Катя, конечно, согласилась. Во-первых, все равно не переубедить. Но не только. Было кое-что еще. Гораздо легче было «раскладывать по полочкам», сочинять детектив, чем представлять себе Женьку без сознания на больничной койке. А вовсе об этом не думать нет, такой опции уже не существовало, увы.
И вот, Катя честно попробовала рассуждать. Единственное, что она себе позволила, это начать со слов: «Если исходить из того» и подчеркнуть это «если» для порядка и для очистки совести. Дело было в кафе, они вчетвером встретились там на следующий день.
Если исходить из того, что эти письма написаны всерьез и адресованы именно нам, то, очевидно, следует предположить, что мы, все пятеро, обладаем какой-то информацией, которая представляет для кого-то опасность.
Н-да, не особенно «какой-то», «кого-то», и вообще тоже мне дедукция! Те, однако, слушали как завороженные. Следовало продолжать. Но тут неожиданно вступила Лера.
И если так, то значит, Женька действительно что-то знала. Или первая догадалась, о чем речь. И наверное, решила, что лучше не молчать
Ерунда! с досадой прервала Мирела. Откуда, по-твоему, этот человек мог узнать, что она собирается делать?
Какой человек?
Ну этот злодей. Давай дальше, Кать.
Да, сказала Катя. Мне тоже кажется, что про Женьку пока лучше не надо. Значит, смотрите: единственное, что мы можем сейчас сделать, это попытаться понять, о чем в этих письмах идет речь. Если поймем, то, может быть, угадаем, кто их написал. Дальше: это должно быть что-то такое, что знаем, видели, слышали именно мы. Я бы, пожалуй, сказала наше общее воспоминание.
Воспоминание? переспросила Ника.
Разумеется, воспоминание, что же еще? отрезала Мирела. Много у нас в последнее время общих впечатлений?
Ну да, вот и я о том же, кивнула Катя. А прошлое у нас как раз общее. Остается пустячок: выковырять из нашего общего прошлого что-нибудь такое подозрительное. И тут я пас.
И я.
И я. Ничего подозрительного
Постойте! вдруг пробормотала Лера, перебегая глазами с одной на другую. Как же вы так говорите? А А Гарик?
Тут Катя, надо сказать, растерялась. «Что же с памятью, граждане?» как любил интересоваться Булгаков. То есть даже не с памятью, а вообще с головой! Что за нелепые фокусы выкидывает сознание? Лера ведь совершенно права
Это был несчастный случай! неожиданно выкрикнула Мирела и добавила странным, придушенным голосом: Ведь милиция
Да, я знаю, они проверяли Да, сказали: несчастный случай. Слушайте, мы никогда про это не да и вообще мало виделись с тех пор, Лера говорила горячо и сбивчиво, обводя всех странным взглядом. Но скажите мне вы что, правда верите, что он мог закрыть эту чертову заслонку? Вы что, не помните?
Как же не помнить
* * *
Поезд приходил в *** в четыре с чем-то утра. Ночью какие-то безумцы-истопники зачем-то раскалили вагон докрасна, дышать невозможно, поэтому первый момент на перроне показался блаженством, и прошло еще несколько минут, пока они осознали, какой на самом деле стоит зверский холод. Руки-ноги закоченели в два счета, ноздри стали противно слипаться. А до тепла между тем было идти и идти, шесть километров лесом. И главное совсем ночь. Луна то есть, то нет, сосны черные, темнее неба, на снегу тени И холод, холод жуткий. Кате-то как раз было все равно: холодно не холодно. Ей больше глаза мешали. Жгло, щипало, веки тяжелые, хоть пальцами подымай. От недосыпа, конечно, и не только в поезде. Она вообще в последние дни мало спала. Стас улетал в этот самый день. До самолета оставалось несколько часов. Была задача на часы не смотреть. Все, переворачиваем страницу. Да, впрочем, смотри не смотри, в этой темноте разве что-нибудь разглядишь. Сосны расплываются, тени расплываются да что я, сплю, что ли? Или опять плачу?
Она сначала вообще не хотела ехать, не было настроения, но Илья ее уговорил. Уговаривал очень грамотно: ни слова о Катиных проблемах, поедем, там знаешь как здорово! как же все поедут, а ты нет?! там лес, изба деревенская, настоящая, стены дышат, нас в усадьбу пустят, хранители родительские друзья, захочешь можем пожить, как помещики! водочка после морозца знаешь как хорошо идет? Гарик гитару возьмет, погуляем в лесу, водочки примем, песенку споем, стишки почитаем, поехали! И только под самый конец добавил: чего в Москве-то сидеть? Все равно никакого толку не будет.
Тоска тоской, но мороз в конце концов все-таки взял свое. Через полчаса Катя, как и все прочие, уже не чаяла как добраться до места. Когда лес кончился и открылось поле, а за ним показались очертания крыш, раздался единодушный вопль восторга. Однако радоваться, как выяснилось, было рано. Для них, городских жителей, дом автоматически означал защиту от холода. А между тем в нетопленой избе оказалось чуть ли не холоднее, чем на улице, возможно, от обманутого ожидания.
Там была одна просторная комната, поделенная на три части двумя здоровенными печками, доходившими почти до потолка. «Эта русская, а эта просто, объяснил Илья. Ничего, щас протопим!» Но «щас» не вышло. Не хотели растапливаться ни та ни другая. Занимались этим делом Илья как хозяин дома, и Сашка как большой русофил, любитель русской старины, раз пятнадцать со вкусом повторивший: «сени» и «горница». Почему-то эта картинка так и стояла перед глазами: Илья, тощий, долговязый, согнулся перед печкой в три погибели, рядом Сашка, человек-шкаф, на корточках. Остальные подносили дрова и разбирали, стуча зубами, сумки. Дрова подтащили, сумки разобрали, а огонь все не разгорался, и так пока за дело не взялся Гарик. Тут же все и затрещало, и загорелось как надо. «Я не деревенский житель и не печных дел мастер, сообщил он, кивая и раскланиваясь в ответ на аплодисменты. Я просто пироман и потому про огонь знаю». А вечером, когда они, перестаравшись, натопили до такой степени, что пришлось раздеваться до нижнего белья, тот же Гарик объяснял им, что это как раз хорошо, тепло продержится до утра, и еще объяснял, почему ни в коем случае нельзя закрывать заслонку, пока не погаснут последние огоньки и все не прогорит до конца. И ворошил угли кочергой, пока наконец не сказал с удовлетворением: все, вот теперь можно. С тех пор, куда бы они ни ездили, он всегда отвечал у них за огонь будь то костер или печка.
Из той поездки запомнилось кое-что забавное. Например, такое: с утра к их избе потянулись «ходоки» местные жители с подношениями: солеными огурцами, грибами, мочеными яблоками, капустой. Илья принимал, благодарил, краснел, недоумевал, а они всей компашкой покатывались со смеху и говорили: ну что ж ты хочешь, все правильно барчук приехал, из самой Москвы. На самом деле, местные так выражали любовь к Илюшиным родителям, милейшим людям, которые сто раз помогали им решать самые разные проблемы. Лучшей закуски под водку, кажется, никто из них никогда не пробовал.
И еще другое, совсем не забавное. Мясо. Какими глазами те же местные смотрели на мясо, которое они, по указанию Илюшиных родителей, привезли из Москвы «на подарки». Такими глазами Часть кусков протухла в жарком вагоне, и теперь воняла на всю избу, они с Никой зажали носы и побежали на улицу скорее выбросить, но на пороге их перехватила хранительница усадьбы. «Вы что, девочки? говорила она, чуть ли не задыхаясь. Выбрасывать? Господь с вами! Отдайте мне, если вам не нужно, мне внуков кормить нечем!» «Пожалуйста, конечно беспомощно бормотали Катя с Никой. Только оно же протухло, слышите, запах какой?..» «А я его в уксусе вымочу, в уксусе» А сама смотрит на это мясо, смотрит Вот жизнь собачья!.. Катю до сих пор передергивало от одного воспоминания.
Вообще же все было в точности так, как обещал Илья. Чистейший пьяный воздух, долгие прогулки, треп, снежки с эротическим подтекстом, треп, бесконечный треп, застолье, песни, стихи, треп Катина беда, разумеется, никуда не делась, но временно свернулась клубочком, дожидаясь возможности выбросить лапу и оцарапать растопыренными когтями. Водочка тут, конечно, немало способствовала, чего греха таить. И в этом Илья не обманул, очень хорошо она шла с морозца под местные соления. Ледяная глыба внутри послушно подтаивала, развязывался язык, и ни с того ни с сего мелькала неожиданная мыслишка: а вдруг все еще ничего как его там? жизнь не кончается в девятнадцать лет? Ну вот, и была какая-то пьяноватая, бестолковая ночь с Ильей, за печкой, уж очень просил, да и вообще чего там! от которой, несмотря на весь пьяноватый надрывчик, как ни странно, не осталось неприятного осадка, скорее наоборот.
А еще поездка запомнилась тем, что именно там в одном из полночных разговоров Васька впервые упомянул об отце, и это было началом конца
Нет, стоп, позвольте, опять чепуха какая-то, это память снова выкидывает номера! Какое же начало конца, когда это была чуть ли не первая их совместная поездка? Не было там никакого Васи и быть не могло, и Мирелы тоже не было. Они скоро появятся: сначала она, потом он, с небольшим интервалом, и тогда все пойдет по-другому, очень многое изменится, но еще не сейчас, их пока нет. Васькин отец и все это это другая поездка, через три года. Последний год учебы.
* * *
Но ведь непостижимо, просто в голове не укладывается. Катя в себя не могла прийти. Как, скажите на милость, можно было не сопоставить, не вспомнить вот этого самого, вот этого всего: про поездки, про печку? Почему они с такой готовностью поверили в несчастный случай? Дело не в том, что этого не могло быть. Конечно, все их воспоминания ничего не доказывают. Мог быть и несчастный случай, никто не застрахован от самых идиотских ошибок. Но не задуматься, не усомниться ни на секунду! Интересно, что вспомнила именно Лерка. Ну Лерке-то, допустим, и карты в руки в ту, первую, поездку в ***ское они с Гариком еще были вместе, но ведь дело же не в этом, они-то все тоже там были! Самое удивительное: стоило Лерке заикнуться и пожалуйста, никаких сомнений, все знают, о чем она!
Почему ты молчала? вопрос вертелся у всех, но задала его Ника.
Когда?
Тогда! Когда это случилось!
Лера обвела их растерянным взглядом.
Мне только сейчас пришло в голову Честное слово Вот когда стали говорить о подозрительном
Коллективное затмение пробормотала Катя. Ладно, допустим, кто-то видел там, на даче, что-то подозрительное. Можно принять как рабочую версию. А если так
А если так, перебила Мирела, то надо, во-первых, вспомнить, кто там был. Всех вспомнить. Потом выяснить, кто не получал письма. Кто получил, тот не писал.
Вот Илья, например, не получал Ника поежилась. Но что-то я не думаю, что это он
Миркина логика, конечно, хромала. Логика у нее часто хромала, плевать она хотела на логику, что называется не удостаивала быть умною. Кто получил, тот не писал, это еще куда ни шло, хотя тоже Теоретически любая из них могла написать сама себе, чтобы отвести подозрения. Но это ладно, это, допустим, маловероятно. Утверждать, что справедливо обратное, и подозревать всех, кто был в тот вечер на даче, а письма не получил вот это, конечно, натяжка, но вообще-то правда хорошо бы вспомнить, кто там был и как все было. И еще хорошо бы
И еще неплохо бы понять, почему письма пришли только женшинам, сказала Катя вслух. А самое странное знаете что? Почему сейчас. Сколько лет прошло? Десять? Даже больше! Ведь об это вот все разбивается, понимаете? Ну допустим, кто-то боится, что его застукали, но почему он сейчас спохватился-то? Почему не вылез тогда же и почему не успокоился за столько лет?
Значит, что-то другое, развела руками Мирела.
А не было ничего другого! азартно выкрикнула Лера. В смысле: ничего подозрительного! Правда ведь, Кать?
Не знаю Пожалуй Ну хорошо, давайте, что ли, все-таки попробуем вспомнить, как там все было, детали какие-нибудь
Хорошо бы фотографии найти, добавила Ника. Лучше вспоминается. Кто-то ведь снимал, помните?
Да, надо будет поискать.
Пустынное кафе к вечеру неожиданно заполнилось людьми. Становилось довольно шумно. Теперь им приходилось то и дело наклоняться друг к другу и повышать голос. Катя представила, как выглядит их группка со стороны: четыре элегантные дамы, сидят, как заговорщицы, голова к голове и выкрикивают время от времени странные вещи.
Давайте все подумаем дома как следует, предложила она. А потом встретимся и сравним кто что вспомнил.
На том и порешили.
* * *
Придя домой, Катя при первой же возможности взялась за дело. Перерыла ящик с фотоальбомами, извлекла нужные и принялась их рассматривать. Да В одну и ту же реку как раз, может, и можно чего там, вода и вода! А вот тот, кто входит во второй раз, уж точно не равен себе, входившему в первый. А впрочем, может, Гераклит об этом и говорил или вовсе не говорил ничего похожего.
Вот они все лежат тут перед ней в виде плоских прямоугольничков неужели это мы? А в общем, почему бы и нет? Очень даже похожи, если присмотреться. Если присмотреться. И пока еще все вместе и собираются дружить до глубокой старости. И никакие личные конфликты тому не помеха. О нет! Потому что объединяет их нечто куда более серьезное.
А объединяет их вот что. Все они очень не любят Софью Власьевну, советскую власть. Она же, Софья Власьевна, до поры до времени не проявляет к ним специального интереса, но и забыть о себе не дает ни на секунду, проникая во все поры существования.
Пока Катя была маленькая, мать постоянно просила деда говорить на эту тему шепотом. Был вечный страх вот выйдет во двор, придет в детский сад или в школу и, не дай бог, ляпнет что-нибудь из услышанного дома. Дед был сильный человек, отмотал в лагере пять лет и не сломался. Шепот давался ему с трудом, не хотел он шептать, особенно у себя дома, но приходилось ради дочери и внучки. Многие тогда росли под такой вот шепот. Вроде даже и не прислушивались особенно и не знали толком, о чем они там, но этого и не требовалось что-то все равно оседало в подсознании. Да и взрослые рано или поздно уставали шептаться. Дед, кстати, сидел не только у Кати. У Ильи тоже. И у Васи, но с Васей вообще отдельная история. А Мирелкину бабушку-цыганку выслали на север, мать родилась в ссылке, в Норильске.
Вообще в этом смысле у всех складывалось по-разному. У Лерки, например, никто не сидел и никого никуда не ссылали. Родители, классические шестидесятники костер, гитара, лыжи за печкой, никак не могли смириться с тем, что Софья Власьевна их надула и снова показала звериный лик. Днем покорно конструировали в каком-то ящике подводную лодку, а дома, вечером, отводили душу.
Или, например, Женька. Здесь вообще сработал совсем другой механизм от противного. Родители часто уезжали в командировки, вызывали на помощь бабушку. Бабушка была тот еще экземпляр старая большевичка, идейная и непоколебимая. Переборщила она со своей пропагандой и агитацией у Женьки выработалась стойкая идиосинкразия. Принципиальность, впрочем, передалась по наследству
Да стоит ли вообще искать корни? Кому-то хватало просто оглянуться вокруг.
Итак, они ее очень не любят. А мало что сближает так, как общий противник, особенно если он злобен, коварен и вездесущ. Личные конфликты, конечно, есть куда ж от них денешься. Кто-то, скажем, распускает сплетни, кто-то кого-то бросает, кто-то кого-то отбивает Лера, например, самым бессовестным образом увела Гарика у Ники, и Ника страдала. Гарик этот вообще до появления Мирелы был чем-то вроде переходящего приза. Все это имело место, но на фоне главного как-то бледнело, что ли, теряло вес. Не становилось уважительной причиной для ссоры или тем более разрыва. Ну и какая же тут, спрашивается, самостоятельность и внутренняя независимость, если выходит, что не кто иной, как она, сука Софья Власьевна, диктовала им, что хорошо, что плохо, что важно, а что не важно? Парадокс, что и говорить Катя спохватилась, что думает не о том, и снова принялась за фотографии.
Смешные какие Вот эти, первые, с картошки. Кто же там фотографировал? Ни за что не вспомнить Видок у них у всех тот еще. Грязные, встрепанные, в ватниках. Баня там, помнится, была раз в неделю. Вот Женька кудрявая, круглолицая, очень серьезная, смотрит почему-то непримиримо. Ох как страшно представлять себе ее голову в бинтах, на подушке Нет, об этом сейчас нельзя. Временно вытесняем. Слезами горю не поможешь и всякое такое Смотрим дальше. Рядом Лерка. Светлые волосы по плечам, вид, несмотря на ватник, чрезвычайно кокетливый. Ника машет кому-то рукой фотографу? и кто же все-таки этот фотограф, спрашивается? и улыбается. Даже в ватнике видно, что миниатюрная черная челка до бровей, высокие скулы, глаза чуть раскосые. Странно, сейчас эта раскосость как будто меньше заметна. А вот и она сама, Катя. Длинная, выше всех. Еще не постриглась, волосы гладко зачесаны и стянуты в хвост. Глаза большие, круглые, смотрят с интересом. Почему-то вспомнилось, что тогда она себе на этой фотографии ужасно не понравилась. А теперь кажется очень даже ничего.