«Надо, чтобы его непременно звали мессиром, отметил он про себя, и я наделю его чертами моего характера: так будет легче работать».
Ну так как, будешь о нем писать? напоминает о себе Барон.
Нет, уверенно формулирует свою позицию Гроссман, он мне не интересен. Мне нравится твоя идея о том, чтобы написать об убийстве от первого лица. Но убивать Варвару я не буду, надо будет кого-нибудь другого пригласить на эту роль кого не жалко.
Может, Юльку Тюльпан?
Кого, кого?
Это подружка Саши Гейфеца, помнишь? Мультипликатор со студии «Пролет».
И кто она? У нее такое ужасное имя Юля.
Она весьма преуспевающая проститутка.
Что? слово царапнуло Гроссмана своей откровенностью: разве можно услышать такое о женщине в качестве ее характеристики? В каком смысле?
Она индивидуалка, говорят, что очень хорошо зарабатывает: Гейфец живет за ее счет, она его содержит. Он при ней в качестве домашнего животного. Правда, с его шевелюрой он похож на пуделя?
Так кого мне убить ее или ее еврейского пуделя?
Можно подумать, что ты сам русский?
Гроссман так удивлен этой бестактностью в свой адрес, что даже не реагирует.
Я немец, поправляет он Барона, и ты это знаешь так же хорошо, как и я.
Так тебя с ней познакомить?
Потом, сейчас мне нужно работать.
Окончив разговор, он завис в каком-то умственном ступоре, склонившись над столом с раскрытым ноутбуком, прокручивая в голове слова о том, что ему нужно будет убить проститутку: эта мысль прельщает его своей новизной, словно ему дали понюхать несвежие носки в первый раз, унизительно и интересно, потому что противоестественно. А может наоборот совершенно естественно?
«Что первично во мне животное или человеческое? Это какое-то безумие: чем я ненормальней, тем больше людей принимает меня за своего. Чем занимается Барон? Он рубит иконы в щепки, на Кассельской Документе и у него аншлаг: немцы видят в этом начало новой эстетики, затем сжигает их, а оставшимся пеплом и углями пачкает холсты, рисуя на них символы мужских и женских половых органов, называя это все мегаиконописью коллективного бессознательного в виде базового не замутненного традицией архетипа восприятия сакрального начала йони и лимбо как символов чистой человеческой просветленности, исходной точки построения любого культурного кода. Звучит несуразно, а, по сути, акт вандализма, облеченный в постмодернистскую терминологию. Сложно поверить, что все наши лучшие духовные устремления, такие как изобретения Бога и все красоты построения метафизики, сводились изначально простейшему желанию совокупляться. Неужели похоть является матерью моей души? А душа, как известно христианка. Тот же Барон неоднократно приколачивал свою мошонку к дверям на Лубянке, к полу в Третьяковской галерее, к ограде Мавзолея и получал за это реальные судебные сроки, считая, что искусство должно протестовать, а любой художественный акт должен быть шокирующим настолько, насколько это болезненно для самого художника. Можно ли его назвать юродивым или даже святым от искусства? Навряд ли: просто он откровенный циник и таким образом хочет приобрести известность, и на этом хорошо заработать. А что хочу я от своей славы? Я хочу признания чтобы весь мир поклонился мне и чтобы тот, в зеркале, тоже поклонился».
Головная боль становится совершенно нестерпимой, он нашарил в недрах пустой квартиры две случайные таблетки цитрамона и запил их холодной водой из-под крана, после чего принялся ждать, повторяя про себя «Господи, помилуй» 30 раз и «Господи, спаси» и так три раза подряд, пока боль не стихает.
Уютные слова молитвы словно окукливают в ворох воспоминаний из далекого детства, когда он лежал в кроватке и дремал, а бабушка читала монотонным, убаюкивающим голосом эту деревенскую молитву. Когда боль наконец-то отступает, он надевает свое «партикулярное» платье для выхода в город и отправляется на работу.
На улице холодно и сухо: конец апреля, но весна задерживается. Ему нравится такая погода: после похмелья она хорошо бодрит, прочищая мозги похлеще нашатырного спирта, небо ясное, как глаза свежепойманной рыбы, надежды переполняют и лишь встречные слегка раздражают, словно мелкий камушек в ботинке.
В агентстве на Чистых Прудах получает наряд на доставку 10 писем: значит, сегодня он заработает 2000 рублей, по 200 с каждого, и начинает движение по городу, с его точки зрения, лишенное всякого смысла. Офис, офис, офис, квартира, снова офис, издательство, архитектурное бюро, бизнес-центр, модельное агентство, рекламное агентство. Все.
К 6 вечера он, сделав забег по всему городу, оказался на Страстном бульваре, в подвале чебуречной, в окружении студентов литинститута, причащаясь пивом с водкой и ожидая приключения. Ему нравится это место оно напоминает ему студенческие годы: дешевая водка со сладковатым привкусом глицерина и жидкое пиво с послевкусием воблы, а еще здешние разговоры молодых и непризнанных, которые щедро обмениваются между собой идеями. Он их подслушивает и складывает у себя под сердцем в робкой надежде, что хоть одна проклюнется и ранит его настолько, чтобы сделать настоящим писателем.
Потертого вида шлюха подсаживается к нему и просит угостить пивом: она ярко накрашена, речь вульгарна, так же, как и одежда, глядя на нее, у Гроссмана возникает сакраментальный вопрос, почему все публичные женщины так любят использовать ярко-красную помаду?
«Наверняка, не одна, морщится, сейчас подруга появится».
Словно услышав его мысль, появляется еще одна несвежая и сильно подвыпившая шалава.
Лапа, это Наташка, а это Мастер. Угостишь и ее? энергично обращается к нему нечаянная знакомая, которой Гроссман представился как персонаж Булгакова.
Мастер? вскидывает та брови домиком, Круто. Купишь нам с Марго по двести?
Что нравится ему в подобного рода существах это предсказуемость их поведения: он для них жертва, а они для него просто развлечение; они хотят обобрать его до нитки, а он самоутвердиться за их счет, он желает их хорошенько унизить и не может отказать себе в этом удовольствии. Покупает им по двойной порции водки и внимательно следит за их поведением, ожидая, когда их окончательно развезет. Он хочет сыграть роль психопата, а они должны ему ассистировать: в водку он незаметно добавил полтаблетки антидепрессанта, который ему в свое время прописал психиатр, но который он не принимает из-за того, что он несовместим с алкоголем, а алкоголь не отделим от его образа жизни гения, специализирующегося на собственном саморазрушении, требуется определенная кондиция для «материала», с которым он собирается работать.
Наконец, наступает момент, когда их реакция становится совершенно неадекватной на его слова о том, что им нужно быть скромней: одна из них, та, что назвалась Маргаритой, с похабным смешком тянется через весь стол к нему, бесцеремонно сгребая в сторону посуду, видимо, желая его обнять, отчего ее груди под действием силы тяжести практически вываливаются наружу из неожиданно ставшей ей тесной блузки, бесстыдно обнажая коричнево-розовые соски, ее жирные пальцы, унизанные дешевой бижутерией с облезлым красным лаком на ногтях, почти дотягиваются до него, и тот он хватает вилку и со всей силы, на которую только способен, всаживает ее в пухлую ладонь, словно в живой пельмень, но результат его обескураживает.
Вилка алюминиевая: она легко гнется, словно картонная, а ее зубцы оставляют лишь темно-красные отметины, но кожу не пробивают, неудачная попытка нанести ей увечье приводит Маргариту в сущий восторг, так как она по ошибке воспринимает это как простое дурачество и начинает весело визжать, заражая своей истерикой и подругу.
Злость переполняет сердце Гроссмана: еще секунда и его хватит удар, все его планы заставить двух публичных женщин страдать летят в тартарары. Он запускает руку в карман своего пальто и неожиданно нащупывает ребристую ручку чего-то твердого и тяжелого, испуганно сжимает ее и судорожно выдергивает наружу, к своему ужасу, пистолет, тычем им в сторону смеющихся шлюх и случайно нажимает на курок: он даже не удивляется, что у него в кармане настоящее оружие, раздается сухой хлопок и глаз смеющейся Маргариты превращается в кровавый цветок, снова нажимает на курок, и теперь уже лицо Наташки украшает цветок смерти.
В голове все плывет, в ушах звон колокольчиков, словно мириады маленьких молоточков стучат по гулкой сфере вокруг его головы, он тычем стволом своего оружия в голоса вокруг и продолжает нажимать на курок до тех пор, пока никого не остается в живых.
«Это не месть это возмездие», проносится у него в голове и, чтобы избавиться от ответственности за совершенное, он подносит дуло пистолета к виску и нажимает на курок. Хлопок выстрела, и наконец-то покой.
-2-
Гроссман очнулся и с недоумением смотрит на монитор своего ноутбука, который призывно мерцает белизной электронного листа. Голова раскалывается, словно ему в висок вбили гвоздь. Мысль о гвозде заставляет его сосредоточиться на идее о том, что именно боль является движущей силой творчества: ни любовь, ни честолюбие, ни дерзость, ни альтруизм, ни эпатаж, ни романтизм, нестерпимое желание избавиться от мыслей, которые разъедают его мозг изнутри, словно кислота выжигает плоть
«Почему я не могу подобрать адекватные слова к моим неадекватным мыслям, на глаза наворачиваются слезы, словно нам всем с детства мозги корежат настолько, что ничего неординарного они не могут вместить: любой успех измеряем деньгами, словно нет ничего другого, ради чего стоило бы жить. А ради чего стоит жить? Секс, наркотики, рок-н-ролл? Вот у кого вся впасть и все поклонение у рок-звезд. Они наши боги, вот у кого серебряные и золотые гвозди в мозгах, через которые им напрямую транслируют музыку, под которую мы все пляшем. Настоящую музыку небесных сфер. Мне бы такой телуривый гвоздь в затылок и астральный рок-н-ролл до скончания веков».
Тут он замечает, что отвлекся от первоначальной идеи сосредоточиться на боли, потому что боль прошла. И теперь идея о том, что именно боль является движущей силой творчества, не кажется сейчас такой очевидной, как несколько минут назад. И монитор начинает раздражать своей пустотой.
«Вот было бы у меня слов побольше, я бы из них смог скроить для своих идей достойную одежду, чтоб не стыдно было их людям показывать», закрывает ноутбук и отправляется в ванную приводить себя в порядок. Бреется и, глядя на себя в зеркало, отмечает, что вместе с щетиной словно безжалостно и безболезненно срезает отросшие за день воспоминания, отчего лицо наяву заново рождается, гладкое и опрятное.
«Как попка младенца», подсказывает ему услужливо память эпитет крайне сомнительный, но отягощенный аллюзиями на Гомера Симпсона и весь сардонический юмор Мэтта Грейнинга, создавшего самого влиятельного персонажа американской истории, переплюнувшего Авраама Линкольна, Мартина Лютера Кинга и Томаса Джефферсона.
«Вот бы и мне так фальсифицировать историю, сумев вымыслом заместить реальность. Кто-то говорит, что историю пишут победители, кто-то, что это процесс объективации божественного промысла, а на самом деле это становление коллективного бессознательного. Как Гомер субъективная коллективная голливудская сублимация американского юмора. Вот чего мне не хватает доброты. Точно чуткости, нежности, легкой иронии и теплоты. А еще немного секса. О, да мачизма с мужественной мускулатурой и легкой небрежности во внешности. Женщинам это нравится».
Гроссман внимательно, можно сказать ревниво, вглядывается в свое отражение, пытаясь найти в себе недостатки, и не видит ни одного: он само совершенство, безупречный во всем, одно для него непонятно почему женщины этого не замечают? С мысли о сексе и женщинах он невольно соскальзывает в воспоминания о своих связях и, залезая под душ, начинает непроизвольно сочинять рассказ под струями горячей воды. Название обнадеживает «Порванный презерватив».
Такое случается с каждым мужчиной: рано или поздно, но случается, вам начинает надоедать ваша женщина. Не так, чтоб очень, но с ней становится предсказуемо-неинтересно и хочется каких-то перемен. Требуется что-то новое. И тут возникает соблазн, начинающий после каждого соития будоражить где-то там на самом глубоком дне души давно угасший и превратившийся в черную слизь пепел вашей похоти и подтачивать верность любовных клятв провокативным едким вопросиком: «Я не попробовать ли мне это с проституткой?»
Когда это случилось со мной, я маялся от скуки, так как мне все уже давно осточертело, и хотелось перемен. Мной двигало простое любопытство относительно того, насколько далеко я позволю себе зайти. Лазая по сайту знакомств и перебирая анкеты, легко можно определить, кто здесь просто так, типа меня, а кто действительно по делу, выставив в сети свою фотографию лишь ради того, чтобы ясно обозначить те услуги, которые готов предложить: естественно, это секс, а детали и цена оговариваются по переписке.
Доверять таким анкетам гиблое дело, но глаза и фантазии мужчин всегда оказывают им медвежью услугу: все равно веришь, что если на фото горячая нимфетка, просто мечтающая о грязном сексе, то это действительно длинноногая модель без мозга, а не 50-летняя толстуха на свиноферме, от которой пахнет как от привокзального нужника. В этом смысле я ничем не отличался от остальной безмозглой половины человечества, когда задавал вопрос жгучей брюнетке 30-ти лет без комплексов: «Сколько стоят ваши услуги и как можно с вами связаться?».
Ответ пришел почти мгновенно: «1500 рублей в час, звони 8-966-666-06-66, в любое время. Лучше сейчас». И черт меня дернул позвонить.
Голос обнадеживал: низкий, с вульгарной хрипотцой и южно-русским акцентом, который назвал адрес и попросил уточнить время, когда меня ждать. Мне было уже неловко отказаться, пришлось ехать.
Ее квартира была в районе станции Перерва, на 1-й Курьяновской улице: это было сплошное безумие приехать сюда, в такую дыру, аж из Лефортово и ради чего? По дороге, чтоб подстраховаться, я купил упаковку Виагры и заглотил здоровенную синюю пилюлю, прежде чем подняться в квартиру. Как известно, невинность можно потерять только один раз, но может ли ее потерять тот, у кого ее изначально не было или кто в нее просто не верил?
Во всяком случае, как оказалось, я слишком хорошо думал о себе, так как действительность превзошла все мои самые смелые ожидания своей нелепостью и новизной роли, в которой я оказался.
Дверь мне открыла излишне суетливая и немного испуганная провинциалка крупных, но не лишенных приятности форм. Она так хлопотала лицом, что все время казалось, что ее огромные с червоточинкой яблоки глаз выпрыгнут из орбит и поскачут по полу на перегонки куда глаза глядят. Действие Виагры не оставляло мне времени на то, чтобы привередничать и предъявлять к ней претензии за то, что ее компьютерный аватар не соответствовал действительности: мы немедленно приступили к постельным процедурам, но перед тем, как овладеть ею, она водрузила на орган моей страсти с особой осторожностью презерватив двумя пальчиками, именно так, при этом старательно оттопыривала все остальное на руке, словно или боялась прикоснуться ими к моим гениталиям, или искренне верила, что именно так ведут себя интеллигентные женщины, но при этом здорово смахивала на жеманную Кустодиевскую купчиху.