А все оттого, что в мире сем, как дедуля сказывает, всяк добывает свое пропитанье кто как и чем только сможет, а с голодухи наверно и сами ангелы небесные озверели бы и нахальным манером полезли в чужие карманы.
Дедуля когда закончил воспитывать папулю, чего кроме нас никто и не заметил, поскольку оба они были, как сказано, совершенно невидимые, то взлетел прямо под самый купол обратившись летучей мышью и козе понятно, что невидимой. Он из своей невидимости вообще редко когда выходит. Хотя зачем было бы тогда и превращаться? Сидел бы себе спокойно, как и папуля, на арене никому кроме нас невидимый да и расслаблялся в свое собственное удовольствие, но у дедули вечно свои прихоти и его не переделаешь. Устроился он на самой верхотуре, решив что там ему будет лучше видать, хотя он ведь все равно дрыхнет и видит все сквозь сон. Дедуля он вообще предпочитает или спать или быть невидимым, а лучше и все вместе, дабы не привлекать к себе ничьих излишних вниманий. Он, правда, никакой не враг и не противник людей или законов, но просто не любит ежели они мешают жить как ему хочется. И ежели разобраться, то сплошная хохма с этим дедулей и просто цирк в цирке. Но такие уж мы Хогбены необычные, редкостные существа.
И тут, наконец, включились прожектора, загремела музыка и на арену вышел важный дядька в розовом фраке и тут же сразу, разинув во всю ширь свое хайло стал задвигать рекламную речугу, де цирк чудес просто самый расчудесный цирк в мире и ничего лучше того не бывало, не бывает и быть не может. Он бы может еще целый час сыпал нам на мозги такую сахарную пудру, но тут папуля мысленно велел ему заткнуться и представление началось.
Сперва вышли гимнасты в блестящих, совсем в обтяжку трико и стали ловко разгуливать вдоль по канату. Папуля тут, конечно, не утерпел и тоже полез наверх, чтобы показать, что и он тоже не лыком шит. Он что ни увидит, то и ему сразу надо просто совсем еще ребенок какой-то, хотя и папуля! Он вообще-то у нас очень смелый, ежели когда хорошо подбухает, а не подбухавшим он и не бывает, потому как алкоголь уже прямо из воздуха добывать навострился. Он еще во время оно тому лет с триста с каким-то там, не припомню точно как того дядьку звали Паралич или Параноик*, вообщем они на пару с папулей тогда вовсю химичили-алхимичили и, видать, что папуля с тех давнишних еще пор кое что не совсем забыл.
Папулю, что и гусю понятно, никто кроме нас не видел, то есть как он по веревке тараканом ползает, но только веревка сильно тряслась и гимнасты по ней уже не ходили, а сразу мешками сваливались вниз на опилки. Хотя публике такое представленье еще и больше нравилось и у всех
* Парацельс, Теофрастус Бомбастус фон Гогенгейм, врач и алхимик эпохи возрождения.
прямо животики надрывались, когда очередной гимнаст брякался на арену, поднимая пыль столбом.
Так вот и всегда получается: кому-то синяки да шишки, а кому-то смех да веселье. И выходит, то что для одного гадость, то другому сплошная радость. А отчего такие вот различные настроения образуются толком и прохвессор, который в бутылке не может объяснить. Даже и мамуля уж на что вроде такая мудрая, а про противоположности эти тоже как-то невнятно и загадочно сказывает: «Знать бы, что да откуда так не надобно бы и чуда» говорит, вот и разумей значит как хошь. Но я и до многого еще как-то не больно допираю, видать, просто еще не дорос.
Тут папуля, наконец, сорвался с каната, как рыба с крючка, и тоже свалился вниз на опилки (они, видно, там специально рассыпаны, чтобы падать было мягче) и на время утихомирился, похоже что дедуля наслал на него дрему.
И покуда папуля дрых еще много всякого занятного было: собачки на задних лапках танцевали, акробаты друг через дружку кувыркались, а еще усатый в полосатых штанах дядька заставлял полысевшего от многолетнего употребления тигра прыгать, то в кольцо с острыми ножиками, то в кольцо с пылающим огнем.
И зачем, Ирод, бедное животное мучает, заставить бы самого прыгать! глядя на такое насилие рассердилась мамуля.
Тут дядька, словно бы по команде, стал вдруг и действительно прыгать, видно, чтобы показать тигру как это правильно делается, а может и потому, что мамуля так захотела. Он прыгал то в одно кольцо, то в другое пока ни вспотел и обгорел и тогда стал упрашивать тигра, чтобы и тот тоже хоть разок прыгнул. Но тигр был явно не в тех настроениях и чувствах и ни в какую не желал прыгать, а только грозно рычал на дядьку, а дядька в ответ рычал на тигра и угрожал ему хлыстом и они все никак не могли договориться.
Конечно, что тут ни говори, но эта наша «цивылизация», чего она там вылизывает, правда, понятия не имею, я не прохвессор, но только она несет, как то верно вещают и радио, и телик да и все прочие средства массовых внушений, в первобытные дикость и хаос гуманные манеры и культурное обхождение. В лесу ведь, в дикой этой природе, тигр и разговаривать бы не стал, а просто слопал этого дядьку вместе с его усами и хлыстом, а теперь вот у них завязалась вполне мирная, дружеская беседа. Не берусь утверждать, но похоже, что скоро наступит полное равенство зверей и людей.
А после тигра, с усатым дядькой, вышли два японских толстяка в женских прическах и таких узких трусиках, что и все их сидячие места были представлены будто напоказ и выпирали, как пара Фудзиям-близнецов. Сперва японские дядьки стали кланяться друг дружке: ты, мол, меня уважаешь и я тебя уважаю, а потом уже схватились и стали вовсю барахтаться. И оказалось, что это японские борцы-сумо, правда, никаких сумок, как к примеру у кунгуру, я у них не заметил, хотя опять же они и сами-то были, вроде как туго набитые сумки. Борцы эти так сильно напрягались всевозможными своими мускулами, что публика с нетерпением ждала, что трусики на них вот вот лопнут, видя в этом даже и весь смысл представленья. Но, видно, что у них в Японии эти изделия самой высшей прочности, и потому при всех мощных телодвижениях и напряжениях этих толстяков трусики просто ни за что не желали рваться.
Папуля сперва не принял никакого участия в этом представлении и полеживал себе вовсю расслабляясь (раз уж канатного плясуна из него не вышло), и отдыхал словно уставший от жизни лев, на красного плюша барьере, окружавшем цирковую арену. Но кряхтенье и сопенье борцов уже скоро привлекли и его вниманье, и тогда, следуя известной заповеди человеколюбия, про которую пастор Сипли нам давно уж все мозги прожужжал: «де ближнему надлежит непременно оказывать помощь во всех его горестях, несчастиях и невзгодах». Вот папуля и поспешил на помощь страждущему ближнему, что он, к чести его надо сказать, и всегда делает, в особенности когда ему это ничего не стоит.
Правда, кто из этих двух борцов ближний, а кто нет папуля еще не решил и потому и схватился сразу с обоими японцами и пошел обрабатывать их по всем телесам и руками и ногами. Он футболил своими тяжелыми сапожищами по всем их мясистым местам, а японцы, не видя истинной причины сего явленья, подозревали в этих подлых подтычинах друг дружку, хотя и не вполне понимали, как это противнику такое удается. А от непонимания ярилися еще сильней.
Правда, борцы уже и подозрительно оглядывались по сторонам, предполагая некий подвох, но только ни за что не смогли бы догадатьться какая незримая сила угощает их столь славными тумаками. Они лишь вздрагивали да ойкали всякий раз получая отменный пинок и хватались за ушибленные места. Но нам-то, Хогбенам, все было преотлично видать, мы ведь переключились на невидимое зрение и ржали все время без передыху, глядя на эту дурацкую схватку. Только крошка Сэм, видно, чего-то испугавшись, залился вдруг таким ужасным ревом, что у всех бы, наверно, просто уши отвалились, не заткни мамуля ему громкоговоритель носовым платком, так что все еще, слава Богу, обошлось без жертв, хотя шериф и заметал уже сердитые взоры в нашу сторону.
Японские борцы долго еще пытались ловить то невидимое что их пинало, чем очень смешили публику. Они могли бы, наверно, случайно зацепить и папулю, уж в ловкости-то им не откажешь, но тут папуля ухитрился сорвать с них их узкие японские трусики и возреял крутя ими под самый купол.
Публика зашлась тут просто дикими воплями восторга и рукоплесканьями, она ведь любит всякое такое неожиданное, оркестр грянул туш, а борцы стыдливо прикрывши ладонями свои лобки поспешно удрали со сцены. Зрители даже нисколько не сомневалсь, что все что ни происходит на арене непременно принадлежит к этому супершоу чудес. И когда японские трусики мотыльками покружившись под куполом полетели в публику, то пошли уже такие глобальные супер овации, что и шар земной мог бы, пожалуй, треснуть и расколоться на куски, не будь он такой все же удивительно прочный.
Но тут на арену вывели замшелого и линялого преклонных лет слона. И бревну ясно, что такого зверя жители нашего захолустья могли видеть разве что на картинке в книжке, слоны ведь в Америке не водятся. А тем паче еще такие позеленелые, словно лягушки, потому-то все у кого имелись рты тут же и поразинули их во всю ширь. Но мы-то Хогбены за долгую нашу жизнь помотались уже по всем землям всех полушарий и такого разного понавидались, чего вам, дамы и джентльмены, даже и после ликера из мухоморов не приснится! Вот только многое уже подзабылось и кажется что его, как будто никогда и не бывало. Хотя и все-то ведь со временем куда-то девается, неизвестно даже и куда.
Похоже, что и дядюшка Лес все прежнее тоже порядком подзабыл: он ведь не устает для поддержания жизненных сил и гигиены каждодневно заливать уйму всяких ликеро-водочных изделий в свое нутро. У него и всегда-то пара пузырей из карманов выглядывает, а такие напитки, как известно, со временем отшибают и самую острую память. Вот он и глядел на слона так, будто ничего подобного сроду не видывал.
Чё эт, блин, говорит, за зверь такой о двух хвостах! И спереди хвост и позади хвост и кто только такое чучело выдумал! Совсем непонятная конституция. Ну, а дай-ка все равно прокачусь! и взлетел разом на слона, словно это и не слон вовсе, а простая кобыла да и давай тут вовсю гарцевать. Он же у нас такой ярый ковбой, только что безлошадный. А если заведет, бывало, лошадь, так на другой же день или в карты профукает или пропьет. Правда, и лошадь-то ему без нужды, дядюшка ведь хоть на чем гарцевать способен. Из-за того нам во время оно и из Европы смотаться пришлось, поскольку он там на чем только ни скакал и на шкафах и на печках, только народ ведь таких необычных скачек не уважает, а церковь и вовсе считает греховными. Никаких ведь, таких как нынче, терпимостей и свобод раньше и в помине не бывывало: да и никто даже не подозревал, что чего-то такое и вообще возможно и надобно.
Однако долго покататься на слоне дядюшке Лесу не пришлось, поскольку местный наш шериф, мистер Эбернати, вдруг будто кто его под хвост шилом пихнул выскочил на арену. Он хоть и заявился, вроде как путный, поглазеть на цирк, но по шерифской своей должности вечно только и следит за порядком. А по правде говоря, шериф и вообще всегда и во все дырки суется, такой уж он любознательный и дотошный, но однако и строгий тип, а потому кругом одни нарушения да беспорядки только и видит. Хотя порядок, как дедуля говорит, и сам по себе испокон уже существует по всей вселенной, а люди своими порядками его только нарушают.
Шериф Эбернати стал и тут поскорей наводить свой порядок, а у самого уже и наручники в руках заготовлены:
Я, говорит, вас супостатов, предупреждал чтоб не куролесили, а ну слезай, покуда я тебя в каталажку на 20 лет не отправил!
Да я только разок прокатиться хотел, дядя Лес вроде как извиняется, и ничего худого ведь со зверем не сделалось!
Все равно слезай! потребовал шериф Эбернати так грозно, будто он и есть этот самый закон, Это только я, как представитель власти, могу сказать стряслось или не стряслось! Дурной пример населению и молодому поколению подаешь, а что ежели и все на слона полезут, что от него тогда останется? Он же не железный! Думать надо, деревянная твоя башка!
Дядя Лес не очень-то любит когда ему кто-то чего-то указывает, да и кто уж любит! Но и шериф тоже ведь шутить не любит, присобачит тебе штраф или посадит на месяц за решетку, а это нам Хогбенам не надо мы свободу любим.
Окей, мистер, признав силу закона смирился дядюшка Лес, и надвинув шляпу на глаза, дабы не выказывать излишнего смущенья, отправился не спеша на свое место. Он бы, конечно, с удовольствием съездил мистеру Эбернати по его округлым шерифским мордасам, но шерифов обижать не стоит, это уж дядюшка по опыту знает: слишком дорого это удовольствие обойдется, а мы люди бедные. Мне бы, правда, тоже хотелось чего-нибудь навроде такого отмочить, как и дядюшка Лес, но мамуля меня тогда просто пополам распилит. Она когда если захочет, то уж такая строгая и едкая бывает, похлеще не знаю уж чего и это, как видно, свойство всех настоящих мамуль.
А папуля на сей момент, видать, совсем уже протрезвушился, вот и решил заступиться за братца своего Леса и возник вдруг прямо перед шерифом, но как бы его совершенным шерифским зеркальным отраженьем. И стоят вдруг просто два совсем одинаковых шерифа Эбернати и косятся друг на дружку как баран на новые ворота, правда не поймешь где ворота, а где баран, но все равно смешно. Публика тут и рты опять поразинула: два шерифа Эбернати, это ж надо такое! Такое и во сне не приснится! Вот уж истинно цирк чудес!
Тут шериф, под которого папуля так ловко заделался и говорит:
Эй, мистер, вы чего это, маленьких обижаете?! Это против закона, а сам при этих самых словах вырос в вышину метров на пять-шесть.
Шериф Эбернати хотя закон и всегда на его стороне, стал однако оглядываться по сторонам, ища, верно, или поддержки этого самого закона или куда бы получше смыться. Тогда пятиметровый шериф Эбернати, но который по правде-то был наш папуля, взял настоящего шерифа Эбернати за шкирку и стал его крутить, вертеть, подбрасывать и ловить, забавляясь шерифом совсем как кошка мышкой. Народ только зенки вытаращивал, хотя такое представленье было ему и явно по душе, не всякий ведь день увидишь, как один шериф другого воспитывает.
А дальше была, ну прямо уж настоящая комедь! Папуля снова уменьшился до своего нормального размера да и спрашивает шерифа:
А можешь ли ты, например, скакать как конь, шериф?
Полиция все может, ежели сверху прикажут, гордо выпятив брюхо отчеканил шериф Эбернати и глянул на папулю так, как удав на кролика.
Ну, так мы щас прикажем, говорит папуля шерифским важным голосом (и откуда у него только такой юмор взялся, видно, что выпил или съел чего-то не того). Шериф и глазом моргнуть не успел, как уж и превратился в настоящую лошадь.
У публики тут и весь дух захватило, такого ведь сроду не видывано, чтобы лошадь была в полной шерифской униформе, с шерифской звездой и с пушкой на боку да и с мордой хотя и конской, но в то же время отчасти и с шерифской протокольной физией. Такого-то ведь не во всяком цирке увидишь, будь то даже и цирк чудес!
Тут папуля вскочил на коня, то есть на шерифа и давай гонять по всей арене, все по кругу да по кругу, покуда шериф ни вспотел, схватил одышку и стал вовсю спотыкаться. Ну и папуля, видно, тоже утомился от скачки, он ведь не такой лихой ковбой как дядя Лес, тот хоть целый день может скакать без передыху и все ему хоть бы хны такие вот разные способности хотя бы и у родных братьев. Покатался папуля на шерифе пока не надоело и превратил его из коня снова в человека, то есть в нормального привычного мистера Эбернати, хотя некоторые и сомневаются, что шериф нормальный человек, да и говорит: