Офицеров расстрелять, приказал он. А руралес развесить на фонарях, чтобы вороны им глаза выклевали.
Он обвел взглядом все вокруг и остался доволен увиденным: укрепление разрушено, пушка и пулемет в руках его людей, федералы перебиты или взяты в плен, земля блестит россыпями бесчисленных гильз, фасады домов покорябаны пулями. Под облаком дыма, стелющегося над горящей почтой, все было теперь спокойно и тихо. Стрельба, долетавшая теперь оттуда, где еще шел бой, постепенно слабела и замирала. Сьюдад-Хуарес перешел в руки революции.
Вилья улыбнулся Мартину, и эта улыбка была совсем не похожа на ту, которую он несколько минут назад, как смертный приговор, послал Сантосу Аумаде. Нет, улыбнулся дружески и благодарно.
Молодчина, превосходно справился. Я наблюдал в бинокль отсюда. В лучшем виде разделал и поджарил.
Мартин не знал, что сказать на это. Ноздри у него были забиты пылью и пороховой гарью, а сам он еще не отошел от опьянения боем и плохо соображал, словно его разбудили посреди дивного сна. Тем не менее похвала Вильи была ему приятна. Он машинально прикоснулся к правой скуле, которую сильно щипало, и увидел на пальцах кровь.
Камнем ударило или пулей задело? заботливо спросил Вилья.
Сам не знаю Почувствовал, что жжет, когда бежал с мешком. Подумал, что это шмель.
Вилья со смехом похлопал его по спине и подмигнул Гарсе:
Не-ет, это пулька. Самая она. Скажи, Хено?
Совершенно точно.
И рядышком прошла. Вот что Надо бы чем-нибудь прижечь или помазать. Йодом, не знаю, или сотолом, а то, чего доброго, нагноится.
К ним приблизились трое. Один, с индейским лицом, был тот самый Сармьенто. Как всегда, сумрачный и зловещий. Может быть, даже больше, чем всегда. Вилья, позабыв про Мартина, повернулся к новоприбывшим:
Только не говори мне, Сармьенто, что принес дурные вести. А то огорчу твою бабушку.
В голосе его зазвучала тревога: он словно по выражению лица Сармьенто почувствовал беду. Тот кивнул, подтверждая опасения:
Золото исчезло, Панчо. Нас обули.
Вилья переменился в лице:
Ты шутить со мной вздумал, морда индейская?
Разве за мной когда-нибудь водилось такое, сам скажи?
Не припомню.
То-то и оно.
Вилья замолчал, словно в удушье, хватая воздух ртом. Потом огладил усы и оглянулся по сторонам. Взялся за рукоятку револьвера, как будто искал, в кого бы еще пустить пулю.
А охрана? Ты же говорил надежные ребята, а?
Вполне надежные. Но их перебили.
Всех?
Они попали в засаду на дороге Шесть человек, шесть убитых. Перестреляли их из-за скал.
А машина?
Нашли в полумиле оттуда Пустую. Еще следы лошадей или мулов, но те ли это следы или были оставлены раньше не понять. Почва каменистая, отпечатков копыт мало.
Вот же дьявольщина
Именно.
Знаешь ли что отправь-ка туда патруль из индейцев-яки. Лучших следопытов, какие только есть у нас.
Уже сделано. Посмотрим, отыщут ли чего.
Обескураженный Вилья открыл было рот, будто хотел добавить что-то, но передумал. Вместо этого он вдруг с необычной для себя яростью схватил Сармьенто за руку и оттащил на несколько шагов в сторону. Ни Мартин, ни майор их разговор не слышали. Индеец же показал на Мартина. Раз, и другой, и третий угрюмо и злобно, и лицо Вильи стало напряженным и суровым. Он подошел к инженеру и взглянул на него совсем не так, как раньше: от прежнего приветливого дружелюбия не осталось и следа. Не сводя с него недоверчивых глаз, он обратился к майору:
Гачупин все время был при тебе?
Не отходил ни на шаг и ни на миг, сеньор полковник, ответил тот. И я не спускал с него глаз.
А как по-твоему, он
Он осекся: обвинение не облеклось в слова, но движение руки, снова взявшейся за кобуру, было достаточно красноречиво. Майор убежденно помотал головой:
Невозможно.
Уверен?
Гарса спокойно выдержал пронизывающий взгляд Вильи. И решительно кивнул:
Как в себе самом.
Лицо Вильи немного прояснилось. Он глубоко вздохнул в раздумье, а когда вновь перевел глаза на инженера, в них читалось сожаление.
Скажи-ка, дружище, эта монетка еще при тебе? Ну, которую я дал тебе в «Банке Чиуауа»?
Мартин смущенно полез двумя пальцами в жилетный карман. Золотой «максимилиан» заиграл, заблестел, засверкал на солнце. Вилья взял монету в руки, повертел. Потом спрятал в собственный карман, под перекрестье почти опустевших патронташей.
Ничего, если одолжу ненадолго, ладно? Я верну.
Инженер кивнул. Он не дорожил монетой. Его по-прежнему как будто несла волна этого приключения, где все казалось нереальным все, кроме угрюмого угрожающего взгляда, который из-за спины Вильи вонзил в него Сармьенто.
Он спускался по лестнице, чувствуя себя другим человеком прилично одетым, с только что вычищенной шляпой в руках, с влажными после долгой горячей ванны волосами. Те полчаса, которые он неподвижно провел в пару́, не только смыли с него землю, пот, грязь, скопившиеся за последние двое суток, но и сняли напряжение с тела и души. Так, должно быть, чувствует себя моряк, переживший шторм, когда возвращается в порт и, ступив на твердую землю, по-иному видит и оценивает ветер, волны и брызги пены, оставленные позади.
Странно вспоминать все произошедшее, подумал он. Вглядываться в себя и благодаря расстоянию, размышлению и некоторому остолбенению видеть все в новом свете. Молодой человек, который несколько минут назад завязывал перед зеркалом галстук под воротником свежей сорочки, был не похож на того, каким помнил себя. Изменила в нем что-то и ранка на правой скуле. Он отмечал перемены, глядя на свое похудевшее, опаленное солнцем лицо, на ввалившиеся щеки, на появившиеся в углах глаз мелкие морщинки. Карие глаза смотрели по-другому тверже и, подернувшись пеленой усталости, тусклей. Они видели такое, чего прежде и вообразить себе не мог их обладатель. Этим глазам, думал он, вглядываясь в свое отражение, за десять, за двадцать лет жизни, а может быть, и за целую жизнь не увидеть бы того, что предстало им в неполные двое суток. И Мартин Гаррет, скользя рукой по перилам лестницы в отеле «Монте-Карло», отчетливо сознавал, что теперь, обнаружив, с какой легкостью мир этот разбивается вдребезги, никогда уж не увидит его прежним. Но это открытие не слишком огорчило его скорее напротив. Ум, вышколенный и обостренный образованием и привычкой к научному подходу, побуждал его двигаться дальше, требовал расшифровать потаенный смысл того, что изумленный Мартин наитием ощущал в революции и войне.
Война и победоносная революция уже нагрянули и сюда, в отель. Персонал с испугом и тревогой наблюдал за инсургентами, расположившимися на первом этаже. Портье забаррикадировался за стойкой, коридорные пребывали в растерянности, а управляющий просто исчез. Победители полновластными хозяевами заняли гостиные и игорный салон: грязные, обросшие кое у кого на груди все еще перекрещивались патронташи, они разваливались на диванах и в креслах, спали прямо на коврах, играли в карты на ломберных столах, теперь прожженных сигарами и покрытых пятнами от еды. В отеле стало дымно и шумно: звучали громкие голоса, шуршали сандалии, звякали по паркету шпоры. К стенам, к мебели, к биллиардному столу были прислонены карабины, а из сорванных штор инсургенты сделали попоны для своих коней. Тем не менее неукоснительно поддерживалась строжайшая дисциплина. Никто не пил спиртное, а в закрытом баре, прислонясь к стойке, стоял часовой с винтовкой наперевес. То же самое происходило и в других отелях: и в «Порфирио Диасе», которому, разумеется, недолго оставалось носить свое имя, и в «Мексике». Генерал Ороско и полковник Вилья по-прежнему считали расстрел лучшим средством для борьбы с пьянством.
Хеновево Гарса ждал Мартина в кресле недалеко от входа: положив карабин на пол, вытянув ноги и закрыв лицо шляпой, он, казалось, дремал. Инженер хотел уж было подойти, но тут заметил Диану Палмер. Американка в том же сером клетчатом костюме и с той же кожаной сумкой через плечо, что и накануне, только что вошла в отель и стояла перед стойкой, пытаясь получить номер. Усталая, вся в поту и пыли, она спорила с портье, клявшимся, что свободных номеров нет.
Я заплачу, сколько скажете! настаивала она. Мне необходимы чистая постель и горячая ванна.
Невозможно, сеньора. Отель переполнен. Невозможно.
Мартин решил вмешаться. Он хорошо знал этого портье маленького, неряшливого и падкого на деньги мексиканца и щедрыми чаевыми завоевал его симпатии.
Пабло сказал он. Уверен, ты сумеешь уладить это дело.
Портье уклончиво пожал плечами.
Трудно, сеньор Гаррет. У нас тут творится сущий бедлам, половина персонала не вышла на работу Он незаметно показал на инсургентов. А эти кабальеро беспрестанно требуют того, чем я не располагаю.
При слове «кабальеро» он понизил голос, и было видно, что у него язык не поворачивается называть их так. Мартин улыбнулся:
Эта дама известная журналистка, и ее лично рекомендует дон Франсиско Мадеро.
Именно так, сказала она и достала из кармана вдвое сложенный листок.
Портье прочел документ. И в задумчивости почесал щеку.
Ну, может быть, часа через два я и смогу вас устроить.
Мартин пожал ему руку, незаметно всунув при этом в ладонь две бумажки по десять песо.
Надеюсь, еще до вечера?
Постараюсь. Сделаю, что смогу.
Знаю, что сможешь. Нельзя же разочаровывать даму.
С ловкостью фокусника портье спрятал деньги.
Всегда к вашим услугам, сеньор Гаррет.
Мартин обернулся к женщине, которую явно позабавили его маневры. Она смотрела на него пристально, как вчера вечером и ночью. От ее оценивающего внимания не укрылась и царапина на скуле. И кажется, теперь она поставила Мартину оценку повыше прежней.
Я смотрю, вы здесь освоились.
Инженер поглядел на улицу:
Где ваш друг?
Какой друг?
Гринго. Этот самый Логан.
А-а, не знаю Где-то здесь. Но его нельзя назвать моим другом.
Она произнесла это небрежно, почти безразлично. Мартин показал на лестницу:
Пока вас не заселили, могу предложить свой номер. Там сможете привести себя в порядок и отдохнуть.
Вы это серьезно?
Разумеется.
А что это у вас на лице? Что случилось?
Мартин дотронулся до ранки, смазанной йодом. Подруга майора Гарсы суровой ниткой зашила ему рассеченную скулу.
Да так, пустяки.
Рассказывают, будто вы сделали нечто немыслимое, и сделали превосходно.
Он ничего не ответил. Диана окинула его долгим задумчивым взглядом и наконец сказала:
Мне в самом деле надо принять ванну. Вижу, вы-то уже успели.
Должен извиниться. В номере есть ванна, но воду еще не успели сменить. Сейчас попрошу напустить чистой и горячей.
Буду вам очень благодарна, со вздохом сказала она.
Он хотел было взять ее сумку, но журналистка опередила его:
Нет-нет, я сама.
Они поднялись по лестнице, остановились перед дверью номера. Мартин сунул ключ в замочную скважину, повернул.
Виноват Еще минутку.
Диана осталась на пороге, а он шагнул вперед, проверяя, все ли в порядке. Натянул покрывало на разобранную постель, оставил окно открытым, не стал трогать ни влажные полотенца, висевшие на сушилке возле фаянсового умывального таза, ни зеркало и умывальные принадлежности. Сунул в шкаф грязный воротничок сорочки, забытый на бюро, и, в последний раз обведя комнату взглядом, повернулся к Диане:
Теперь прошу.
Она переступила порог неторопливо и уверенно, спокойно огляделась. Было ясно, что ей не впервой бывать в номере, где живет мужчина. Прошла так близко к Мартину, что едва не коснулась его, а он ощутил исходящий от нее смешанный запах земли и пота но иной, не такой, которым были пропитаны люди, окружавшие его последние дни. Резкий, но неопределенный, сочетавший в себе несколько несовместимых оттенков, непреложно свидетельствовавший, как остро нуждается утомленная женская плоть в омовении, и, несмотря на это а может быть, благодаря этому, смутно притягательный. Ничего подобного Мартину до сих пор чувствовать не доводилось. И, ощутив неуместный прилив вожделения, животного и слепого, он покраснел, потому что Диана Палмер, кажется, заметила это, и в любопытстве, с которым она взглянула на инженера, появилось нечто новое. Какая-то неожиданная и глубокая серьезность. Когда же ее глаза остановились на оцинкованной ванне под окном, еще заполненной мыльной серой водой, Мартин покраснел еще сильней.
Сейчас я распоряжусь повторил он. Минутное дело.
В ответ по ее четко и твердо очерченному лицу скользнуло подобие улыбки; Диана поставила сумку на пол, у выглядывавших из-под подола сапог, покрытых пылью и засохшей грязью. От яркого света, лившегося в открытое окно, вспыхивавшего на стеклах, в ее глазах цвета корицы снова заметались золотисто-соломенные искорки.
Спасибо, сказала она.
Потом вытащила шпильки, и волосы рассыпались по плечам. Она стала выглядеть моложе так, по крайней мере, показалось Мартину. Не столь неприступной, непроницаемой и самоуверенной. Он положил ключ на бюро и двинулся к двери.
Не за что Думаю, ваш номер скоро будет готов. А до тех пор чувствуйте себя здесь как дома.
Спасибо, повторила она.
Потом повернулась к зеркалу и принялась расстегивать пуговицы на жакете так, словно уже осталась в одиночестве. Мартин вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
Проспект 16 Сентября был заполнен мадеристами. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелись лошади, разнообразное оружие, шляпы с широкими и узкими полями, просторные белые одеяния пеонов, выцветшая серо-сизая парусина на плечах рабочих и путейцев, бурые и желтые куцые куртки фермеров. Грязное и свирепое людское море накатывало прибоем: мадеристы отдыхали, прислонясь к стенам, вступали в разговоры с теми жильцами, кому хватило смелости высунуть нос на улицу, глазели на закрытые двери лавок и таверн.
Мартин снова убедился, что дисциплина остается на высоте, а грабеж в пределах разумного: если не считать пожара на почтамте да разгромленных магазинов «Кетельсен & Дегетау», торговавших скобяными товарами и оружием, лишь несколько съестных лавок подверглись нападению алчных маркитанток-сольдадер, которые шли за войском с узлами и с детьми за спиной, а теперь прямо на улицах раскладывали сковороды, жаровни и котлы, готовясь кормить своих мужчин. И в окнах большой аптеки на углу проспекта Хуареса не осталось ни одного целого стекла, дверь была высажена, и мадеристы выносили на улицу бинты, лекарства и склянки с йодом.
Гляди, инженер. Хеновево Гарса стволом карабина показал на длинную вереницу федералов, под конвоем инсургентов тянувшуюся по проспекту. Как они тебе? Как гвоздили нас, помнишь? А вот так, вблизи, да когда хвост прищемили, выглядят не так браво.
Что с ними будет?
А сам не знаешь? Те, которые мобилизованные мы их зовем «хуанами» или «плешивыми», могут по желанию записаться к нам. В конце концов, какой спрос с бедолаг, которых выпустили из тюрем или силком взяли в амию.
Мартин сочувственно рассматривал этих низкорослых парнишек со смуглыми индейскими лицами в пыли и копоти. Кое-кто хромал, опираясь на товарищей.
А остальных?
Остальные Знаешь, небось, и про остальных. Как ни крути, а ведь это они и начальство ихнее отнимают у наших бедняков свиней и кур, жгут наши дома, уводят наших жен Миндальничать с ними не станем и возвращать их правительству, чтобы оно снова послало их в бой, тоже. Разве я не прав?