Таким образом, это различие в скорости событий, благодаря которому можно эмпирически отличить нечто относительно постоянное, относительно неподвижное, относительно неизменное от того, что изменяется быстрее, что движется быстрее, дает нам эмпирические показатели для создания идеи реализации времени и в то же время стандарты для измерения времени, протекающего и проходящего. Если бы каждое природное событие происходило с одинаковой скоростью, то в природе вообще не существовало бы меры времени; поток событий был бы безграничен, и то, что мы в нашем человеческом мышлении рассматриваем как временную последовательность, как fluxus temporis и как линейный ход причинной цепи состояний мира, было бы тогда, подобно логической цепи умозаключений, вневременной условной связью. Быстрое и медленное не существовало бы вообще, и в отсутствие объективной меры скорости было бы совершенно одинаково, рассматривать ли весь изначальный и бесконечный мировой процесс как протекающий с бесконечной медлительностью или как протекающий с бесконечной скоростью. Однако в этих двух крайних пограничных случаях события зашли бы в тупик. То, что мы называем течением времени, fluxus temporis, было бы полностью устранено. Годы, века, тысячелетия исчезли бы полностью, поскольку они либо растянулись бы в бесконечность, либо сжались в одну точку. В общем, мир был бы не темпорализован.
Кстати, я охотно признаю, что эта концепция детемпорализации событий вряд ли понятна нашему визуальному воображению и предъявляет довольно жесткие требования к нашим способностям к абстрагированию. Однако я ссылаюсь на некоторые фрагменты моего анализа действительности, а именно на две главы «О субъективном, объективном и абсолютном времени» (2-е и 3-е изд., с. 87 и далее) и «Причинность и временная последовательность» (2-е и 3-е изд., с. 187 и далее). Там подробно разъясняется, что для интеллектов, обладающих специфически различными скоростями восприятия, один и тот же отрезок времени, например, час или минута, должны иметь совершенно разную длину; что поэтому для таких интеллектов длина или квант времени увеличивается или уменьшается пропорционально их скорости восприятия, примерно как линия пространства уменьшается или увеличивается при рассматривании ее через вогнутые или выпуклые линзы; что течение времени замедляется или ускоряется в зависимости от этой субъективной скорости восприятия; что субъективные линии времени различных организованных интеллектов совершенно не согласуются друг с другом; и что пределом этого ускорения или замедления хода времени, зависящего от скорости восприятия, следует считать тот случай, когда для абсолютного, беспредельного интеллекта перегородка между προτερον и υστερον полностью отпадает, и таким образом весь мировой процесс лежит в нем как вневременная мировая логика sub specie aeternitatis. Тот, кто, однако, не удовлетворившись этой полной детемпорализацией событий, все же возвращается к процессу геологических изменений нашего земного шара, более того, к космогоническому ходу развития планетарной системы и всей неподвижной звездной системы, допускает наличие материальной субстанции, обладающей абсолютной устойчивостью, сохраняющуюся неизменной на протяжении всех метаморфоз природы и думается, что по сравнению с этой раз и навсегда неизменной субстанцией ряд мировых состояний, даже при одинаковой скорости всех событий на всем их протяжении, все равно будет распадаться на временную последовательность более ранних и более поздних; В то же время она выходит за пределы всякого опыта и опирается на идею, которая в конечном счете является надэмпирической, трансцендентной и эмпирически недостижимой. Одним словом, в сфере опыта время и сбывание времени существуют только тогда, когда не все события происходят с одинаковой скоростью, а одни быстрее, другие медленнее; так что относительно неподвижное может контрастировать с относительно движущимся. Однако все это рассуждение, против доказательств которого не может быть выдвинуто ни одного обоснованного возражения, уже основано на «неявной» предпосылке; оно молчаливо предполагает нечто, без чего во внешней природе не было бы ни постоянства, ни происходящего, ни покоя, ни движения, ни длительности, ни изменения, ни прихода, ни ухода, ни различия между относительной быстротой и относительной медлительностью, а значит, эмпирически не существовало бы ни времени, ни временной последовательности. Это последнее, таинственное нечто и есть мы сами. Это Я, которое остается тождественным самому себе и в то же время осознает изменение своих состояний. Если бы не существовало того «я», которое, несмотря на непрерывную смену восприятий и мыслей, само остается неподвижным и фиксированным и которое время от времени может также приводя скорость собственных мыслей в равновесие со скоростью внешних материальных событий, сознавая при этом, что остается тождественным самому себе в изменении, Я или сознание-субъект, тотчас же знающий: «Я теперь точно такой же, каким был раньше», был бы вместо этого образом прошлого, удерживающим и сохраняющим в памяти, Если бы вместо этого субъекта сознания, переживающего настоящее и предвосхищающего будущее, существовал такой субъект, который, мгновение за мгновением, был бы полностью поглощен мгновенным сознанием настоящего и, изменяясь с изменением представлений, всегда превращался бы в другой субъект и, таким образом, вместе с самими представлениями всегда находился бы в состоянии непрерывного возникновения и исчезновения, то времени вообще не существовало бы из-за полного отсутствия различия между прошлым и будущим.
Например, орбита звезд, которую Платон очень красиво называет «орудиями времени», τα οργανα χρονου, в таком случае вообще не существовала бы как орбита, поскольку то, для чего они являются орудиями, полностью отсутствовало бы. Ведь «из песка и воды не скрутишь веревку», а нитка жемчуга без нитки не расплетается ни на что, кроме отдельных жемчужин. Мелодия состоит из последовательности нот, которые звучат одна за другой и одна из которых перестает звучать, когда начинает звучать следующая. Если бы ноты мелодии звучали одна за другой в правильном порядке, но так, что каждая из них воспринималась бы другим слушателем, они не образовывали бы мелодию, поскольку отсутствовала бы идентичность слушателя, сидящего за чередованием. Точно так же без личности воспринимающего субъекта падающий камень не упадет, а, подобно летящей стреле Зенона Элейского, будет стоять на месте, и вместо его движения, смены места останется, так сказать, лишь бессвязный ряд изолированных мгновенных фотографий.
Я, остающееся тождественным самому себе, образует, таким образом, действительное, окончательное фундаментальное условие, при котором только и можно говорить о каком-либо течении времени, о каком-либо внешнем или внутреннем событии, о пребывании или изменении, о появлении и исчезновении, о покое и движении, о длительности и изменении, о скорости и медлительности, а значит, наконец, и о стойкой субстанции, материи, лежащей в основе потока природных явлений и поддерживающей эту смену явлений. Это «я» покоящийся берег или, скорее, неподвижный остров, вдоль которого течет поток событий, fluxus temporis. Много говорят об индуктивном или экспериментальном доказательстве постоянства материи на основе сохранения веса при химических метаморфозах соединяющихся или разлагающихся веществ. Это доказательство, однако, уже имеет в качестве неизбежной предпосылки сохранение Я, и поэтому можно без преувеличения сказать, что материальная субстанция или материя в определенном смысле является порождением разлагающегося Я. Конечно, из этого не следует трансцендентально-метафизическая догма о нетленной «душевной субстанции», и тем более не следует безумное и, кстати, не поддающееся никакой квалификации утверждение о том, что материальный мир был создан из ничего одним человеком, например Иоганном Готлибом Фихте, родившимся 19 мая 1762 года в Рамменау в Верхней Лужице. Однако трансцендентальная философская истина, которая остается незамеченной с позиций простого эмпиризма, состоит в том, что мир, известный человеку, это лишь мир, данный человеческому «я», существующий в предпосылках этого «я». «Мы не знаем мира иначе, как в связи с человеком», говорил Гете. Кант же говорит: «Теперь очевидно, что если я хочу мысленно провести линию, или представить время от одного полудня до другого, или даже просто представить себе некоторое число, то я должен прежде всего непременно представить себе в мысли одну из этих многообразных идей за другой. Но если бы я всегда терял из своих мыслей предшествующее (первые части линии, предшествующие части времени или последовательно воображаемые единицы) и не воспроизводил их, переходя к последующим, то полного представления и ни одной из упомянутых мыслей, даже самых чистых и первых основных представлений о пространстве и времени, никогда не могло бы возникнуть». (Kritik d. r. V., Ite Auflage, p. 102.) Он бесспорно прав. Из песка нельзя сделать веревку. Без времени нет опыта и эмпирического мира; без устанавливающего время «я» нет времени. Только после того, как это обусловливающее время и обусловленное временем Я, познающее мир, трансцендентальный субъект сознания, произвело различие между одновременным и последовательным, между теперь, раньше и позже, установило объективную шкалу времени с помощью орбиты звезд и множества других движений, обусловленных его собственным постоянством, оно может поместить себя в своем качестве изменчивого индивида, как существо, подверженное возникновению, развитию и упадку, в самосозданную объективную шкалу времени. Бодрствование и сон, сознание и бессознательное, рождение и смерть индивида укладываются во временную шкалу, созданную трансцендентальным субъектом сознания. Известный стих «Tempora mutantur, nos et mutamur in illis» наивно скрепляет две совершенно разнородные половины, которые действительны в совершенно разных смыслах; это перенос альфы. Первая половина заглавия «tempora mutantur» предполагает трансцендентальный субъект сознания, который неподвижен в изменениях, как скала, возвышается над ними, и для которого течение времени и изменения являются тем, что они есть. Вторая половина стиха «nos et mutamur in illis» говорит об эмпирической, развивающейся личности, об объекте психологии, который вместе со всем миром, находящимся в состоянии изменения и временного потока, имеет в качестве неизбежной предпосылки трансцендентный, распадающийся субъект. Стих представляет собой дисгармоничный эонгломерат трансцендентальной философии и психологии. Для того чтобы установить единство, гекзаметр должен быть разбит на две половины и каждая половина дополнена чем-то другим. А именно так: Трансцендентальная философия говорит:
Tempora mutantur, nos perduramus in illis. Психология говорит: Ordo manet Rerum, sed nos mutamur in illo. Это положило бы начало диалогу, диспуту между трансцендентальной философией и психологией, который можно было бы продолжить. Наконец, трансцендентальная философия должна была бы вновь и вновь возвращаться к тому, что тот постоянный Ordo Rerum, тот неизменный, законный порядок природы, по которому эмпирически изменяется человек, возникает только благодаря тому, что определяющий бытие субъект, «постоянное и неизменное я трансцендентальной апперцепции», позволяет времени, которого все равно не было бы, пройти мимо себя как неподвижной точки, а внутри текучего времени, в силу своей собственной устойчивости, отличает относительно постоянное от относительно переменного и, признавая пространственное и временно разделенные частные случаи сходными и подчиняя их одному родовому понятию, устанавливает в потоке явлений постоянные, неизменные законы.
Пространство
На вопрос «Что такое пространство?» здравый смысл человека ответит либо многозначительным указующим перстом, либо немым демонстративным жестом, либо выразится примерно так: «Пространство это то неописуемое, в чем заключены все вещи; то, что окружает нас со всех сторон, бесконечный сосуд или вместилище телесного мира, отчасти покоящегося, отчасти движущегося; и мы находимся посреди него». Поразмыслив, он мог бы добавить: «Пространство это то, благодаря чему вещи, существующие в одно и то же время, отделены друг от друга; время же это то, благодаря чему становится возможным, чтобы совершенно разные вещи находились в одном и том же месте пространства». Если обратиться к философам, то можно получить совершенно разные ответы. Декарт объявляет пространство простым свойством, а именно extensio in longum, latum et profundum, атрибутом материи или substantia corporea; поэтому он считает пустое пространство невозможным, так как это было бы протяженным ничто, ничто с атрибутом протяженности, тогда как ничто вообще не может иметь никакого атрибута. Лейбниц, соглашаясь с Декартом в отрицании возможности абсолютного вакуума, считает пространство лишь понятием отношения, порядком возможных сосуществований; он говорит: «letendue cest un ordre, un rapport», и полагает, что такой порядок проистекает из путаного, чувственного представления о внутренне непространственных отношениях монад. Локк со стоической скромностью заявляет, что он не знает, чем на самом деле следует считать пространство: вещью или свойством, субстанцией или атрибутом; но во всяком случае пространство обладает абсолютной действительностью, самостоятельным бытием, совершенно независимым от нас, и что в нем тела, наделенные первичными качествами протяженности, формы, размера, покоя и движения, существуют сами по себе, а вторичные качества, такие как свет, цвет, звук и т.д., являются чисто субъективными качествами. И т. д. следует понимать как чисто субъективные аффекты наших органов чувств. В этом отношении он полностью согласен с Демокритом, который уже излагал учение о субъективности вторичных качеств, принимал το χενον χαι τα ατομα за мировые принципы, существующие сами по себе, и, используя любопытный оксюморон, очень красиво объявлял простое пространство (вакуум, το χενον) «ничем не существующим». (Δημοχριτος διοριζεται μη μαλλον το δεν η το μηδεν ειναι. δεν ονομαζων το σωμα μηδεν δε το χενον. Plut. adv. colot. 4, 2.) Кант же, соглашаясь с элеатами, отвергавшими понятие небытия как нечто нелогичное, называет пространство, где он критикует общепринятое мнение, «вечным, бесконечным небытием», а там, где он выражает собственное мнение, он говорит: " Spatium non est aliquid objectivi et realis, nec substantia, nec accidens, nec relatio, sed subjectivum et ideale e natura mentis stabili lege proficiscens veluti schema, omnia omnino externe sensa sibi coordinandi.» De Mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principiis, §15, D.3»
Гаусс, Риман, Гельмгольц и другие математики метагеометрической школы характеризовали пространство как плоское многообразие трех измерений с постоянной мерой кривизны, равной нулю. Вот как сильно расходятся мнения. Теперь я мог бы сослаться на все, что было сказано в первой части моего анализа действительности о смысле и философской ценности метагеометрии, о реальном элементарном процессе пространственного сознания, о различии между пространственными характеристиками и пространственной дедукцией, о субъективном центре локализации и его феноменальном расположении в голове наблюдающего субъекта, об идеальном пространственном каркасе из трех измерений или координатных осей, пересекающихся под прямым углом в этом центре, и о подмене подвижно-абсолютной вместо подвижно-личной системы координат. Ряд идей, развитых в ней, не содержит законченной философии пространства, но содержит важный вклад в такую философию. Мы не хотим повторять их здесь, но, напомнив о них, еще раз очень кратко обсудим проблему. Во-первых, необходимо провести строгое разграничение между психологией пространства и трансдентальным философским учением о пространстве. Что касается психологии пространства, то она должна заниматься прежде всего вопросом о том, как эмпирически возникает у человека сознание пространства и развивается до самой совершенной в мире пространственной ориентации, очень широким и трудным полем исследования, которое, несмотря на всю ценную предварительную работу над ним, отнюдь не исчерпано. Она должна привести, по существу, к теории объективного зрения и объективного осязания, должна начаться с наблюдения за обучением детей зрению и за слепыми детьми, перенесшими операцию, и в конечном итоге столкнется с неразрешимыми, возможно, навсегда неразрешимыми загадками. В своих рассуждениях она, естественно, исходит из (эмпирической) реальности пространства, рассматривает человека как телесное существо, существующее среди других тел в пространстве, и хочет выяснить, как с помощью ощущений, вызываемых в нем другими телами, он получает адекватное представление о форме, размере, расстоянии и положении вещей, сосуществующих с ним в эмпирическом пространстве. Однако если говорить о трансцендентальной философской значимости пространства, т.е. о его качестве эмпирической основы эмпирической картины мира, то здесь на первый план выходят два момента, в которых, как представляется, имеет место точная аналогия, формальный параллелизм между пространством и временем. Это, во-первых, относительность понятий размера и, во-вторых, обязательность субъективного центра локализации. По поводу первого пункта необходимо сказать следующее. Как продолжительность времени, или, другими словами, скорость его течения, зависит от скорости восприятия воспринимающего интеллекта, расширяется или сжимается, замедляется или ускоряется в соответствии с этой скоростью восприятия, так что в конечном итоге не может быть и речи об абсолютном количестве времени, так и протяженность или размер пространства расширяется или сжимается в соответствии с субъективной мерой, которую несет с собой воспринимающий интеллект. Один и тот же отрезок пространства, например, метр, или диаметр Земли, или расстояние отсюда до крайней туманности, видимой на небе, может рассматриваться как бесконечно большой или как бесконечно малый, в зависимости от того, сравнивается он с чем-то меньшим или с чем-то большим. по сравнению с чем-то большим. Для беспредельного разума, в зависимости от того, какую точку зрения он выберет, с одной стороны, вся неподвижная звездная система Млечного Пути сожмется в одну точку, с другой атом превратится в неизмеримое гигантское тело. Что касается второго момента, то здесь необходимо учитывать следующее. Как течение времени (fluxus temporis) существует только благодаря устойчивому «я», которое пропускает изменения мимо себя и воспринимает их как изменения, так и пространство существует только для самолокализующегося субъекта, который располагает свои впечатления или сенсорные содержания в определенном порядке от себя как центра пространства. Я нахожусь в пространстве постольку, поскольку приписываю определенное положение себе и одновременно другим вещам в пространстве. Но пространство находится во мне постольку, поскольку пространственный мир возникает только в результате локализации моих ощущений в моем сознании. Наше восприятие пространства и пространственного мира явление цефалоцентрическое. Ибо эмпирическое местоположение центра локализации находится в голове, это точка за серединой соединительной линии обоих глаз, откуда образы внешних вещей передаются туда и сюда по прямым линиям (линиям зрения), откуда мы уже оцениваем собственные глаза, уши и другие части тела как лежащие справа или слева, впереди или сзади, выше или ниже. И если пространственное восприятие человека, родившегося слепым, или человека, ослепшего вскоре после рождения, например, математика и оптика Сондерсона, совпадает с восприятием зрячего, то из этого следует, что прямая линия имеет нечувственную или сверхчувственную природу. В любом случае пространственный мир возникает для нас только в результате локализации наших ощущений, независимо от того, осуществляется ли эта локализация с помощью локальных знаков Лотце или каким-либо другим способом. Для нас преобладающим основным законом локализации является следующий: расположение в «плоском» континууме трех измерений, которые пересекаются под прямым углом, точка пересечения которых, как только что было отмечено, находится в нашей голове и которые обозначаются названиями высота, ширина и глубина. Короче говоря, это евклидов тип пространства, который современная метагеометрия рассматривает как ограниченный частный случай и от которого она отличает другие мыслимые пространства с другим числом измерений и с положительной или отрицательной кривизной. Если теперь поставить обоснованный вопрос о том, почему наше представление о пространстве имеет именно евклидовский, а не иной характер, то можно выдвинуть определенные эмпирические объяснения, которые я сам подчеркивал в других работах. Во-первых, различие между тремя измерениями, затемнение высоты и контраст между верхом и низом определяется направлением гравитации; низ это направление, в котором гравитация тянет нас, верх это направление, которое противостоит перпендикулярному притяжению гравитации. Размерность глубины и контраст между восходящим и нисходящим потоком зависят от положения наших глаз в голове, которое всегда позволяет нам видеть одну половину горизонта, в то время как другая половина остается невидимой; восходящий поток это направление, в котором я смотрю, нисходящий поток это направление, противоположное ему. Наконец, измерение широты и разницы между правым и левым, очевидно, связано с симметричной двойственностью наших органов чувств и всего нашего анатомического строения, но также определяется астрономически местом восхода и захода солнца и звезд; слева, когда мы смотрим на точку солнечного полудня, находится сторона, где солнце восходит, справа где оно заходит. Для проверки этого предположим гипотетически существо, которое в остальном было бы интеллектуально совершенно аналогично нам, но на которое вышеупомянутые обстоятельства перестали бы действовать, точечное существо, которое, во-первых, свободно парит в пространстве, как звезда, и не ощущает притяжения, во-вторых, видело бы во всех направлениях одновременно, и, в-третьих, поскольку оно не привязано к поверхности планеты, как мы, для него не существовало бы восхода и захода солнца, а значит, не существовало бы разницы между верхом и низом, правым и левым, центром и тылом. С другой стороны, если говорить о «плоскостности» пространства, то предположим, что луч света изгибается так же сильно, как и звук, так что мы могли бы увидеть за углом то, что на самом деле слышим за углом. Если даже в этом парадоксальном случае чувство зрения останется авторитетом, определяющим наше представление о пространстве, то в результате мы получим представление о пространстве и геометрии, совершенно чуждое обычному пространству.