Что они делают? крикнул я и тут же понял, что поторопился. Голос с экрана тут же принялся все объяснять.
Взволнованные горожане провожают первопроходцев отчаянных смельчаков, решивших отринуть привычную, до боли знакомую жизнь ради построения новой принципиально новой. Высотное строительство в городе было запрещено, но наши смельчаки выбрали место на самой окраине, возле северных пределов Севастополя, практически у Линии возврата, и постановили: здесь будет наш новый Бэбилонг.
Что? выкрикнул я с места.
Наречие тех поколений, тихо сказала Ялта. Что означает «как можно дольше без жильцы».
На экране скакали молодые люди худые, с длинными волосами. Они держали в руках что-то наподобие факелов, которые тем не менее не могли как ни старались осветить черно-белый мир фильма. «Мы сможем больше», кричали они, и над головами клубился дым: то ли пар от белого одеяла, гревшегося под их ногами и на их горячих телах и одеждах и оттого становившегося все тоньше, обнажавшего черную землю и мокрые щеки, то ли от странного горения. Они поджигали, должно быть, баловства ради, толстые круглые предметы, похожие на шины колес моего автомобиля или троллейбуса а может, это они и были? Вот только зачем? Мне бы никогда в голову не пришло лишить свою желтую принцессу ее быстроходных ног лишь только чтобы за моей спиной развевался красивый черно-белый пар?
«Мы вырвемся к небу», кричали герои, продолжал закадровый голос. И город им аплодировал, город плакал.
Экран стал окрашиваться в цвета; первым появился красный цвет возводимых стен новой Башни и крови павших у ее подножия изможденных первопроходцев, положивших свои жизни к основанию новой, о которой самим им увы так и не было суждено узнать. Видеохроника стирала их, словно ластик: вот они были, и нет их. Затем проявился голубой цвет неба, в которое рвалась Башня, и желтый застывшее над всеми, кто живет и дышит, Солнце. Таким я уже помню наш мир. Таким я его видел.
Башня на экране выросла буквально из-под земли, как гриб, за мгновения.
Люди-первопроходцы обживались на стройке своей мечты, а простые севастопольцы ходили поглазеть и принести им пищу. Они поддерживали своих отчаянных земляков, но не хотели оставлять свои дома. Что ж, в этом есть справедливость, рассуждал закадровый голос. Ведь каждому свое?
«Не слишком ли он много на себя берет?» мрачно подумал я.
Эти люди наши герои, воскликнула вдруг Евпатория. Они построили нам Чудо! Слава им!
Городские дурачки и подглядыватели чужих жизней рыскали вокруг Великой стройки, ища, чем бы поживиться, продолжал голос. Он вдруг приобрел железные, непримиримые нотки. Подглядыватели на экране выглядели отвратительно и ничем не отличались от дурачков, решил я. Словно мыши-полевки, коих мы встречали в большом количестве возле обрывов наших Правого и Левого морей. Они осторожно ступали, продумывая каждый свой шаг, принюхивались, вытягивая длинные шеи и носы, и шарахались от каждого шороха. Я ухмыльнулся и повернулся к Керчи.
Кажется, кто-то хотел посвятить себя писанине? спросил я.
Не торопи события, буркнула Керчь.
Чтобы оградить себя от них, как ни в чем не бывало продолжил голос, как будто необходимость ограждать была очевидной, отважные первопроходцы построили высокий забор и впредь пускали в Башню только по специальным предложениям. Для всех остальных Башня стала закрытой территорией чем-то вроде закрытого города внутри другого закрытого города. И для всех поколений с той поры было и будет так.
Погодите, воскликнул я со своего места. Вы хотите сказать, что Башню построили эти несколько несчастных человек, которых нам показали в начале фильма?
Ялта вскинула брови, словно была готова к такому вопросу и слышала его звучащим в этих стенах тысячи, если не миллионы раз.
Да в Севастополе просто нет материалов, из которых такое можно было бы выстроить! поддержал меня Инкер.
Ошибка многих наших будущих резидентов, устало сказала женщина, в том, что они пытаются воспринимать наш презентационный фильм буквально. Конечно, здесь не ласпи, чтобы класть разжеванную информацию в рот. Я скривился от ее сравнения. Мы лишь показываем направление развития. Показываем через символы, значимые вехи. Мы объясняем, с чего все начиналось и к чему все привело. И в этом мы, поверьте, более чем достоверны. Если же быть достоверными во всех мелочах, то простите за откровенность ваших коротких жизней не хватит, чтобы успеть досмотреть такой фильм. Она улыбнулась для убедительности.
Мы молчали, словно пристыженные: конечно, ведь можно и самим было додуматься до столь очевидной мысли.
Не забывайте, что это труд миллионов людей гораздо большего количества, чем проживает в вашем, она сделала акцент на этом слове, Севастополе. У них были и знания, и умения, и, конечно, были материалы. Ялта усмехнулась и поднесла ладонь к лицу: мол, глупость какая, сущие пустяки материалы! Но главное у них была цель. Вот что их всех отличало. Все это, она развела руками, требовало жизней не одного поколения.
Только на этих словах я заметил, что фильм останавливался всякий раз, когда мы начинали говорить. Удивленный, я поспешил согласиться с ней:
Разумеется. И тут же вновь возразил, заставив застыть едва зашевелившееся полотно экрана: Но как же к этому относились обычные севастопольцы? Горожане вроде нас, моих соседей, недалеких? Они что, смотрели на это сквозь пальцы? На то, что у них под носом строят огромную Башню до неба
Точнее, над носом, сострила Керчь. Я бросил на нее взгляд, но не стал ничего говорить; пожалуй, что в плане носа ей было чем похвалиться.
Они не запрещали? продолжил я. Ну, хотя бы из страха, что все дееспособные жители города перетекут в Башню и некому станет сажать овощи
О чем ты? недовольно буркнула Евпатория. Разве у нас что-то запрещали?
Ты просто не знала об этом, хохотнул Инкерман. Потому что была занята ровно тем, что они как раз запрещали.
Тори недовольно взглянула на Инкермана, но смолчала под пристальным, тяжелым взглядом Ялты.
Я вас умоляю, вздохнула женщина. Количество тех, кто просто смотрит в небо, в любых поколениях значительно выше, чем тех, кто в это небо стремится. Севастопольцы гордились и до сих пор очень гордятся лучшими сынами своего города. Но Она подняла вверх палец, и я, помню, даже улыбнулся: так хорошо врезался в мою память этот момент. Но так как жизни Башни и Севастополя для удобства обоих были разведены и фактически не пересекались, то в этих разных непересекающихся мирах жили и развивались разные поколения Она осторожно помолчала. Разных людей.
Она закончила говорить, а так как и мне, и всей нашей компании было нечего добавить, то фильм продолжился. Меня уже одолевали разные чувства, в голове роились проснувшейся от спячки мошкарой новые вопросы, которые, прежде чем задать, предстояло понять, прочувствовать. И нервное переживание, успею ли, летало среди них тяжелой, грузной мухой и пожирало так и не успевшую увидеть света мелюзгу. «Успею, успокаивал я себя. У меня теперь вся жизнь в Башне. Успею, куда я денусь».
Нам показали в ускоренном темпе, конечно, как Башня росла, крепла, как в ней обживались все новые и новые люди, не знавшие уже иного мира, кроме Башни. Но здесь всегда были рады севастопольцам, которые стремились выше, не забывал объяснить голос. А затем нам стали показывать то, что внутри.
Признаюсь, меня не впечатлило. Какие-то нескончаемые ряды, дороги, огражденные справа и слева стеклом, по этим дорогам летела, как под водой, камера, и от скорости ее полета кружилась голова. Камера поворачивала, слегка качнувшись, на очередном перекрестке и снова неслась между таких же стеклянных стен все это напоминало знакомые улочки Севастополя, такие же одинаковые, только помещенные зачем-то в странный каркас Башни, лишенные того самого неба, на которое все смотрят «Неужели это все, разочарованно думал я, на что могло хватить фантазии избранных севастопольцев?»
Но Евпатория, кажется, думала иначе. Она вскочила со своего кресла и, комично выпучив глаза и открыв рот, отчаянно жестикулировала:
Вот это да! Какая красота, ребята! Я хочу туда! Да, я уже хочу-хочу-хочу!
Я не смог рассмотреть, что было за стеклами: там что-то блестело, сверкало, искрилось играли краски, мелькали яркие таблички. Но камера проносилась слишком быстро.
А что, мне нравится, присвистнул Инкерман.
Нормально, сдержанно одобрила Керчь.
Стойте, сказал я, обращаясь к Ялте. Это все, что там есть? Все, ради чего они
Тут я заметил, как странно смотрит на меня Феодосия. Вся компания не отрывалась от экрана, я пытался услышать что-то внятное от нашей проводницы, и только она Фе, моя прекрасная отчего-то неотрывно смотрела на меня. У нее приоткрылся рот, глаза были влажными, словно она плакала, и казалось, ее ничто не интересует, кроме меня. Это было странным ощущением. Странным и диким.
«Почему?» спросил я себя, помню. Но не стал спрашивать ее.
Башня манила искателей приключений, продолжал оптимистичный голос с экрана. Людей, которым было тесно в привычных рамках. Знания, эмоции, возможности, наконец, принципиально иные развлечения вот что привлекало их.
Почему тогда снаружи никому об этом не известно? снова прервал я, и недовольная Евпатория зашипела, извернувшись в мою сторону, будто змея.
Башня не рекламирует себя, пожала плечами Ялта. Это было бы глупо.
Но почему? Если здесь все так замечательно. Ведь никто не знает.
Она не дала договорить, и впервые в этом ее ответе я уловил легкое раздражение.
Сначала нужно что-то захотеть, произнесла она. И потом уже это реализовывать. А не наоборот. Не мне вам это объяснять, ведь вы избранные.
И тогда я задал вопрос как теперь помню те странные ощущения, которые при этом испытал: с этим чувством мне не доводилось иметь дел прежде, и вряд ли я смог бы подобрать слова, чтобы описать его, этот вопрос удивил меня самого, я его не понял. И, сверх того, не понял и зачем задал его. Но я его задал.
А когда все это было? спросил я.
В зале повисла тишина. Евпатория пыталась возмущаться, несла какую-то нелепицу вроде того «Что он себе позволяет?», лица же остальных, включая Ялту, приняли такое выражение, словно по ним с размаху ударили камнем.
Когда конкретно построили Башню? уточнил я.
Наша проводница первая вышла из оцепенения.
Этот вопрос еще не звучал в этих стенах, холодно произнесла она. Я поражена.
Сам в шоке, скромно улыбнулся я, стараясь снизить градус непонятного мне напряжения.
Это было в прошлом, процедила Ялта. Такой ответ вас устроит?
Вполне, сконфуженно ответил я. Свой же вопрос выбил меня из колеи: невозможно было отделаться от чувства, что я допустил что-то непозволительное, лишнее. Даже не понимая, зачем я, собственно, это сделал.
Наша проводница поспешила перевести тему.
В какой-то степени, произнесла она, мы сверх-Севастополь. Над-Севастополь, если хотите. Обычный остался внизу.
Я был против идей превосходства, отозвался я. Сколько себя помню, не разделял их.
А я разделяла, взвизгнула Евпатория, и все устремили на нее взгляды. Все, кроме меня. Я уже понимал, что сохранять спокойствие будет самым ценным умением во всем том приключении, которое нам предстояло. Пренебрегая им, подруга разочаровывала меня, а я не хотел смотреть разочарованию в лицо. Да, я разделяю, мне здесь нравится!
Мне кажется, хмуро сказала Керчь, тебе внутри этой Башни нужна еще своя собственная маленькая башенка.
О да! Что-что, а подвести итог эта короткостриженая всегда умела.
Это не превосходство, громко сказала Ялта. Резиденты Башни обладают всем тем же, чем и остальные севастопольцы, но еще и другим. Мы стремимся в Вечность. На этих словах по экрану за ее спиной пробежала рябь. Каждый находит здесь себя и свое. Кто-то останавливается. Кто-то исполняет свою миссию до конца. Башня дает две вещи, которых не дает город: возможность и выбор. Вы теперь резиденты вы избранные, повторила она вновь, словно в ее задачи входило вдалбливание этой мысли в неразумные наши головы. Понимаете?
Мы избранные, твердо ответил я. Понимаем.
Простите, спросила Евпатория с деланым придыханием, а вы уверены, что этот точно избранный? Она показывала на Инкермана своим длинным пальчиком, представляете? Я не мог поверить своим глазам. Он курил сухой куст там, в городе.
Инкерман стушевался. «Вот же ты и дура», подумал я. Но Ялта не стала ничего отвечать, вместо этого слегка качнула головой, и странное кино продолжилось.
Теперь на экране мелькали счастливые лица людей. Кто-то плавал в огромном искусственном водоеме, дурачась в такой же беззаботной, как сам, компании, кто-то сидел в длинном и узком зале, уставленном массивными столами, и читал толстую книгу, каких я никогда не видел у нас. Кто-то закрывал ключом дверь и отправлялся по бесконечному коридору, вдоль таких же одинаковых дверей. Глядя на все это, я чувствовал себя немного обманутым: да, то, что нам показывали, вроде бы и удивляло в первую очередь тем, что встретить таких людей и такие пространства в городе было попросту невозможно. Но вот завлекало ли? Я не понимал. Ну, улыбаются люди, ну, хорошо им. Так ведь и мне было неплохо. Женщина примеряла наряды фантастической, как показалось мне, красоты: люди внизу ведь ходили, как правило, в сером. Ну, или белом в горошек, максимум полосатом. Красивая, быстро оценил я и тут же столкнулся с колючим взглядом Феодосии: она что же, читала мои мысли? Мимо женщины на экране прошел молодой человек, бросив в ее сторону осторожный взгляд. В руках он держал лампочку обычную, казалось, электрическую лампочку, ну, может быть, больше обычной. Средних размеров. Я задал вопрос из любопытства. Мог и не задавать ведь, но стало очень интересно.
Могу я спросить? Зачем ему, собственно, лампа?
Внезапно экран исчез, растворился, словно его и не существовало, и во всем помещении вдруг стало так светло и ярко, будто сверху, с недостижимых высот, на нас пролились исполинские ведра света.
Вот так, без лишних прелюдий, на этом странном слове Ялта отчего-то запнулась, будто вспомнив что-то, не имевшее отношения ни к нам, ни к Башне, мы подошли к главному вопросу. У каждого из вас есть миссия. Она, как и все гениальное, проста. Меняется все в этом городе, поколения уходят друг за другом, а миссия избранных, которые пополняют наши ряды, остается прежней. Вам нужно донести до вершины Башни лампу.
Лампу? ахнули мы в один голос.
Да, торжествующе произнесла Ялта. Глаза ее сверкали. Похоже, она любила этот момент в своей работе. И вкрутить ее там, зажечь.
Пронести лампу к вершине Башни и куда-то там вкрутить? По правде говоря, я не верил своим ушам.
Это только звучит просто, мягко сказала Ялта. Вы можете ее потерять, разбить, если будете неосторожны Вы можете не захотеть идти дальше и просто оставить все как есть. Никто не станет вас принуждать и гнать на вершину Башни. Эта миссия почетная, только вы решаете, справитесь ли с ней, по плечу ли она вам
И что дальше? скептически хмыкнула Керчь.
Увы, я не могу вам сказать этого. Просто не знаю. Моя миссия здесь.
Что еще мы можем у вас узнать? спросил я, вставая. «Миссия», «дойти до вершины», «вставить куда-то лампу» все это никак не вязалось в моей голове с представлениями о Башне, о свободном мире, об избранности, в конце концов. Да и само по себе звучало странно, даже дико: ну зачем, скажите, преодолевать расстояние до неба, чтобы вставить какую-то лампочку? Даже в нашем двухэтажном городе, внизу, для этого были особые люди электрики. Может, они есть и здесь? Я решил не тянуть и отправляться в путь.
Ну, например, где вы возьмете лампы.
И где мы возьмем их? безразлично спросила Тори.