Что там?
Там Он растерялся, но лишь на секунду. За это время я успела заметить, как он нервно постукивает пальцем по задней панели телефона. Затем он всё же взял себя в руки. Думаю, ты достаточно наказана. Сейчас за тобой приедет отец.
Значит, то самое страшное наказание, которого я так боялась, пара часов в камере? Ну, было неприятно, конечно, но если так вы собираетесь победить преступность
Я должен идти. Даже не взглянув на меня, Диггинс рванул к своему кабинету.
Эй, я же просто пошутила! крикнула я ему вслед.
Его реакция сбила меня с толку. Мой папа мог быть довольно жёстким, когда того требовали обстоятельства. Но мог ли он так сильно запугать молодого полицейского, который, кажется, на службе не провёл ещё и месяца, что он в полной растерянности отправился к себе в кабинет, будто наказанный ребёнок? Интуиция подсказала: мог, если сильно разозлился.
От дома до полицейского участка ехать было около пятнадцати минут, но, с учётом папиной способности делать всё в рекордные сроки, я могла рассчитывать на одиннадцать. Расхаживая по камере, я пыталась придумать, как оправдать своё поведение, и совсем не готова была увидеть отца всего через пять минут после ухода Диггинса.
Па-ап?..
Он зашёл в полицейский участок и, не услышав меня, сразу направился к офицеру. На нём был тот же комплект из тёмных брюк и бирюзового свитера, подаренного мамой на Рождество, что и вчера. Было странно видеть его в такую погоду без верхней одежды. Но, пока я воображала, где он мог оставить своё серое пальто, они с офицером Диггинсом вышли из кабинета и направились к камере.
Папа
Но папа едва мог смотреть на меня. Забрав у Диггинса какую-то бумагу, он молча дождался, когда офицер откроет камеру и выпустит меня. Я не могла поверить в то, что он способен на такое. Игнорировать меня после всего, что я пережила ночью! Это немыслимо! Лучше бы он кричал или читал нотации.
Когда мы сели в машину, я вновь попыталась завести разговор.
Пап, пожалуйста, прости Я не хотела, правда! Не хотела попадать в неприятности! Но он только кивнул в ответ, и это разозлило меня ещё сильнее. Это что, твоё наказание? Пап, хватит молчать! Скажи уже что-нибудь!
Он всё с таким же каменным выражением лица завел двигатель. Мы двинулись по дороге с предельной скоростью: отец так сильно давил на педаль газа, что мне казалось, мы неизбежно попадём в аварию. На перекрёстке он неожиданно повернул налево, а не поехал прямо по дороге к дому.
Эй, куда мы?
Твоя мама в больнице. Он повернул ко мне голову.
Всего четыре слова. Столькими же ограничился Диггинс, когда говорил со мной про наказание. Он знал.
Я-я
Но сказать было нечего. Никакие слова не смогли бы описать то, что я чувствовала в этот момент. Хотелось, чтобы всё это было моим сном, пусть даже я бы уснула на неудобной скамейке в полицейском участке.
Машина вдруг стала ехать очень медленно, хотя спидометр всё ещё показывал двадцать пять миль в час. Хотелось выпрыгнуть из неё прямо сейчас, на ходу, и побежать в больницу со всех ног. Как будто я могла помочь её вылечить
Что с ней? Она поправится?
Они не знают.
В окне мелькали одинаковые дома с идеальными газонами. Они мешали понять, как далеко от больницы мы находимся, и я вдруг возненавидела их за то, как безмятежно они выглядят. Злость закипела во мне. Захотелось высунуться из окна и прокричать что-то обидное им вслед. Например, то, что если однажды кто-то выкопает на этом газоне ямку, то они уже не смогут быть такими же идеальными. И что им тогда останется? Правильно, медленно разрушать себя изнутри.
На электронных часах в коридоре больницы было 08:49, когда я забежала внутрь. Отец бесшумно проследовал за мной. У стойки регистрации он остановился и спросил:
Бриджит Эванс, палата 251.
Я впервые слышала такой голос: бесцветный и хриплый, словно звучащий из уст бестелесного духа. Когда медсестра за стойкой подняла на отца взгляд, я уже знала: Бриджит Эванс больше нет.
Я побежала по коридору в поисках нужной цифры. В палате был только мой брат. Астор стоял возле пустой кровати, склонив голову.
Астор
Брат повернулся: в глазах были обида, разочарование, страх. По его щекам безостановочно бежали слёзы, но, когда он бросился в мои объятия, я едва удержала его за плечи.
Где она?
Она Она была В операционной. Брат шмыгнул носом.
Астор сжал меня в объятиях. Я услышала тихие всхлипы: мои или брата сейчас это не имело значения. За его спиной, прямо рядом с маминой кроватью, стоял отец. Трудно было узнать в этом человеке моего отца. Он выглядел как тень самого себя: бледное лицо, тяжёлые веки Отец едва сдерживал слёзы. И, наконец, сдался. Но во мне бушевала ярость. Я не хотела верить, что всё это происходит на самом деле. Нет, это просто сон! Такого не бывает!
Сорвавшись с места, я выбежала из палаты и столкнулась с врачом.
Она ведь жива, да? Она должна быть жива! Это просто операция!
Врач положил ладонь мне на плечо. Это был простой жест обычная человеческая поддержка. Но я едва не захлебнулась собственными слезами, пока он говорил со мной.
Мисс Эванс, мне очень жаль. Ваша мать долго игнорировала симптомы прогрессирующей болезни. Нам не удалось её спасти.
Это неправда! Вы лжёте! Она была здорова!
В тот единственный раз, когда мне очень сильно хотелось, чтобы моя ложь звучала уверенно, я не могла обмануть даже себя. Если бы она действительно была здорова
Вырвавшись из рук врача, я на дрожащих ногах бросилась к другому. Он только что вышел из операционной и теперь раздавал указания испуганным медсёстрам. При виде меня они торопливо натянули маски.
Где моя мама?! Я хочу её видеть!
Из-за натянутой по самую переносицу маски я видела только глаза доктора, печальные и потухшие. Он сделал шаг назад, отходя от меня. Я увидела, как сзади подходят два медработника в спецкостюмах.
https://redirect.appmetrica.yandex.com/serve/244544550327098266
Мисс Эванс, мне жаль, но я вынужден изолировать вас и всю вашу семью. Мы обнаружили, что миссис Эванс была больна одним из штаммов Мидуэйского вируса. Теперь мы обязаны следовать протоколу. Вас поместят в карантинную зону.
В голове эхом зазвучало: «Думаю, ты достаточно наказана».
Глава 2
Мат Диларам
Я не запомнила, сколько дней длился наш карантин. Что толку было? И без того не хотелось выходить из комнаты, хотя Стеф и пыталась подбодрить меня: рисовала сердечки под окнами дома и писала милые сообщения. Почти помогло.
Её больше не было. Прошло ровно столько времени карантина, чтобы её запах выветрился из квартиры, хотя я тщательно пыталась его сохранить. Все дни стали похожи один на другой.
В один из таких ничем не примечательных дней отец позвал нас с Астором в гостиную, где мы часто собирались вчетвером, чтобы обсудить школьные будни и родительские исследования. Теперь же я стояла посреди гостиной одна, не зная, куда мне сесть, и не представляя, о чём сейчас мы будем говорить. Хотелось бы, чтобы отец просто отправил мне СМС, и тогда мне бы не пришлось выходить из комнаты и вновь любоваться мамиными любимыми подушками на диване.
Я услышала тяжёлые шаги по лестнице. Это был Астор, он не слишком торопился занять своё место. Последним пришёл отец. По его лицу я не смогла понять, какие чувства он испытывает. Впрочем, такое с ним происходило уже пару недель: он осунулся, появились мешки под глазами, и теперь казалось, что перед нами дряхлый старик, а не успешный мужчина средних лет.
Он застыл у окна и без предисловий начал разговор, не поворачиваясь к нам лицом:
Мне предложили работу в Нью-Йорке. Мы переезжаем. Для нас уже подготовили дом в Астории.
Вот так просто? Сказал и всё! Выпалил на одном дыхании, словно боялся, что если сделает хотя бы одну паузу, то и сам откажется верить, что всё это правда. Он старался не смотреть на нас, разговаривал, будто бы с оконной рамой. Мы с Астором тоже застыли. Я в изумлении и даже в отчаянии, а брат На его лице не отразилось ни разочарование, ни досада. Нет, скорее, ему было безразлично. И что-то внутри меня надломилось от осознания, что мой жизнерадостный и крайне эмоциональный брат не проявляет никакого интереса к собственному будущему.
Почему? Я резко подняла голову.
Мне дадут возможность вернуться к исследованиям. Ваша мама знала, что этого я и хотел
Пошарив глазами по комнате, я заметила стоящую на столе вазу, которую мама втайне ненавидела. Она считала, что это совершенно неуместный предмет декора, который собирает на себя пыль в комнате. Но эту вазу подарила папина кузина Роуз, которая, хоть и не отличалась хорошим вкусом, но была очаровательной женщиной с неестественно громким смехом. По мнению папы, это делало её подарок подходящей вещью для размещения в гостиной. На самом деле ваза была до ужаса нелепой: с волнистым горлышком и непропорционально широким туловом. Возможно, Роуз забыла сказать, что она сама слепила эту вазу? Это многое бы объяснило, в том числе декор, состоящий из цветов пошлого розового цвета и двух бабочек, которые и сами наверняка жалели, что прекратили быть гусеницами. Мама говорила, что для полной картины этой вазе не хватает только носика.
Эта ваза поглотила моё внимание, пока отец снова не заговорил.
У меня есть неделя на то, чтобы закончить дела здесь.
В одно движение я преодолела расстояние до столика, схватила вазу за горлышко и швырнула в стену. Но она не разбилась. Только маленький осколок у самого основания полетел на пол.
Это была любимая ваза твоей матери! Отец строго взглянул на меня.
Любимая?! Она ненавидела эту вазу! Она много лет пыталась от неё избавиться и поставить в гараж, но ты каждый раз спрашивал про эту дурацкую вазу, и ей приходилось снова и снова возвращать её на место, чтобы каждый заходящий в этот дом человек знал, что у кого-то здесь точно нет вкуса!
Молча наблюдающий за нами Астор хрюкнул от смеха, и мы с отцом оба повернулись к нему. Брат, взглянув на наши лица, без тени стеснения залился смехом, схватившись за бок. Мы с папой переглянулись. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я почувствовала, как внутренняя боль мигрировала из головы, где всё это время обитала, дальше. Она поглотила всё моё тело и добралась до самого сердца, не оставив сомнений, что она останется там навсегда.
Поднимаясь от сердца в лёгкие, а затем в гортань, эта боль спровоцировала звук, вырвавшийся из моего рта: смешок, больше похожий на икоту. Он стал громче, отчетливее, звучнее Я не смеялась. Захлебывалась собственными мыслями.
Эй, Эванс, успокойся! Астор неожиданно подбежал ко мне и положил ладони на плечи.
Усадив меня на диван, брат сходил за водой и предложил мне стакан. Отец за всё это время не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за разворачивающейся картиной. Прекратив всхлипывать, я услышала голос отца:
Нужно собрать вещи как можно быстрее.
Папа наконец поднял глаза. Но он смотрел не на меня, а на Астора. Я знала, что брат не станет противиться его воле. Здесь я могла рассчитывать только на себя. Новая волна гнева закипала во мне.
А как же школа? Мои друзья?! Ведь всего год осталось учиться!
Ссутулившись, отец бросил на меня быстрый взгляд. В тишине гостиной раздался неуверенный голос брата:
В Астории тоже есть школы.
Отец посмотрел на него с благодарностью, и это стало последней каплей. Лучше бы он, как Стефани и Джереми, бросил меня одну разбираться с полицией.
Я никуда не поеду!
Эванс, я понимаю, тебе тяжело это принять
Я не дала ему договорить. Теперь я знала, что не смогу переубедить его. Но это не означало, что разговор окончен.
Понимаешь?! Ты даже не посоветовался с нами! Мама никогда бы не стала лишать нас права выбора!
Да, Бриджит нашла бы выход Убедила бы всех.
Он вновь опустил глаза в пол, старательно пряча слёзы. Рослый Астор, положив ладонь на плечо отца, умоляющим взглядом посмотрел на меня. И в этот момент ко мне, наконец, пришло осознание, что не только я потеряла её. Они тоже вынуждены были расстаться с ней.
Наверняка они оба думали, что уехать будет правильным решением. Может, папа и правда счел, что вдали от дома, где так много напоминает о маме, нам будет проще забыть обо всём, что здесь случилось. Они даже не подозревали, что ни одна, даже самая любимая мамой ваза, не могла сравниться с воспоминаниями, которые я бережно хранила в сердце.
И тогда, подумав о маме, я вдруг поняла. Таких ссор у нас в семье никогда не встречалось, и причина была не во всеобщем согласии. Причина была в ней, в её умении найти правильные слова для каждого, в способности слышать и слушать. Я подумала о том, каково было бы ей, если бы она узнала, что сейчас мы ссоримся. И это убедило меня сдаться.
Я пойду собирать вещи.
Глядя в пол, я уныло поплелась к лестнице. Ни папа, ни Астор не собирались меня останавливать.
Я думала, что когда приду в комнату, то буду реветь. Но слёз не осталось. Опустившись на кровать, я написала Стефани одно короткое СМС. «Я переезжаю». И, отправив его, легла спать.
* * *
Очередная беспокойная ночь закончилась для меня в половине девятого. Сегодня суббота, хотя и без того не было нужды идти в школу теперь, когда на горизонте маячила необходимость менять её. Телефон, который я даже не потрудилась убрать в тумбочку, свалился на пол. Стефани прислала, наверное, пару десятков сообщений, которые я отметила как прочитанные, даже не взглянув на них. Я и так знала, что в них написано.
Она чувствовала себя виноватой за то, что бросила меня. Она узнала о случившемся не от меня: кто-то из её подружек тоже был в больнице в то утро. В нашем городе ничего нельзя было утаить.
Тогда Стефани позвонила мне. Она извинялась, объяснялась и клялась, что никогда больше не позволит Томасу за неё решать, что делать. Я сказала, что не злюсь на неё, и это было правдой, ведь у меня просто не было сил злиться. Но вот Джереми С ним я говорить не хотела. И хотя он тоже написал мне на следующий день, пытаясь оправдаться, мол, Томасу нельзя было садиться за руль, я всё ещё чувствовала себя раздавленной. Пока я сидела в грязной камере полицейского участка, за жизнь моей матери боролись врачи, и они проиграли.
Я спустилась на кухню. Аппетита не было уже давно, но я всё равно заставляла себя выпивать хотя бы стакан молока каждое утро. Так учила мама: завтрак необходим, а не хочешь есть выпей молока.
Кухонный стол как обычно был занят папиным рабочим ноутбуком, он даже оставил его открытым. Проходя мимо, я случайно задела мышку рукой, и экран загорелся, позволяя мне рассмотреть название документа, который вчера вечером изучал отец. Это было соглашение о неразглашении. Мне стало любопытно, что мой папа решился подписать, и я пробежалась глазами по строчкам. Дойдя до третьего пункта, я ахнула и закрыла рот руками. В нём говорилось о том, что он обязуется передать тело Бриджит Эванс какому-то человеку по имени Альфред Льюис. Судя по всему, он был руководителем научного центра Crescent. Я тут же загуглила название со своего телефона, но информации нашлось совсем немного. Видимо, он открылся совсем недавно. На главной странице сайта обнаружилась странная запись: «Каждый может оказаться на обратной стороне!». Я стала листать документ, но никаких конкретных сведений о предмете договора он не содержал. На самой последней странице красовалась подпись моего отца.
Эванс! Что ты здесь делаешь? Отец зашёл на кухню и застал меня, склонившейся над его ноутбуком. Я не разрешал тебе пользоваться моим личным компьютером!
А мама разрешала тебе передавать куда-то её тело?
Он побледнел. Скрепив ладони за спиной, отец прошёлся туда-сюда и только потом вновь повернулся ко мне.
Думаю, ты имеешь право знать. Твоя мать хотела, чтобы её здоровые органы отдали на пересадку. В её завещании обязательным пунктом также значилась кремация.
Ты не позволил нам даже попрощаться с ней