Мой годичный опыт артиллериста четвертьвековой давности вряд ли подходил для армии: серьезного опыта боев у меня на самом деле не имелось, а маршировать в «учебке» не тянуло. Знания в области языков и географии предполагали только унылую штабную службу в разведке или военной цензуре, что меня не интересовало. Против чуть более серьезной, чем это изображалось в кино, разведывательной деятельности у меня было стойкое предубеждение. И, хотя с тех пор мне не раз пришлось ходить в разведку, шпионы как таковые мне кажутся довольно отвратительными. Этическая грань тонка, и я во время своей работы занимался схожими вещами, но, по моей собственной оценке, никогда не падал до уровня «агента». О штабной работе я не имел представления. Возможно, выходом могли стать инженерные части. Но в целом я не верил в себя как солдата. Я корил себя, что толстоват, и был уверен, что на призывном пункте меня засмеют. Армия не выглядела подходящим вариантом для меня, хотя мысль об инженерной службе я придержал про запас.
Для авиации я был слишком стар и в плохой форме и сгодился бы разве что для аэродромной обслуги. Тоже не самый привлекательный вариант.
А вот флот, казалось, мог предложить массу разнообразных специальностей, в том числе весьма неприятных и не требующих серьезного морского опыта. Работа на минных тральщиках была фактически гражданской: никакого блеска, зато все очень скучно, опасно и важно для общего дела. Я полагал, что волонтеры в этой непопулярной области очень востребованы. О судовождении я знал достаточно, чтобы на тральщике чувствовать себя как дома. Перспектива показалась мне заманчивой, и до сих пор я жалею, что таким образом повоевать мне не довелось. Тогда я сделал основной упор именно в этом направлении: не знаю почему, но я решил, что Королевский флот сможет закрыть глаза на мой лишний вес.
Если бы, паче чаяния, не вышло со службой на море, я мог бы поискать работу на военных заводах. Для такого рода деятельности я точно подходил, а спрос на грамотный технический персонал должен был расти. Перспектива занять место более молодого специалиста, который ушел на фронт, удручала, но, в конце концов, лучше так, чем остаться в Египте на сахарной фабрике при жирной зарплате.
С таким весьма ребяческим подходом я принялся писать высокопоставленным знакомым в Египте и Англии, и, когда постепенно начали приходить ответы, выяснилось, что я ошибся во всем, кроме одного пункта. В армии меня готовы были принять, на флоте я был не нужен ни при каких обстоятельствах, а от снабжения, по неизвестным причинам, я так и не получил никакого ответа. Что касается гражданства, я оказался прав. Пока Бельгия сохраняла нейтралитет, вариантов для меня не находилось политический вопрос, и точка.
Начался 1940 год.
Хотя после захвата Польши в Европе ничего не происходило, меня огорчала невозможность поучаствовать в подготовке к отражению неизбежного немецкого нашествия. Я работал по шестнадцать часов в день, на беспокойство оставалось немного времени и все-таки раздражение из-за собственного бессилия довело до того, что однажды я доехал до Каира и, сочинив в банке какую-то байку, отправил на счет канцлера казначейства Великобритании двести фунтов стерлингов от анонимного благожелателя. Не знаю, насколько эта акция поддержала финансовую систему империи, но самому мне стало настолько легче, что я поступил так еще несколько раз, пока не исчерпал свои сбережения.
Наступила весна. В Египет прибыла Новозеландская дивизия и встала лагерями в Маади, на другом берегу Нила от Хавамдии. Мы с моей женой и дочерями девяти и семи лет принимали этих военных у нас дома каждый день. У нас было просторно и прохладно, в саду бассейн, а вечером, когда спадала жара, мы выходили под парусом на Нил. Мы шутили: «Новозеландцы все братья и сестры, они друг друга все знают с детства и ведут себя как вежливые и честные дети, которые не ломают игрушки». Милый дух этих вечеринок был равно далек как от угара войны, так и от уныния обычной жизни: мы смеялись, веселились и развлекались, прямо как дети или собаки.
Глава V
Лейтенант среднего возраста
Когда в семь утра 10 мая 1940 года я прибыл на фабрику, все только и говорили о германском вторжении в Бельгию и Голландию. К обеду слухи подтвердила Egyptian Gazette, и я сразу подумал, что к этому моменту Десварт, возможно, уже убит. На десять лет младше меня, он был единственным другом, оставшимся у меня в Бельгии, и я очень его любил. Во время нашей последней встречи в Египте, за восемь месяцев до этого, он рассказывал мне, что числится лейтенантом в резерве пехоты и в случае всеобщей мобилизации будет командовать противотанковым взводом. Ему предстояло противостоять передовым бронечастям врага и, согласно действующим приказам, сражаться до последнего солдата и патрона. Я не предполагал, что первым утром войны лейтенант Десварт и немецкие передовые части могут разминуться, но произошло именно так. Десварт здравствует до сих пор, пережив множество приключений.
Вторая мысль, которая пришла мне в голову, мой собственный статус изменился: теперь для Англии я был иностранцем-союзником, о чем следовало безотлагательно известить британское военное министерство.
Британский офицер в центре Каира во время Второй мировой войны. В первой половине XX века Каир считался одной из самых чистых и красивых столиц Средиземноморья
Что касается моей родной страны, то, я думал, она получила то, что заслужила, упрямо цепляясь за нейтральный статус и в итоге оказавшись перед лицом германской армии в одиночестве. Соображение о том, что эта политика принадлежала скорее Спааку, чем всему бельгийскому народу, в тот момент меня не занимало, было не до тонкостей.
После обеда я взял свою машину не «горшок», а недавно купленный белый седан «меркьюри» и поехал из Хавамдии в штаб британских сил в Египте, располагавшийся в отеле «Семирамис» на набережной Нила. Специфический армейский колорит наложился на поблекшую эдвардианскую роскошь самой фешенебельной гостиницы Египта. Необходимость оформлять пропуск в знакомом холле казалась какой-то шуткой. На пятом этаже, в номере, освобожденном от обычной мебели и с благопристойно прикрытым умывальником, сидел майор Эмери, который в течение многих лет был моим соседом в Саккаре, где с успехом занимался археологическими раскопками.
В отличие от большинства великих египтологов, у Эмери не было академического образования в этой претенциозной области, карьеру он начинал как морской инженер. Помимо удивительного дара находить гробницы в песках, где, по мнению ученых мужей, ничего не таилось, он также обладал незаурядной способностью к интерпретации результатов своих раскопок. Под его пером таинственные древние египтяне буквально оживали. Я видел, как, вскрыв неразграбленное захоронение, он со скрупулезностью следователя сортировал свои находки. Интуиция и воображение в сочетании с феноменальной памятью давали ему ключи к пониманию жизни, которая оборвалась пять тысяч лет назад, оставив после себя иссохшие мумии. Лежавшие вокруг саркофага каменные и медные орудия он идентифицировал как оружие, инструменты и кухонную утварь, обычные бытовые предметы. В самой первой гробнице, которую он раскопал, были обнаружены длинные плоские медные объекты с зазубренными краями, предназначение которых поставило всех в тупик. Высказывались необоснованные предположения, что это некие жезлы культового назначения. А Эмери, расчистив и отполировав один из предметов, оценил его, взвесил и, сходив в сарай за своим домом, принес доску. Пока я держал деревяшку, он распилил ее «культовым жезлом»: это оказалась древнейшая пила, прародительница всех пил мира. С начала войны он покинул Управление охраны памятников египетского правительства и перешел на службу в разведку, чтобы применить свои таланты к изучению живого врага, а не древних мертвецов.
Гибкий человек, на военной службе он сменил прямолинейность, характерную для него в гражданской жизни, на сдержанность штабного офицера. В неведомом мире армейской иерархии он стал моим проводником и покровителем. Я рассказал ему о своих обстоятельствах, заключив, что, коль скоро с сегодняшнего утра являюсь гражданином государства-союзника, очень рассчитываю получить разрешение вступить в ряды вооруженных сил Его Величества. Он сделал несколько звонков таинственным силам; я прислушивался, затаив дыхание. Судя по обрывкам фраз, доносившимся из трубки, казалось, уже завтра утром мне предстоит явиться в казармы Каср-аль-Нил на медосмотр. На самом деле маховик армейской машины крутился не так быстро, но, в общем, мне предстояло написать прошение о поступлении на службу в британскую армию, которое будет рассмотрено в военном министерстве. Когда из Лондона придет соответствующее распоряжение, мне нужно будет предстать перед офицером медицинской службы, и, если его устроит мое состояние, мне присвоят звание младшего лейтенанта по общему списку. Такого назначения я настолько не ожидал, что тут же бестактно выпалил, что рассчитывал на честную службу, а не на глупые джентльменские игры, ведь, учитывая отсутствие военного опыта, потребовались бы годы, чтобы выучить меня на офицера! Эмери, у которого опыта было еще меньше, поскольку Первая мировая война пришлась на его отрочество, осадил меня с прежней гражданской прямотой:
А что ты думал? Я в армии восемь месяцев и уже майор. Не будь дураком. Мне не очень-то по нутру, когда меня называют глупым джентльменом, но тебе прощу. Только будешь и дальше разговаривать в таком тоне мои коллеги сочтут, что либо ты чванливый идиот, либо у тебя шило в заднице. И то и другое качества, крайне неподходящие новобранцу. Учитывая твой возраст, армия может предложить тебе только ту работу, которой соответствует офицерское звание, причем в штабе и в тылу. Да еще повезет, если тебя сочтут годным.
Я был благодарен такому совету и решил пока подчиниться судьбе.
Своих сахарных работодателей относительно этих планов я держал в неведении, чтобы они раньше времени не потребовали выполнения моих обязательств и не воспрепятствовали моему уходу в армию. Персонала им не хватало: нескольких французов призвали, а итальянцев скоро должны были интернировать. В ближайшие месяцы мне предстояло тщательно взвешивать свои шаги, поскольку, растратив все сбережения, теперь я с семьей зависел от зарплаты.
События того лета продолжались в своей печальной последовательности: Бельгия пала, за ней настал черед Франции, даже быстрее, чем я предполагал. Наши эвакуировались из Дюнкерка, Италия вступила в войну на стороне Германии, и британские силы на Ближнем Востоке оказались лицом к лицу с неприятелем.
Я не сомневался, что в Африке с итальянцами мы справимся, но общая ситуация выглядела мрачно. Не обладая достаточной верой в чудо, я был уверен, что теперь Англии не избежать поражения. Наши солдаты в Египте сохраняли невозмутимое спокойствие, но его причина крылась скорее в недостатке воображения, чем в каком-то особом знании. Поэтому я готовился к последней битве. Фигурально выражаясь, сам не участвуя в борьбе, я прикладывал все усилия, пытаясь как-нибудь пробраться на борт корабля «Возмездие» раньше, чем он отправится в свой последний бой. Слепо и бесстыдно я обивал все возможные пороги: главнокомандующего, заместителя по тылу, начальника секретариата, штабных офицеров, в частности майора Дженкинса из отдела контрразведки, которого я знал по гражданской жизни, и писал неуклюжие письма в военное министерство. Все эти ведомства общались со мной с вежливой невозмутимостью, которой я совершенно не заслуживал.
2 октября 1940‐го позвонил Дженкинс, сообщил, что ответ наконец получен и не мог бы я на следующий день явиться для медосмотра в казармы Каср-аль-Нил.
Военврач был молод, участлив и, как мне показалось, романтически настроен. Я затараторил о себе, стараясь говорить как можно искреннее. В моем возрасте и с моими знаниями я пригожусь в разведке. Безусловно, в штабе, но уж там-то точно смогу быть полезен. Отдаю отчет в своих несовершенствах и понимаю, что нет ни малейшей возможности использовать меня в боевой работе, где так важна физическая форма. Тем не менее, поймите, у мужчин среднего возраста есть свои странные амбиции, мне бы хотелось быть признанным абсолютно годным к военной службе. Думаю, никому не будет большого вреда, если вы найдете возможность присвоить мне категорию А1. Усмехнувшись, офицер согласился, что рассчитывать мне стоит только на штабную работу. Затем он бегло осмотрел меня и заполнил все документы ровно так, как я просил.
6 октября я был принят на службу, получил обмундирование и уверенно прицепил звездочки на погоны. 7‐го меня распределили в Ливийскую арабскую армию. 9‐го я получил приказ явиться с докладом к полковнику Бромилоу в войсковую часть ОС 102, которая и была той самой Ливийской арабской армией. Стараясь не врать лишнего, я постарался произвести впечатление ценного кадра для подразделения. Хмурясь, вспоминал службу артиллеристом на Первой мировой, и, видимо, полковник решил, что у меня были кое-какие заслуги во французской армии, которая на тот момент еще не до конца утратила кредит доверия. Затем, конечно, я упомянул беглое владение арабским, умолчав о том, что ливийским диалектом не владею. Рассказал, как с легкостью управлял тысячами египетских феллахов, что также было правдой, но больше походило на управление кроличьей фермой, чем на командование подразделением ливийских арабов. Наконец, поведал о своих контактах с бедуинами, путешествиях в пустыни Египта и Трансиорданию. Полковник Бромилоу был не дурак, он долго служил в Ираке и хорошо представлял себе местный народ, а вот о ливийцах почти ничего не знал. Да и никто в Египте не знал тогда, что это за люди. Что это не феллахи, он отдавал себе отчет. Но выбора у него не было: британских офицеров, чтобы командовать ливийцами, катастрофически не хватало. Как оказалось, со мной он не ошибся: я прослужил с ним год и три месяца и, смею надеяться, внес свой вклад в становление нашего подразделения.
Глава VI
Форпост
С 1926 по 1931 год десятки тысяч ливийских арабов в результате этнических чисток, организованных генералом Грациани, бежали из Киренаики в Египет. Девятнадцать лет войны́ с захватчиками закончились, когда итальянцы взяли оазис Куфра.
Обездоленные, почти лишенные своего скота, ливийцы осели на краю Западной пустыни, от Бурдж-аль-Араб под Александрией до Эль-Файюма и даже Бени-Суэйф на юге. Кто-то сохранил полукочевой образ жизни, кто-то влился в пестрые толпы нищих, кишевших в Александрийском порту. Но преданность своему духовному лидеру, сейиду Идрису ас-Сенусси, тоже изгнаннику, и общая память о былых вольных пастбищах, которую хранили старики, давали им ценное чувство единства. Это были арабы из племен Киренаики, принадлежащие к тарикату Сенуссийя, правоверные мусульмане, не приемлющие алкоголь, почти не курящие, избегающие любого бранного слова. Мне, привыкшему к египетским ругательствам, сначала было сложно держать язык за зубами с молчаливыми воинами пустыни. Однажды, впав в отчаяние от одного бестолкового новобранца, но все же стараясь себя сдерживать, я обозвал его ослом. Даже такое мягкое оскорбление произвело чрезвычайный эффект. Выйдя из строя, худой ливиец протянул мне свое ружье, заявив: «Если я осел, я не могу быть солдатом». После этого он три дня безвылазно сидел в своей палатке, пока мне не удалось его выманить публичными извинениями и рассказами, что для нас, британцев, осел одно из самых почитаемых животных, уступающее разве что льву. Хотя и с недоверием, но мои извинения были вежливо приняты.