Вам выдадут на первом уровне нашей Башни.
А если мы не хотим брать лампу протянула подруга.
И это все? прервал ее я. Так где у вас тут лестница? Я пошел. Если хотите, я посмотрел на Евпаторию, потом на остальных, захвачу и ваши лампы, поднимусь, вкручу их куда надо.
Лестница? переспросила Ялта. Вы собираетесь преодолеть Башню по лестнице?
А что, есть варианты? пожал плечами я.
Сообщение между уровнями Башни происходит посредством скоростных подъемников, твердо сказала Ялта. Их проще увидеть, чем описать, тем более в городе вы ничего подобного встретить не могли. Мы называем их социальные лифты.
Любопытно, хмыкнул Инкер.
Социальные лифты поднимают вас между уровнями Башни. Как вы можете догадаться вы ведь всю жизнь смотрели на нашу Башню снаружи и вполне представляете ее высоту, речь идет о больших расстояниях. Уровень Башни может состоять из нескольких этажей, перемещение между которыми организовано разными способами, но между уровнями перемещает только социальный лифт. Я попрошу вас быть внимательными, она бросила строгий взгляд на Евпаторию, которая повернулась к Фе и что-то шептала ей, и запомнить то, что я теперь произнесу. Это один из главных законов Башни, который вы никогда не сможете обойти, даже если вам будет очень хотеться. Итак, запоминаем: социальный лифт работает только в одну сторону. На подъем.
Пораженные, мы замолчали.
В нашей Башне вы можете все что угодно, но только не вернуться назад. Попав на более высокий уровень, вы сможете двигаться только вверх, только вперед.
Получается, и выбраться из Башни тоже будет нельзя? воскликнул Инкер, и женщина искренне засмеялась.
Выбраться? Поверьте мне, у резидентов Башни никогда не появляется желания, как вы сказали, выбраться. Башня прекрасна именно тем, что каждый находит здесь то, что нужно именно ему.
Но это же неправда! воскликнул я и тут же осекся: Нет, то, что каждый находит это, может быть, и правда. Хотелось бы в этом убедиться. Но то, что из Башни никто не возвращается
А у вас есть в этом сомнения? Казалось, глаза Ялты сверкнули в точности как пятиконечники в ее волосах, и этот свет прошил мне самое сердце ледяными металлическими нитками: не сомневайся, не сомневайся
Но смотритель маяка, старался не поддаваться я. В городе всегда говорили, что наш смотритель утверждается в Башне. Что он узнает здесь что-то такое, чего никогда не узнаем мы.
Вы это видели? насмешливо, как мне показалось, спросила Ялта.
Я? Нет, конечно, я не Но
Можно быть уверенным лишь в том, что видишь собственными глазами. Следуйте этому принципу в Башне, сухо сказала она. Что ж. Наше знакомство подходит к концу, вам пора прокатиться на своем первом социальном лифте. Поверьте, это будет незабываемо!
Вы не ответили, не унимался я. Смотритель маяка в Севастополе он утверждается в Башне или нет?
Казалось, Ялта была в замешательстве. Но надо отдать ей должное, справилась с ним быстро:
Смотритель такая фигура к нему слишком много внимания. Вы никогда не думали, что смотрителем может быть простой работяга? Просто его жизнь ну и организация работы несколько отличаются от привычных. Такое всегда не дает покоя.
Работяга-смотритель? Как вы себе такое представляете? воскликнул я. Вы хотя бы раз бывали в Севастополе?
Мы с вами в Севастополе, мягко ответила Ялта. И поверьте, вы очень скоро забудете о смотрителе. На вас возложена куда более ответственная миссия. Тот, кто сумеет завершить ее достойно, это высшая фигура, и не только в Башне. Это почетный член города, севастополист.
Севастополец? переспросил я.
Нет, покачала головой Ялта, и в ее черных волосах тут и там сверкнули, будто капли утренней росы, серебристые пятиконечники. Севастополец это ты, он, я, каждый из нас, кто вышел в мир, кто появился. Севастополист тот, кто выполнит миссию. Кто пронесет лампу и сделает последний шаг в Бесконечное Былое.
То есть пока ты не он, неожиданно вступила в разговор Феодосия. Но ты можешь стать им, если будешь стремиться. Ты человек широкой души, у тебя получится.
А ты? растерялся я. Ты ведь со мной? Вы все? Я окинул взглядом ребят.
Мало кто попадает наверх. Большинство остается. Помните, как высока наша Башня. Она не скоростной лифт в небо. Здесь кипит жизнь. Ялта внимательно осмотрела каждого из нас. Вас ждет много испытаний.
Драконы, монстры? Я читала в ветхих книжках, скептически ухмыльнулась Керчь.
Нет, женщина приложила ладонь к виску. Все ваши испытания здесь. Только здесь.
Тогда при чем здесь эти лампы, миссии? спросил я.
Вы избраны Севастополем, тихо, почти шепотом произнесла Ялта. Вы нужны ему, понимаете?
Я готов, твердо сказал я.
Не говоря больше ни слова, Ялта прошла мимо нас в другой конец зала, жестом показав, чтобы мы отправлялись за ней. Вспышка света озарила затемненный прежде угол, и я обнаружил узкий проход. Наша провожатая нырнула внутрь него, не обернувшись. Инкерман вопросительно взглянул на меня.
Чего теперь дергаться, шепнул ему я и пошел вслед за Ялтой. Путь оказался недолгим: спустя шагов пятьдесят мы оказались возле раздвижных дверей. Они раскрылись, и я, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь.
Капсула лифта выглядела весьма аскетично выкрашенные в белый цвет стены, пол и потолок. В несколько рядов стояли странного вида столбы, обмотанные жгутами. К столбам крепились мягкие подушки. Я наскоро огляделся и присвистнул. Больше в лифте ничего не было.
Такие социальные лифты установлены по всей Башне, именно на них вы будете перемещаться на верхние уровни, когда посчитаете нужным. Этот отличается только тем, что его запущу я.
Вы не отправитесь с нами?
Нет, мое место здесь, покачала головой Ялта, встречать избранных. Теперь я помогу вам закрепиться на своих местах, и вы начнете подниматься. При подъеме постарайтесь расслабиться и не открывать глаза. Возможно легкое головокружение, головная боль. В принципе, это все, что требуется знать.
Керчь подошла к столбу первой. Провожатая опустила подушку к ее голове и, когда та облокотилась на столб, принялась обтягивать жгутами. Затем наложила на лоб и глаза девушки белую повязку.
Не переживайте, сказала она мягко. Вы резиденты, вам здесь ничто не угрожает. Это ваш дом. Запомните: когда вы будете перемещаться самостоятельно, каждому из вас потребуется лампа. Если вы потеряете или деформируете свою лампу, то навсегда останетесь на том уровне, на котором это случится. Чтобы попасть в лифт, вам нужно будет вызвать его, покрутив лампой в разъеме вызова. А для того чтобы начать движение наверх, вы должны будете вкрутить лампу в другой разъем. Он будет располагаться рядом с вашим местом в социальном лифте. Когда подниметесь, вы сможете выкрутить и забрать лампу.
Я подошел к своему столбу последним. Мне постоянно хотелось спросить ее о чем-нибудь еще, но в голову не приходил ни один вопрос.
Когда вы окажетесь наверху, отправляйтесь в Электроморе. Я желаю вам всем успехов.
И это все? вырвалось у меня.
Мое тело перетянули жгуты, а голова, хоть и упиралась в подушку, чувствовала боль. Виски пульсировали, по лбу струился пот. На глаза надвинулась мягкая белая повязка, и я перестал что-либо видеть.
Есть кое-что еще, прошептал голос провожатой, и теплая ладонь коснулась моих губ. Я в тебя верю. У тебя есть все шансы, севастополист.
Я замычал, но тут же осекся: кажется, она понимала, что я хотел сказать никто из нас не был севастополистом в том значении этого странного слова, которое сама же объяснила. Мое тело, связанное жгутами, дернулось навстречу Ялте, словно бы я сам превратился в один большой знак вопроса, вопиющий об объяснении. Почему она так сказала? Почему я?
Она убрала ладонь, и я ощутил ровное дыхание Ялты, услышал, как открываются ее губы и вылетают, застывая между нашими лицами, медленные слова:
Ты спросил о времени.
II. Новая жизнь
Сам подъем на социальном лифте оказался стремительным. Мы не успели не то что заскучать вообще понять, что происходит. Но вот прийти в себя после того, как ослепительно белые створки капсулы раскрылись и мы очутились снаружи, стало тем еще испытанием.
Голова казалась потяжелевшей, напряглись все сосуды шеи, лицо побагровело, виски нещадно пульсировали, а глаза болели так, словно их кто-то пытался выдавить причем этот кто-то сидел в твоей же голове. Само же тело, напротив, ощущалось воздушным, потерявшим вес, готовым взлететь, упорхнуть, и лишь свинцовая тяжесть головы пригвождала его к этому месту, куда мы попали: длинному коридору с ничем не примечательными стенами, полом и потолком. Вначале не получалось идти тело не слушалось, не контролировалось мозгом, и мы упали кто где, прислонившись спинами к стенам, и лишь тяжело дышали. Говорить было выше наших сил, даже думалось с большим трудом, и каждая мысль приносила ощутимую боль, как удар тока. Никто из нас не был к такому готов, и уже впоследствии, вспоминая с содроганием социальные лифты, я сделал предположение: может, таким образом нас хотели привязать к своему уровню, закрепить на нем, отбивая желание двигаться выше или фантазировать на темы возможного спуска вниз. Я вам скажу: чтобы добровольно воспользоваться этой штукой снова, потребовалась бы стойкость.
В тот, первый, раз мы приходили в себя очень долго, нам даже казалось, что никогда не придем. Чтобы перетерпеть боль и беспомощность, я старался не фантазировать о том, что нас ждало на уровне, не строить догадок. Вспоминал. Вглядываясь в казавшийся бесконечным коридор, я не пытался сконцентрироваться на его очертаниях, напротив, решил раствориться в мутных пятнах, которые плясали перед глазами, и обнаружить в них собственные воспоминания.
Я вспоминал Ялту. Интересно, видела ли Фе, как та провожала меня, как шептала, прижавшись ко мне? В конце концов, я не хотел этой странной сцены; я думал о Фе, когда мы все шли к лифту, думал о миссии, о том, что нас всех может ждать. Вряд ли я думал о Ялте ведь ее-то миссия выполнена, и она прекрасно понимала, как и я, что наши пути больше не пересекутся. Так что же она всех так провожает? И почему ее так удивило, что я спросил «когда?» Ну да, сморозил глупость, как понял сам почти сразу же, но я не хотел ни разозлить ее, ни впечатлить я вообще не думал о Ялте. То, что я услышал от нее, увидел на экране, родило во мне столько мыслей, что я едва за ними поспевал. В городе, нижнем для удобства Севастополе мне не приходило столько мыслей и догадок, не рождалось столько сомнений И я сам был поражен, когда вдруг ни с того ни с сего оно вырвалось, это «когда?». Я сам не понимал, что оно значит.
«Ты спросил о времени» Но ведь о нем знают все, я уверен, и Ялта знала. Было, есть и будет так с самого рождения нам говорили те, кто уже видел мир, знал о нем что-то. Я был, я есть и я буду таков в этом мире я. Таков каждый севастополец. Таково устройство нашего города и бытия. Я лишь хотел конкретизировать, задав ей тот вопрос. Впервые мне показалось, что чего-то остро не хватает, чего-то важного Я не помнил этого чувства в городе оно пришло здесь, в Башне.
Но почему она думала, будто я что-то знаю? Ведь мои знания были так же крохотны, как сам я возле стремящихся в небо стен Башни.
Я пытался сфокусироваться на лицах друзей, и все, что видел в них усталость и страдание. Нас всех пригласили в Башню, и каждый был счастлив попасть сюда, но отчего-то я испытывал мерзкое чувство: будто это я втянул их в это странное, ненужное приключение, выдернул, словно растение, с корнем, питавшимся соками родной, пусть и скупой земли. Что они будут делать здесь? А что буду делать я?
Моя голова бессильно упала на грудь, и я отрубился. Снов не было, и, уже очнувшись, возвратившись к жизни, я, помню, подумал: жизнь сама превращалась в сон, и, закрыв глаза, мы нуждались в переживаниях и впечатлениях, невозможных в реальном мире; но отныне в реальном мире, кажется, было возможно все. Нам нужно было просто отключиться.
Шум
Когда же я очнулся, все снова было в порядке. Я больше не вспоминал ни о Ялте, ни о социальном лифте, ни о пережитом ужасе друзья поднимались рядом, делали робкие шаги, зевали. Нам всем было безумно интересно, куда мы попали, что нас ожидало впереди, на другом конце коридора. Я подошел к Фе и обнял ее. Но никто не знал, что сказать, и в длинном коридоре царило молчание. Пока его не прервала наконец Евпатория.
Я не могу, воскликнула она, глядя в зеркальце. Это какое-то хамство! Они что, не могли позаботиться о комфорте? Ведь мы избранные!
Не все, хмуро сказала Керчь, сбивая грязь и пыль со своих черных брюк.
Что? Евпатория вскинула брови. Это, может, ты не хочешь быть избранной! Замухрышка.
Повтори? презрительно скривилась Керчь, в ее голосе было что-то угрожающее.
Я прикалываюсь, замешкавшись, ответила Евпатория и вдруг замахала руками, будто диковинная стрекоза крыльями. Мы видели таких возле стен Башни, в кустах. Я же шучу, глупенькая.
Эта, кажется, приехала, бросила Керчь и пошла по коридору, не оборачиваясь. Кто-то со мной?
Все с тобой! раздался жизнерадостный голос, это Инкерман вышел из спячки. Или вы забыли? Мы тоже как бы избранные. Да, Фи?
Я облегченно вздохнул: признаться, Евпатория и Керчь достали своими «контрами». И кто их укусил? Мне не хотелось вдаваться в подробности спора: которая из них права, а которая нет, какая умна, а какая красива. Я желал лишь одного чтобы всем нам было хорошо. Чтобы каждый нашел здесь, в Башне, себя и свое счастье. С этой мыслью я собирался, с ней и вошел сюда. Друзья были дороги мне. Но лишь Инкерман излучал по-прежнему ту неподдельную радость дружеского единения, непосредственность и раздолбайство, жажду удовольствия от жизни и любовь к ней. Мне довольно долго так казалось.
Мы все зашагали вслед за Керчью. Коридор петлял, извиваясь в неведомом нам пространстве Башни словно змейка, и мы уже начали тревожно переглядываться, как вдруг стены вспыхнули ярчайшим светом, какого я никогда не встречал в городе, замигали полосы из всех возможных цветов, и коридор, оставаясь таким же узким за нашими спинами, вдруг раздвинулся, и стены повернулись под острым углом вправо и влево, расширяя нам горизонт видимости; мы замерли где стояли, не в силах выдавить из себя ни звука. А я могу поклясться и теперь, что видел впереди себя лишь бесконечную кишку коридора, пока не вспыхнули стены и яркие полосы, побежавшие по ним, буквально не вскричали нам буйством своих красок, сумасшедшей сочностью цветов: «Вперед! Башня встречает вас!» Но, стоя там, пытаясь въехать в новую реальность, я пригляделся и понял: по стенам бегут стрелочки разноцветные, похожие на кавычки, веселые, аляповатые. Бегут от нас куда-то вперед, в неизвестность первого уровня Башни, открытого нам, бегут, приглашая бежать и нас. Но все же в этих стрелочках, полосках и цветах не было чуда, подумал я, глядя на них. И не было чуда в стенах нет, они не раздвинулись, не сменили вдруг резко свой угол; простейший фокус с освещением родил эту иллюзию в наших головах. Она была красивой, но не была чудесной.
А ведь я отправлялся в Башню за чудом. И, оторвав взгляд от стрелок и стен, впервые подумал, вздрогнув всем телом: там, впереди оно.
Моим глазам открылся мир. Два широких, казавшихся бесконечными проспекта отходили от нас в две разные стороны, и по ним шли люди огромное количество людей. Кто-то спешил, сворачивая с одного проспекта на другой, совсем не замечая нашу странную компашку, другие же, напротив, не спеша прогуливались. Только увидев, какое вокруг кишит людское море, я осознал, насколько же здесь шумно. Тишина в моих ушах словно лопнула, как разбитая склянка, такое случалось в моем севастопольском доме, мама, помню, долго заунывно ругалась и шум, хлынувший в мое сознание, заполонил собой все. Я никогда не слышал столько шума в городе.