Но теперь, после маминого ухода, я стала тенью, и в школе это ощущалось сильнее, чем в любом другом месте.
Меня просто никто не понимал, и это вполне меня устраивало. Собственно, я даже за это боролась. Мне было стыдно, что мама ушла, даже не попрощавшись, и я сделала всё возможное, чтобы стать невидимкой. Словно я вовсе не я, а всего лишь моё изображение с зашитым нитками ртом и смазанными чертами лица. Я сама создала этот образ. Не позволяла себе выплёскивать бурлящие внутри чувства, выбалтывать по случайности позорные семейные секреты, впадать в истерику. Мне ужасно хотелось закинуть голову к небу и испустить дикий крик, но люди обычно не одобряют такого поведения, будь оно хоть сто раз оправданно.
Я даже выглядела как тень: маленькая щуплая полуитальянка с длинными чёрными волосами, в одежде блёклых цветов (все яркие вещи я выбросила, оставив только тёмное и чёрное), купленной в секонд-хенде, в своих любимых полосатых носках (которые надевала ко всему подряд) и ботинках (аналогично). Потёртая старая куртка. Волосы падают на глаза. Всегда уткнувшийся в альбом для рисования нос.
А теперь ещё моя рука обёрнута одним из платков нонни, чтобы скрыть ожог.
Раньше у меня были подруги. Думаю, не настоящие просто девочки, сидящие с тобой в столовой за обедом, к которым ходишь на вечеринки с ночёвкой или которым передаёшь записки на уроках.
Но подруги не останутся надолго, если с ними не разговаривать. Даже приятельницы. Первое время некоторые пытались наладить отношения: «Привет, Оливия. Как ты решила задачи из контрольной?», «Оливия, можешь нарисовать мне татушку на руке?», «Оливия, как дела? Я слышала про твою маму».
Сначала я хоть и односложно, но отвечала им, а потом перестала. Совсем.
Вскоре я уже сидела за обедом одна. И в классе тоже была одна, даже в окружении двадцати других учеников. Я везде была сама по себе. Так легче.
Мой альбом стал мне лучшим другом, и, сворачивая с Гейбл-стрит во двор школы, я крепко прижимала его к себе. Как щит.
Несколько дней всё шло как ожидалось. Я ходила в школу. Уроки. Обед. Завидев ярко-рыжие волосы Генри, я тут же поворачивала и шла другой дорогой. Не поднимала головы от тетрадей и делала заметки, чтобы учителя ничего не заподозрили. После школы шла в «Счастливый уголок» и убирала со столов, мыла посуду. А всё остальное время рисовала.
В основном привидений.
Каждую ночь я искала их повсюду: в туалетах, в комнатах за сценой, под рядами кресел в зале.
Ничего. Ни призрачных пальцев, ни серых конечностей.
В памяти моей остались довольно туманные представления о призраках, и я рисовала их снова и снова, стараясь зафиксировать их образ на листах бумаги. Это не очень-то помогало: точно отобразить в рисунке прозрачное парящее существо сложнее, чем может показаться. И мне всё никак не удавалось сделать достаточно чёрными их глаза.
Но, чем бы ни был этот мираж, тёмное мерцающее пятно на руке не проходило.
Генри не пытался заговорить со мной целую неделю, хотя я чувствовала, что он всё время наблюдает за мной своим задумчивым взглядом, словно я задача из домашней работы и он пытается вычислить ответ. Маэстро и сотрудники филармонии позволяли ему находиться в здании, даже когда он не работал. Он устраивался в середине зрительного зала, как на своём диване, и решал задачки по алгебре.
Ботаник.
В четверг на второй неделе учёбы Марк Эверетт, видимо, решил, что хватит мне наслаждаться одиночеством, и начал орать мне через всю столовую. Он был одним из тех, кто не следует пословице «не буди лихо, пока оно тихо», и любил приставать к людям.
Эй, что за дела, Оливия? Он сидел через несколько столиков от меня, там же, где Генри. Почему ты такая кислая? О чём тоскуешь?
Мальчики за его столом засмеялись все, кроме Генри, который продолжал жевать сэндвич. Все головы в столовой повернулись посмотреть, что происходит.
Собралась на похороны, Оливия? Чего это ты всё время в чёрном, Хмуроливия? Дошло? И Марк заржал как жеребец.
Я начала рисовать. Есть расхотелось.
Напротив меня что-то зашуршало. Это была Джоан Доусон. Мы вместе ходили в детский сад, а потом в начальную школу, но никогда толком не общались. Я знала только, что Джоан из богатой семьи и что она любит делать плакаты и устраивать на школьном дворе одиночные пикеты против войны или против фашизма. Учителя называли её акселераткой, а когда думали, что никто не слышит, нахальной девицей.
Как и я, Джоан обычно была сама по себе, но её это не беспокоило. Я тоже пыталась не придавать этому значения, но порой на меня накатывало и сжимало сердце ужасное одиночество.
Не слушай ты их, сказала Джоан и отбросила назад блестящие каштановые волосы, как делают женщины в кинофильмах. Джоан, наверное, могла бы быть популярной, если бы такие вещи её заботили. Они просто плебеи.
Я нахмурилась.
А что это значит?
Вот мистер Генри Безупречный наверняка знает значение этого слова.
Неотёсанные вульгарные людишки. Джоан фыркнула. В любом случае не обращай на них внимания, ладно? Ты выше этого. Ты художник.
Без разницы. Я вернулась к своим рисункам.
Джоан молча ела салат.
Это был самый длинный разговор, который состоялся у меня в школе за всю неделю.
Глава 6
Вечером перед первым концертом в сезоне я, как обычно, пробралась на западную служебную лестницу. Тяжёлая железная дверь на верхней площадке вела к чёрному металлическому мостику над сценой, который тянулся от одного её конца до другого.
Не то чтобы мне нравилось слушать оркестр или смотреть, как Маэстро размахивает руками, просто на мостике я любила прятаться, наблюдать за людьми и рисовать. Сверху было видно всё: зал и ярусы, проходы, выходы, хоры, орган, потолок со щербатой штукатуркой, паутину между балками.
Поручни по краям мостика защищали от падения. Барьеры из перекрещенных железных прутьев преграждали доступ на опасные участки.
Для Игоря воротца препятствием не были; он проскальзывал куда хотел, всё время довольно урча. «Я мог бы ходить тут с закрытыми глазами», как будто говорил он.
Я в этом и не сомневаюсь, хвастун.
Через несколько минут на мостик поднялись работники сцены Ларри и Эд. Мне они нравились: держались независимо и никогда не задавали много вопросов. Если они и знали, где я теперь жила, то никак этого не показывали.
Пришла посмотреть концерт, Оливия? поинтересовался Ларри.
Ну да. Я положила подбородок на альбом и прижалась лицом к перилам.
В зал начала стекаться публика. Большинство слушателей были в повседневной одежде, но некоторые завзятые театралы пришли в вечерних нарядах, мехах и драгоценностях, которые сверкали, как звёзды, и слепили меня.
Вообще народу было не очень много. Отчасти меня это радовало: я знала, что полупустой зал заденет Маэстро за живое. Но где-то в глубине души притаился страх и даже какая-то тоска. Я подумала о нонни, крошечной и хрупкой, с тонкими, как у птички, ногами. Она так любит концерты. Я усадила её в репетиционном зале около телевизионного монитора, где показывали всё происходящее на сцене.
А вдруг с нонни что-нибудь случится? Вдруг она заболеет?
Глядя на пустые кресла, я пожевала губу. Как бы мне ни хотелось насолить Маэстро, нам нужна большая аудитория.
Нам нужны деньги.
Музыканты постепенно стали стягиваться на сцену. После недельных репетиций они не разговаривали друг с другом, не перебрасывались шутками и даже как будто боялись громко настраивать инструменты казалось, кто-то с помощью гигантского пульта выключил звук.
Я наблюдала, как в бельэтаже рассаживаются дамы в мехах, перешёптываясь за раскрытыми программками. По городу наверняка уже расползлись слухи, что концертов в этом году будет меньше, что оркестр испытывает финансовые трудности и, по сути, идёт ко дну, а маэстро Стеллателла живёт в филармонии за сценой.
Вероятно, большинство зрителей пришли сегодня из чистого любопытства. Так бывает, когда видишь автомобильную аварию: ты испытываешь чувство вины из-за того, что глазеешь на чужое несчастье, но всё равно не можешь заставить себя уйти.
Когда вышел Маэстро и оркестр встал поприветствовать его, я почти не услышала аплодисментов из зала. Потом музыканты сели, заскрипев стульями и пюпитрами.
Быстро оглядев оркестрантов, я увидела в заднем ряду песочно-русую шевелюру Ричарда Эшли. В этот миг он совсем не выглядел красавцем уши красные, весь потный. Мне захотелось спрятать его от глаз публики.
Маэстро вскинул руки, и концерт начался.
Обычно я надевала наушники и слушала свою, по выражению нонни, «злую музыку», рисуя в альбоме, но сегодня я караулила привидений. В первый раз я увидела их во время репетиции оркестра. Возможно, они появятся и во время концерта.
При одной только мысли о призраках пятно на руке стало сильно жечь, словно оно проголодалось, словно готово было выскочить из моей кожи.
Сначала прозвучала «Франческа да Римини» Чайковского. Это произведение для оркестра пришлось как нельзя кстати: оно вдохновлено рассказом об аде и о призраках, которые живут там и не могут покинуть это место[9].
В антракте я угостила Ларри и Эда сэндвичами с арахисовым маслом и джемом. Когда началась вторая часть концерта, рабочие на какое-то время оставили меня, и я воспользовалась этим, чтобы пройтись по мостику туда-сюда, стараясь не потревожить занавес.
Я бродила взад-вперёд, пока мои икры не заныли от хождения на цыпочках, а глаза не заболели от необходимости прищуриваться. Но мне ничего не удалось обнаружить ни привидений, ни каких-то особых теней.
С досадой я снова уселась на мостик, глядя на блестящую чёрную голову Маэстро внизу.
Я надеялась, он никогда не узнает, что во время каждого концерта я нахожусь здесь. Он-то полагал, будто я сижу в первом ряду, восхищаясь его дирижёрским мастерством. Думал, я поддерживаю его.
Размечтался.
Когда трубы на сцене грянули музыкальное вступление, кто-то постучал меня по плечу.
Я резко обернулась, едва сдержав крик.
Привет, сказал Генри, помахав мне рукой.
Игорь спрыгнул с перил. «Похоже, тебя обнаружили».
Я проткнула лист бумаги своим самым острым углем.
Тебе сюда нельзя, Генри.
Игорь зевнул. «Тебе вообще-то тоже».
Я гуляю где хочу.
Игорь лениво отмахнулся от мухи. «Справедливо. Я тоже всегда придерживался такой жизненной философии».
Ты разговариваешь с котом? спросил Генри.
Нет, дурачок, я разговариваю с тобой. Что ты здесь делаешь?
Генри вынул из кармана брюк пару защитных очков и надел их.
Я пришёл помочь тебе. Те привидения или что это было с тех пор я совершенно выбит из колеи. Не могу сосредоточиться ни на учёбе, ни на бейсболе. Если я не выясню, что это за явление, то просто свихнусь. Понимаешь?
Я с удивлением уставилась на него. В этих очках в сочетании с униформой билетёра он выглядел нелепо.
Помочь мне? В чём именно?
Охотиться на привидений. Ты ведь поэтому здесь притаилась, правда? Генри посмотрел вниз и быстро отвернулся. С ума сойти как высоко.
Игорь снова зевнул. «Какой шустрый. Но, увы, с ужасающим вкусом в одежде».
Привидений? переспросила я. Я не собиралась охотиться на привидений в компании Генри. О чём ты говоришь?
О прошлой неделе, когда мы увидели непонятных призрачных существ и получили ожоги.
Ерунда какая-то. Я повернулась к своему альбому и притворилась, что рисую. У тебя, наверное, были галлюцинации.
Ну конечно. А чёрное пятно у меня на ноге, вероятно, простой синяк?
Зачем тебе, кстати, эти очки?
Для защиты. Генри постучал по толстой пластиковой линзе. Привидения наверняка довольно непредсказуемы. А эти странные тени Генри поёжился. Что бы это ни было, я уверен, что они ещё опаснее.
Закипая от злости, я сунула альбом в сумку и ринулась к выходу с мостика. Дойдя до железной лестницы, я опустилась на одну из ступенек и стала разглядывать чёрную решётку под ногами.
Неторопливо подошёл Игорь. «А знаешь, в припадке гнева ты очень мила».
Это не припадок. Я просто хочу, чтобы он ушёл и оставил меня в покое.
Игорь потёрся о мою ногу. «Ну а по мне, так это чистой воды припадок».
Я не слабоумная и понимаю, что видела привидений. Ну, я так думаю. Просто Генри Он мне не друг.
Игорь начал вылизывать лапу. «А почему? Если не считать дурацких очков, он выглядит очень достойно».
Не хочу, чтобы он видел Я не могла подобрать слов. Где я живу. Как я живу.
Игорь презрительно отрыгнул комочек шерсти. «Он же не идиот. Он здесь работает. Ему уже известно, что ты живёшь за сценой, и про твою маму он знает, но не смеётся над этим. Так в чём же дело?»
Я обернулась. Генри сидел посередине мостика, сдвинув очки на лоб. Заметив, что я смотрю на него, он помахал мне.
Ну ладно. Я на цыпочках пошла к нему. Внизу оркестр заиграл вторую часть. Генри, если я поохочусь вместе с тобой на привидений или что бы это ни было, ты оставишь меня в покое?
Генри встал, широко улыбаясь.
Не сомневайся.
Я серьёзно. Запомни: мы не друзья.
Генри отсалютовал.
Чисто деловые отношения.
Я не шучу. Тебе не удастся разузнать что-нибудь о чокнутой Оливии, чтобы поржать на этот счёт в школе с Марком Эвереттом и его миньонами[10]. Это понятно?
Генри удивлённо поднял брови:
Миньонами?
Ну, это вроде злых слуг.
Я в курсе, что это значит. В отличие от кое-кого, я три года подряд вишу на доске почёта.
Я вспыхнула.
Купи себе медаль, мистер заносчивый умник. Можем продолжить поиски?
На самом деле у Марка нет никаких миньонов. Мы давно дружим.
Есть. Я же вижу.
Генри вздохнул и снова надел очки. Окружённые музыкой, мы стали молча осматривать помещение. Время от времени, когда кто-то из оркестрантов не попадал в ноты или вступал не вовремя, Генри морщился.
Я себе такого не позволяла, стараясь не думать о том, какое смущение испытывают Ричард, и Хильда, и Михаил. Вместо этого я сосредоточилась на Маэстро. Уши у него заметно покраснели, а внутри он наверняка сгорал со стыда.
Мы с Генри обыскали все лестницы. Прокрались в гримёрку и заглянули за диваны с протёртой обивкой в цветочек. Сунули носы даже в аппаратную, где Фрэн записывала концерт. Она не очень нам обрадовалась, но всё равно вручила каждому по мятной конфете. Когда мы вернулись за сцену и подошли к репетиционному залу, я встала между Генри и дверью и подтолкнула его:
Всё, поиски закончены. Теперь выполняй свою часть сделки: уходи.
Генри сдвинул очки на лоб.
Но мы ещё не смотрели в кулуарах.
Тебе нечего там делать. Это частная территория.
Я постоянно хожу в репетиционный зал, нахмурившись, ответил он.
Это незаконное проникновение. Игорь потёрся о мой ботинок, и я позволила ему прыгнуть мне на руки. Я могу сообщить в полицию, и тебя арестуют.
Игорь взглянул на меня. «Вот был бы номер».
Генри с сердитым видом собирался что-то сказать, но не успел произнести ни слова: дверь репетиционного зала распахнулась, и оттуда с разлетающимися фалдами фрака вылетел Роджер Фернандес, один из скрипачей.
Ты свихнулся, старик! крикнул он кому-то через плечо. Даже не взглянув на нас, он размашистым жестом толкнул дверь, ведущую к выходу, и исчез в глубине парковки.
Мы с Генри изумлённо смотрели ему вслед.
Похоже, пока мы искали, концерт закончился, прошептал Генри.
А, это хорошо. Музыканты кричат на Маэстро и даже уходят от него. Такое зрелище я не могла пропустить.
Пойдём, позвала я, кивнув на дверь.
Мы вошли в репетиционный зал, и я тут же пожалела об этом.
Глава 7
Маэстро стоял посередине зала, глядя в потолок, а музыканты молча смотрели на него.
Я отыскала Ричарда Эшли он отошёл к своему шкафчику. Генри самым раздражающим образом шёл за мной по пятам.
Ричард, прошептала я, что случилось?