмотри на себя. Ведь ты же герой. А ведёшь себя совсем не по-геройски. Всё бегаешь. Пытаешься всем угодить. Словно провинился в чём-то. На руках вся кожа полопалась от пыли и грязи. Зачем тебе это надо? Лежал бы себе дома и плевал в потолок.
Надо жить, Вовка! коротко ответил инвалид.
Жить? Да разве это жизнь? Посмотри на себя
Ну, и дурачок же ты, Вовка! с тоской выдохнул Василий Иванович.
Ещё и двадцать лет спустя после войны все наши города и веси будут переполнены такими "обрезками людей" уполовиненными героями, на которых вместо почтения и восхищения все смотрят лишь со стыдом и сочувствием. Кто-то испытывает неловкость оттого, что сам вернулся с руками и ногами. А кто-то от непостижимого противоречия, что человек, принесший себя в жертву Родине и народу, должен сейчас просить милостыню у магазина, чтобы просто поесть. Ведь пенсию получали далеко не все из них. Не получали те, кто был в окружении, в плену или воевал в штрафбате.
У кого-то были остатки ног коротенькие культи. Им была доступна роскошь носить мужские брюки с настоящим ремнём и со свёрнутыми "рулетиком" штанинами. У Василия такой роскоши не было ремню вовсе не на чем было держаться. Страна их обязана была носить на руках, но как же много их было никаких рук не хватит!
Многие мне не поверят. Скажут: "Преувеличиваешь, чтобы очернить славную и героическую эпоху". И я их понимаю. Откуда же им знать об этом, если для кинохроники инвалидов не снимали, не фотографировали для журнала "Огонёк". Ведь их образ так диссонировал с плакатным обликом советского человека самого совершенного и самого счастливого в мире.
Детство. Какое же оно у всех разное. Оно зависит от времени и места. От наличия и комплектности родителей. От достатка семьи. От отношения к тебе папы и мамы. У матери часто один из детей любимчик. У него своё особое детство. Иногда отец терпеть не может кого-то из отпрысков подозревая, что это не его ребёнок. Такому детству не позавидуешь.
Но есть в нём и то, что делает его очень похожим у всех. Ведь в первые годы жизни мы так мало знаем о мире, что нам кажется, что именно так как у нас только так и бывает. Один ребёнок каждый день ест торты с разноцветным жирным кремом, марципанами и цукатами. Ему на них и смотреть тошно, и есть противно уже. А другой радуется сухой корочке хлеба и получает удовольствие от целого букета ароматов и вкусов в ней.
У Вовки было голодное детство. По нынешним меркам. Но, во-первых, он этого не знал. А во-вторых всё относительно. И голодным оно было только в сравнении с теми, кто каждый день объедается тортом. Он ел и кашу и овощной суп, в который мама иногда бросала комочек жира для наваристости. Но самым козырным было забежать посредине дня домой и ухватить кусочек серого хлеба. В послевоенные времена у мальчишек главным лакомством будет горбушка, намазанная маслом и посыпанная сахарным песком. С ней ты на улице король. Все обступают тебя и просят: "Дай кусить". А сейчас знойным летом 1942-го года про сахарный песок и сливочное масло никто даже и не слышал. Сахар только кусковой напоминающий по форме гранитный щебень с железнодорожной насыпи. И такой же по прочности можно им стекло царапать. Да и он на вес золота. Кусочек взять нельзя мамка будет очень ругаться. Но если взять крошечный осколочек, то она скорее всего не заметит. Положить его за щёку на пол часа хватит. Он почти не тает во рту, а всё равно сладко.
Этой весной Вовке исполнилось семь. Скоро он пойдёт в первый класс. А он выглядит от силы лет на пять худосочный, невысокий. С признаками недоразвитости. Но очень смышлёный и шустрый. Из одежды на нём только рубаха и штаны. Рваные ботинки мамка собирается починить и приберечь для школы. А сейчас обувь не особенно и нужна. По горячей пыли на улице приятней и быстрее бегать босиком.
Вовка жил с матерью в маленьком бревенчатом доме в небольшом городке в Саратовской области на левом низком берегу Волги. А за высоким противоположным правым берегом, всего в паре сотен километров от его дома гремели жестокие сражения с немецкими фашистами. Их эхо изредка докатывалось до них подобно раскатам далёкого грома.
Часто доводилось ему с ребятами наблюдать воздушные бои над Волгой. Тогда они бросали все свои занятия и взволнованно и завороженно смотрели в небо, всей своей детской душой переживая за своих. Всякое бывало: сбивали и наших. Но если случалось падать "фрицу", оставляя за собой чёрный дымный шлейф, то мальчишки, толкаясь и роняя друг друга, бросались бегом, а кто-то на велосипеде, в ту сторону за город, где в степи должен был упасть немецкий самолёт. Они могли бы пробежать даже марафонскую дистанцию, только бы успеть первыми, до приезда наших военных. Пилота в кабине почти всегда не было. Но и без этого им было там чем поживиться. Ребята постарше старались добраться до ящика с аварийным комплектом. В нём были кофе, галеты и шоколад.
Всё это ценилось на вес золота. В ход шли даже гайки из нержавейки. А мелюзга старалась кто молотком, а кто камнем, разбить фонарь пилотской кабины. Он был сделан из плексигласа пластикового стекла, каждый обломок которого ценился так высоко, что его можно было выменивать на всё что угодно, словно это самая надёжная конвертируемая валюта. Из этого материала делали наборные ручки для ножей. Каждый пацан мечтал иметь такую финку. На самом деле такой нож напоминал скорее кортик, но все упорно называли их финками. Все мечтали о таком. И Вовка мечтал. Но был такой только у Серого.
Вот и сейчас. Неожиданно появился в небе фоккер. Пролетел, похоже, на разведку. Навстречу ему выскочил наш на "Яшке". Завели карусель. Ребята впились глазами в небо. Когда появились ещё два наших, фашист поспешно ретировался.
Все снова лениво развалились на песчаном берегу реки. И только Серёга Серый сидел неподалёку на лавочке и упражнялся со своим любимым ножом. Положив левую руку с растопыренными пальцами на дощатую поверхность стола, он быстрыми движениями правой руки втыкал нож в доски, каждый раз ударяя остриём между новой парой пальцев. В этом он видел и сноровку, и особую пацанскую доблесть, ведь стоит промахнуться на один миллиметр и твой палец будет проткнут насквозь. Рука работает со скоростью швейной машинки и удары такие сильные, что каждый раз остриё клинка входит в дерево на целый сантиметр.
У ребят был свой собственный язык. Неважно, что он напоминал птичье щебетанье. Главное взрослые его не понимали. А был он, в сущности, прост и примитивен. После каждого слога, заканчивающегося на гласный, надо добавить ещё один слог, состоящий из точно такого же гласного и "прилепленной" к нему буквы "с". Например, если ты хочешь спросить: "как дела?", ты произносишь: "ка-сак де-се-ла-са?". Часа тренировки достаточно, чтобы ты понимал все сказанное без напряжения. Вот и сейчас Юрка изрёк: