По-моему, он какой-то больной. Когда мы наконец расстались с человеком в кепочке, Евпатория долго не могла остановиться, высказывая все, что о нем думает. Надеюсь, здесь не все такие.
Мне было все равно. Раз уж мы попали в зал, где нужно было расслабляться, стоило к этому скорее приступить. Но глаза разбегались, хотелось узнать в этом огромном холле все, охватить его, насколько это было возможным, не упустить чего-то такого, что ни в коем случае не стоило упускать компании молодых избранных, дорвавшихся до свободы.
Забудем о нем, сказал я. И мы о нем действительно забыли.
Преображариум
Зоны сменялись перед нашими глазами, справа и слева, впереди и позади нас. Струи цветов изливались на наши головы, фонтаны били из-под ног, в глазах сумасшедшими пятнами плясали оттенки, сливалось в один фон то, что казалось несочетаемым. Глядя на все это, я решил для себя, что мы попали в мир бесконечного мельтешения, где стоило немалого труда остановиться, сфокусироваться на чем-то одном.
Чего мы только не видели: медленные плавные движения, дивные одежды, томные вздохи и взмахи рук, раскатистый громкий смех странных людей вокруг, которые вдыхали пожары из длинных и толстых трубочек и изрыгали пламя сами, которые прыгали, взлетали под потолок, обвязанные тонкими нитями, и лезли по крепким стенам, которые курили, ели, пили, хохотали и даже совокуплялись Последнего мы не могли видеть так отчетливо одни лишь ноги или силуэты, очертания: густой белый цвет скрывал этих людей, а в некоторых случаях и голубой; правда, в голубом свете я совсем не видел женских силуэтов, но что там происходило мне не хотелось знать. Повсюду сверкали яркие картинки, гигантские буквы складывались в непонятные, ничего не значившие слова: BOO HULL, «Закатим перий», «Генная инженерия», «Крайний раз и краном в глаз». Мы прошли сквозь десятки цветов, и то Евпатория, то Инкерман задерживались в каждой и кричали «Вау!» или «Е-е-е-е!», и я подумал еще: как они быстро осваиваются в Башне, привыкают к ней.
Я был поспокойнее, не говоря уж о Фе и Керчи, но то, что происходило вокруг, впечатляло. Чего и говорить! Нас подмывало остаться почти что в каждой новой зоне, но всякий раз казалось, что это не предел, что мы вот-вот увидим нечто совсем невообразимое, фантастическое, крышесносящее, отчего сойдем с ума и вот там-то там-то уж наверняка задержимся.
Но вместо этого мы вдруг попали в прозрачное пространство, где с потолка не лилось никакого света. Мы слышали приглушенный гул из соседних зон, но он звучал так, словно бы мы находились на дне моря и прислушивались к тому, что творилось на берегу. В нашей же зоне царила полная тишина. Происходящее здесь хотя вернее было бы сказать, что здесь ничего не происходило казалось очень удивительным после всего, что мы увидели в Супермассивном холле. Это был очень странный эффект, вспоминать который мне удивительно и теперь: мы стояли, пятеро избранных, а выглядели как потерянные в просторном широком зале, окруженном со всех сторон разноцветными косыми стенами. Здесь было как-то стерильно, что ли. Как в кабинетах наших немногих севастопольских учреждений.
Что здесь? робко спросил я.
Сказать, что зал этот как-то оформлен, в принципе было нельзя. В нем не было ничего, что можно было оформить даже стен как таковых не было. Но вдалеке мы разглядели высокий белый стол с изогнутыми стульями на тоненьких ножках из металла, и там, за столом, сидела девушка. А рядом находился совсем уж странный предмет, похожий на холодильник в доме каждого севастопольца они были примерно одинаковы, и спутать их с чем-то было довольно сложно. Удивительно было и то, что эти предметы стояли так далеко, что до них, нам казалось, идти и идти. Но вдруг случилось невероятное: перед нами возникла та самая девушка в полностью белом костюме. Я мог протянуть руку и пощупать ее но, конечно, не стал этого делать. А может, и зря: она походила на призрака, одного из тех, которыми стращают маленьких людей, едва-едва вышедших в мир.
Ее лицо было обычным, даже простым миловидная, но мало ли таких! Зато в остальном Все жесты девушки были настольно плавны, что казались просто невообразимыми. Да и сама она, воздушная, будто собранная из белых салфеток живут ведь умельцы, способные и на такое! была невозможна. Я видел в жизни мало предметов или явлений, с которыми мог бы сравнить ее, от которых образовать сравнение: мои знания были достаточны для той жизни, которую я вел в Севастополе, но их катастрофически не хватало для встреч с такими девушками. Вообразить ее шагающей по нашим улицам, сажающей овощи, курящей у стен Башни куст да саму мысль о том, чтобы вообразить все это и ту я не мог вообразить.
Я приоткрыл было рот, но Феодосия приложила ладонь к моим губам. Тори с неприязнью посмотрела на нее.
Здравствуйте, защебетала девушка. Меня зовут Ливадия. Можете ли вы нам чем-нибудь помочь?
В смысле? сказал Инкерман. Вам требуется помощь?
Даже он стал предельно серьезным здесь, не проявлял никаких эмоций.
Согласно правилам Супермассивного холла, чтобы все происходящее вокруг не казалось бессмысленным, мы принимаем условное допущение, что нам требуется помощь, а вы приходите нам ее оказывать, ответила девушка.
Пожалуй, она им нужна, вздохнула Евпатория, обращаясь ко всей компании. Это самый тоскливый зал, который я здесь встретила.
Это до поры, сказала Ливадия, и я отметил, что при всей красоте и невообразимости ее голос чем-то напоминал того низкорослого человека с рисованной луковицей возле сердца Мирного. Нет, не писклявостью. Механичностью, что ли? Меланхоличностью? И механичностью, и меланхоличностью сразу? Было сложно определиться. Тем более она снова переключила внимание:
Обратите внимание на аппарат.
Вот тот, вдалеке? скептически оценила Феодосия. У нас таких полгорода.
У вас это здесь, поправила девушка, и от ее слов по спине пробежал холодок. А он здесь такой один.
В ее речи появилась нотка гордости случайно ли? Ее ли это эмоция? Или неведомые мне правила предписывали сказать определенные слова с определенной интонацией?
Но для начала вам нужно надеть вот это. Ливадия протянула руку, указывая на белый стол, и о чудо! он оказался совсем рядом с нами, как будто и стоял здесь постоянно, на расстоянии вытянутой руки.
Как вы это делаете? изумился я.
Что? Девушка вскинула брови, посмотрела на меня выразительным, но непонимающим взглядом.
Вы действительно не понимаете?
Нет, ответила она мягко. Кажется, не понимаете вы. Но совсем скоро поймете!
Она сделала шаг к столу, и я увидел, что там лежат обыкновенные солнцезащитные очки какие любила носить Евпатория. Только у нашей подруги очки были, пожалуй, вычурнее, эти смотрелись совсем неприметно. Но главное было в другом.
Почему их только три? спросил я. Нас же пятеро.
А, так значит, кто-то все-таки не избранный? встрял Инкерман. Я подозревал.
Успокойтесь, избранные все, ответила Ливадия. Но эти очки только для ваших девушек. Ведь вы пришли в Салон преображения в Супермассивном холле. Она повернулась к девушкам и улыбнулась. Пора преображаться!
Но Евпатория уже безо всякого предложения схватила очки. Повертев в руках, она нацепила их и тут же вскрикнула:
Вот это да! Фи, это невероятно! Этого не может быть! Керчь, Феодосия, попробуйте скорее!
Она двигала руками, словно пытаясь кого-то поймать, и вела себя как слепая, хотя я мог видеть ее глаза через темное стекло очков.
Осторожнее, предупредила девушка и поддержала Евпаторию, когда та чуть не падала. Керчь надела очки, но ее реакция была куда спокойнее. Она лишь походила взад-вперед, сняла, надела их снова. Феодосия тоже была сдержана, но улыбалась от удовольствия.
Фи, иди сюда! произнесла она, хотя я был совсем рядом. Какая красота!
Она протянула очки. Я надел их и вдруг увидел все вокруг: стены, нашу компанию, Ливадию, стол и стулья, похожий на холодильник предмет, в ярком розовом цвете. Причем в этом розовом воздухе я видел вспышки света, словно кто-то ловил кусочком стекла лучи солнца. В воздухе этого зала постоянно что-то сверкало, казалось, что сам он искрится, как наэлектризованный, но от этого не было страшно, наоборот это завораживало.
Странно, думал я: очередная загадка Башни! Ведь само стекло не было розовым, и даже оправа очков была темно-коричневой. Но самым удивительным представлялось то, что сквозь очки я видел в воздухе бабочек! И это были настоящие, живые бабочки, не рисованные, не игрушечные, не поддельные. Вот почему Евпатория делала такие странные движения она пыталась поймать их, а Керчь, наоборот, уворачивалась, и теперь я видел, от чего: бабочки пытались сесть ей на нос, на плечи, на голову. То, что нравилось двум другим моим подругам, ее, похоже, раздражало. Да и меня тоже я стал отмахиваться от назойливых насекомых, прогонять их.
В Севастополе, конечно, тоже были бабочки, но я встречал их очень редко, и они не были такими пестрыми, разноцветными, как будто четко, до мельчайших деталей прорисованными. «Интересно, как достигается этот эффект? задумался я и тут же вспомнил о мелодорожках. Что, неужели опять? И здесь?»
Инкер, кажется, выклянчил очки у Евпатории и теперь веселился, хохотал, размахивал руками и издавал забавные звуки.
Почему у нас с Фи таких нет? спросил он Ливадию.
Она пожала плечами и простодушно ответила:
Вы, мужчины, и так постоянно в них.
Я не хотел встревать в споры. Свою порцию веселья в розовом царстве бабочек я получил, представление о нем имел. Пора было вернуть очки Тори вот кому там по-настоящему нравилось. Едва я распрощался с ними, как заметил, что стою возле самого «холодильника». Издалека аппарат казался меньше, но, очутившись рядом с ним, я увидел, что тот выше человеческого роста и шире меня раза в два. Но в нем и вправду была дверца, а значит, самое интересное находилось внутри.
Ливадия приняла серьезный вид и несколько раз кашлянула, не зная, как привлечь к себе внимание иначе. Похоже, она захотела, чтобы и мы все отнеслись к таинственному ящику со всей, на какую были способны, серьезностью.
То, что вы примерили очки, лишь небольшой подарок Башне от нашего салона и от вас, в свойственной всем здесь витиеватой манере начала девушка.
Простите, прервал ее Инкер, с сожалением снимая очки. А что означает «салон»?
Хороший вопрос, поддержала Тори. В Севастополе ведь нет салонов. Да что там вообще есть!
То, что их нет, не означает, что мы не знаем, возразила Керчь. Вот я, например, читала Да и вообще, не оскорбляйте наши интеллектуальные способности разъяснением этого простого термина.
Тем лучше. Девушка уцепилась за эту последнюю фразу и снова показала на аппарат, а я укоризненно глянул на Керчь, которую распирало от гордости за свои познания далеко ведь не факт, что правильные. Откуда она их черпала? Из сказок? Из того, чего не было в прошлом и вряд ли случится в будущем? Из чьих-то других голов, таких же несведущих, как и все мы. Знание нужно распространять, даже если оно кажется очевидным: будучи уделом избранных, оно обречено на забвение и непонимание.
Обратите внимание на то, что перед вами, Ливадия снова сменила голос, на этот раз на торжественный. Это Преображариум. Наш салон это и есть он.
И что же, неуверенно отозвался я, показывая на дверцу, туда нужно войти?
Не беспокойтесь, ласково ответила девушка. Вам не нужно. Впрочем, если захотите никто не будет против.
И куда мы попадем? спросила Тори.
О, вы попадете в мир восхищенных взглядов! Попадете в мир улыбок, обращенных к вам людьми, идущими навстречу. В мир позитивной волны и всегда отличного настроения. В мир удовольствия от осознания собственного совершенства, гармонии и полной удовлетворенности собой. Не волнуйтесь. Ливадия протянула руку. Вам это понравится.
Мне уже нравится, восхищенно отозвалась Тори.
Только вход с другой стороны. Девушка заботливо проводила нашу подругу к такой же дверце, которая находилась с другой стороны аппарата. Тори зашла в него, и Ливадия закрыла за ней дверь.
Теперь нажмем несколько кнопочек. Она почему-то считала нужным рассказывать о каждом своем действии. Аппарат завибрировал, словно готовый сорваться с места и куда-нибудь укатить, и я заметил, как от него начало исходить сияние. Оно все усиливалось, и мы испугались, не взорвется ли аппарат или не исчезнет, переместившись в какое-то неведомое измерение, но тут передняя дверь распахнулась, и из аппарата вырвались клубы густого холодного пара.
«А вдруг и вправду холодильник? тревожно подумал я. Заморозили вот и все преображение».
Но не успел толком испугаться, как из Преображариума вышла Тори. Точнее, это была женщина, в которой мы с трудом узнали нашу подругу. На ней было яркое и просторное красное платье с золотистым поясом. Грудь девушки стала больше размера на два, оценил я и ее подчеркивал откровенный глубокий вырез. На ногах были маленькие черные босоножки с веревками вокруг лодыжки, перевязанными крест-накрест я прежде не видел такой дивной обуви! Каждый пальчик был выкрашен в розовый цвет, и лишь безымянные на ноге в салатовый, чем-то похожий на цвет формы маленького человека из «Салюта». На безымянном пальчике левой ноги красовался золотистый перстень.
Ну, как я тебе? Остолбенев от ее преображения, я не сразу заметил, что Тори направляется в мою сторону. Нравлюсь?
Я сглотнул слюну. Евпатория, конечно, была обворожительна. Она стала выше меня ростом хотя каблуки босоножек были совсем невысокими и теперь смотрела сверху вниз. Ее губы стали плотнее, толще, словно в них залили неведомого мне вещества: я не встречал таких губ у скромных севастопольских девушек и подозревал, что с ними нельзя родиться. Когда Тори сжимала их, умиляясь тем, как я шокирован ее преображением, они напоминали клювики птицы я не мог вспомнить какой: мы таких не разводили, а вот в соседних дворах, бывало, встречал. Мясо этих птиц было невкусным, вот и не держали.
Детка, покажись-ка, беспомощно лепетал Инкерман. Судьба несправедлива к этому доброму парню, подумал я: ведь он один, и Тори одна, и она мне не нравится, даже такая. Нет, конечно, теперь не восхититься ей было сложно, и мое сердце забилось, едва красавица приблизилась. Но ведь это была все та же Тори. Я сомневался, что «холодильник» был способен преображать изнутри нас самих, а не только наши тела.
Евпатория погладила меня по щеке, и я отметил, какими холеными стали руки: нежная кожа, длинные ногти со вставленными в них невероятным образом сверкающими камушками, броские браслеты на запястьях. Она улыбалась мне, пытаясь уловить мельчайшие движения моей души изменилось ли что? впечатлен ли я? что я сделаю? но даже не предполагала, о чем же на самом деле были мои мысли.
А думал я вот о чем: даже если допустить шальную мысль, что Ялта обманула нас и где-то в Башне есть лифт, ведущий вниз, в Севастополь, даже тогда Евпатории больше нет дороги назад, домой. Жительница Башни, плоть от плоти как она теперь назовет себя?
Мне кажется, ты стала старше, хмыкнула Керчь.
Завидуй молча, немедленно огрызнулась Тори.
Я с тревогой посмотрел на Фе.
Ты тоже отправишься туда?
Пожалуй, ответила Феодосия. Наверное, так будет честно.
Я не совсем понял, о какой честности сказала Фе. Передо мной, перед собой, Евпаторией, Башней? Если она хотела стать такой же это скорее глупость, чем честность. Впрочем, я знал: глупость Фе не свойственна, знал и другое она всегда поступает так, как считает нужным, разубеждать ее дело пустое.