Беллина смотрела на незнакомых прохожих и понимала, что для любого из них Герардини выглядят как состоятельное флорентийское семейство, беспечно шагающее в баптистерий. За младенцем поспешали тетушки и дядюшки, разодетые в парчу, расшитую серебряными нитями, в тафту с цветочными узорами; у всех были кармазинного цвета кожаные перчатки. Но как и в случае с городскими домами, у которых великолепные фасады из тесаного камня скрывают обветшавшие, заваленные мусором внутренние дворики, это была лишь видимость, внешний лоск, и Беллина об этом знала. Несколько поколений назад Герардини владели обширными угодьями в окрестностях Флоренции, где росли оливковые деревья, виноград, пшеница, и на этих землях трудилось множество крестьян-издольщиков. Но череда бед и злоключений мало-помалу истощала нажитые богатства. Под роскошными, пышными, многослойными нарядами из дорогих узорчатых тканей, в которых Беллина десятки раз собственноручно латала дыры, нынешние представители рода носили ветхое, застиранное белье. Их арендованный дом стоял в сыром квартале, лестницы в нем прогнили, штукатурка осыпалась, а в погребах было шаром покати. Однако внешний лоск они наводили неукоснительно.
Наконец процессия добралась до площади перед огромным кафедральным собором. Северная и южная стены его были облицованы чудесной мозаикой из зеленых и розовых мраморных плиток, передний же фасад, незаконченный строителями, являл взорам лишь уродливую кладку из красных кирпичей. Беллина последовала за синьором Герардини под темные прохладные своды старинного баптистерия. Под куполом просторного здания тотчас стих уличный гомон здесь царила всепоглощающая тишина. В зыбком свете свечей мерцали стены, украшенные позолоченными мозаиками и геометрическими орнаментами из мрамора. Отец Бартоломео, седовласый весельчак, улыбнулся новорожденной девочке, обменялся с ее отцом учтивостями и повел пришедших к центру восьмигранного пространства. Пока семейство выстраивалось вокруг большой мраморной купели и отец Бартоломео занимал надлежащее священнослужителю место, Беллина разглядывала замысловатые узоры на полу.
Только сейчас она в полной мере осознала важность сегодняшнего события. Синьор Герардини уже сообщил, что отныне в доме к ней перестанут относиться как к ребенку. После крещения его родной дочери обязанностью Беллины будет забота о ней. В свои тринадцать лет, мол, Беллина достаточно взрослая не только для того, чтобы сделаться крестной матерью девочки, но и для того, чтобы принять на себя роль ее наперсницы и попечительницы. У Беллины уже прошли первые регулы, она теперь девушка настало время взять на себя дополнительную ответственность и заботиться о Лизе, как если бы это была ее родная дочь.
Второй священник, молодой и тощий, направился к толстенной книге, лежавшей на кафедре, и обмакнул перо в чернильницу. Отец Бартоломео обратился к синьору Герардини на их родном тосканском диалекте:
Каким именем желаете вы наречь дитя?
Лиза, ответствовал отец девочки.
Беллина знала, что малышку нарекают в честь бабушки, добрейшей пожилой синьоры с очами, как темные сливы, скончавшейся несколько лет назад.
Чего взыскуете вы для Лизы от Церкви Господней? продолжал священник.
Таинства крещения, ответствовал синьор Герардини.
Кто даст обеты за это дитя?
Тетя девочки бережно передала Беллине в руки маленький сверток из расшитых одеялец. Малышка оказалась тяжеленькой, и от нее хорошо пахло. Беллина прижала девочку к себе, осторожно поддерживая головку, как ее научили заранее, и почувствовала чью-то ладонь у себя на пояснице ее ласково подтолкнули к краю большой крестильной купели. Пока пожилой священник опускал персты в святую воду и рисовал крест на лбу Лизы, Беллина смотрела в ее глаза темно-сливовые, как у бабушки, любовалась совершенством линий младенческого личика и чуть не задохнулась от восторга, когда ей почудилось, что нежные губки вдруг волшебным образом изогнулись в улыбке.
А потом она ощутила на себе взгляд отца Бартоломео и постаралась принять серьезный и благочестивый вид взрослой девушки, каковой ей и надлежало быть, ибо от нее этого все ждали. Но Беллину неотступно преследовала мысль, что взгляд священника вот-вот прожжет дыру в ее кармане, где лежал украденный амулет. В любой миг, ужасалась Беллина, холстяная ткань ее нижней юбки могла вспыхнуть под горящим взором священника тогда амулет с громким стуком выпадет у нее из-под подола на мраморные плиты, и ей, Беллине, ничего не останется, как тоже сгореть от стыда, прямо посреди баптистерия. Она с трудом сглотнула и постаралась сосредоточиться на ангельском личике младенца.
Однако священника ее грехи не занимали он уже снова переключил свое внимание на отца Лизы:
Что надлежит записать в качестве приданого?
Ответом ему на сей раз был лишь легкий плеск воды, нарушивший тишину в полумраке под каменными сводами. Беллина наблюдала, как молодой священник умело снимает излишек чернил, проводя кончиком пера по ободку чернильницы.
Наконец отец Лизы вымолвил:
Ничего.
И снова надолго воцарилась тишина.
Беллина знала, что казна Герардини пуста, но такого ответа даже она не ожидала. «В конце концов, все мы что-то скрываем, подумалось ей. Но отсутствие приданого» Сомневаться не приходилось едва ли это можно было скрывать долго.
Часть 2
В огонь
Анна
Париж, Франция
1939 год
Анна,
я знаю, что, прочитав мое письмо, ты сразу бросишься меня искать. Но если я для тебя хоть что-то значу, не делай этого. Не могу тебе ничего объяснить, поскольку тем самым подвергну опасности нас обоих, да и в любом случае я не представляю, с чего начать.
Кики вообще не в курсе, так что можешь ее не расспрашивать.
Просто доверься мне.
Марсель
* * *
Анна, оглядываясь назад, в прошлое, пребывала в уверенности, что «Мона Лиза» ее спасла. Но когда она впервые попыталась объяснить это Эмилю они в тот момент пили вино за столиком на тротуаре у кафе, мысль почему-то прозвучала глуповато. Эмиль поджимал губы, один уголок рта у него дергался то и дело в снисходительной полуусмешке, пока Анна рассказывала ему о своем первом визите в просторные галереи Лувра в свои школьные годы. Она помнила звонкое эхо шагов, отблески рассеянного света, серую униформу, простодушные восклицания детей, гомонящей гусиной стайкой переходивших из одного зала в другой. А потом экскурсовод хлопнула в ладоши, призывая к тишине школьниц, взволнованных редкой оказией вырваться из унылой классной комнаты, Анна подняла глаза, увидела на стене лицо синьоры с таинственной улыбкой и внезапно мир обрел фокус, словно в объективе фотоаппарата навели резкость.
Доводилось ли девочкам слышать о том, поинтересовалась экскурсовод, что Мона Лиза реальная историческая личность, что она жила и дышала на нашей земле, что она улыбалась самому Леонардо да Винчи? Экскурсовод поведала, что Лиза Герардини была женой флорентийского шелкодела и торговца тканями Франческо дель Джокондо, но ей предстояло стать символической фигурой, воплощенным идеалом красоты, олицетворением самого2 итальянского Ренессанса, а имя человека, который написал ее портрет, сделалось одним из самых известных в истории человечества. Художник увековечил не только облик женщины, которая сидит, скромно сложив руки, но образ целой эпохи в одном-единственном портрете.
Анна слышала о La Joconde, разумеется, однако в тот день, стоя перед картиной, впервые внимательно всмотрелась в ее лицо. Да, синьора улыбалась, но это был лишь намек, зарождение улыбки, еще недоступной зрению. Анне тогда показалось, что в выражении лица Лизы таится меланхолия, возможно даже скорбь.
Юная Анна была так поглощена рассказом экскурсовода о Лизе Герардини и загадочным выражением лица флорентийки, что на несколько минут забыла обо всем прочем. Она забыла о том, что ее мать предпочитает проводить вечера в кабаре, вместо того чтобы кормить детей ужином. Забыла, что ей нужно вовремя забрать младшего брата он рассчитывает на нее в отсутствие матери и будет скучать на школьном дворе в одиночестве, пока Анна за ним не придет. Забыла все истории, придуманные об отце что он был дипломатом из далекой страны, что он потерпел кораблекрушение, что он работает разведчиком. Забыла о дюжине мелких хлопот, которые ждали ее дома надо было заштопать варежки, вычистить кастрюли, постирать и развесить белье.
Вместо этого флорентийская синьора, жившая много веков назад, заставила Анну задуматься о чем-то большем. О чем-то намного большем, чем ее собственное существование. О вещах, которые наполняют жизнь тайной и придают ей смысл. О необъятном океане истории и о мире за пределами ее привычного мирка. Анна тогда еще ничего не знала об искусстве, но женщина на картине зажгла в ее сердце искру любопытства, взбудоражила воображение.
В последующие годы Анна много читала об искусстве. Она приходила в Лувр каждую неделю, когда музей на несколько часов открывал свои двери для бесплатного посещения, и всякий раз надолго задерживалась перед портретом флорентийки, пытаясь разгадать секрет ее улыбки.
По окончании лицея Анна пришла в Лувр работать.
* * *
Под оглушительное стаккато клавиш пишущей машинки Анна, не переставая печатать, бросила взгляд на черные буквы, появлявшиеся из-под красящей ленты на бумаге.
ОСИРИС. ЕГИПЕТ. ДРЕВНЕЕ ЦАРСТВО
Инвентарный номер E 115
Красный 1
Клац, клац, клац, дзынь Она дернула рычаг, чтобы передвинуть каретку шумной, дребезжащей «Оливетти» к началу новой строки. Щурясь от резкого света настольной лампы, взглянула на настенные часы и подумала, не пора ли домой. В обычный день она ушла бы с работы в луврском архиве несколько часов назад. Забежала бы в квартиру сменить строгую рабочую одежду на любимое красное платье, подходящую к нему cloche[6] и кожаные туфли цвета каберне на каблуках, взяла бы Эмиля под руку, и они вместе отправились бы в любимый местный ресторанчик ужинать жареными стейками или в Латинский квартал на скрипичный концерт.
Но сейчас, следя за перемещением секундной стрелки по циферблату, Анна вдруг поняла, что Кики даже и не заметит, вернулась она сегодня домой или нет, Марсель наверняка уже спит устал за день караулить произведения искусства в этом же музее, куда Анна сама устроила его охранником, а Эмиль Эмиль ее больше не ждет, с того самого кошмарного вечера, когда сказал ей, что любит одну из ее самых близких подруг. В тот миг Анна потеряла одновременно любимого мужчину, лучшую подругу и надежду обустроить свою жизнь. Мелькнула болезненная мысль, что ее совсем никто не ждет.
Девушка с глубоким вздохом откинулась на спинку металлического стула. Спешить ей некуда, значит можно еще поработать. Она провела пальцем по строчкам на странице с описью египетских древностей, лежавшей на столе. Большинство людей сочли бы эти стопки бумаги с сухим перечислением инвентарных номеров, дат и сведений о происхождении экспонатов воплощением скуки. Но для Анны в каждой строчке таилась целая история история уникального творения рук человеческих, его приобретения, хранения, путешествий из коллекции в коллекцию и даже похищений. Больше всего в этом захватывающем море информации ее поражало, сколько предметов искусства и материальной культуры попали в Лувр неправедными путями: бесценные древности похищали из гробниц и вывозили на кораблях, иконы выносили из церквей, картины Старых мастеров попросту снимали со стен в чужих домах и привозили во Францию солдаты во время Наполеоновских войн.
Анна потерла щеки и постаралась поудобнее устроиться на жестком стуле. Раз уж она собралась трудиться всю ночь, надо, чтобы в голове прояснилось. Она была всего лишь машинисткой, но в работе ей требовались точность и собранность. Если она пропустит хоть одну строчку текста, от этого будет зависеть судьба бесценных произведений искусства вместо того чтобы вернуться на свое место, какое-нибудь из них попросту потеряется из-за ее ошибки. Она попыталась сосредоточиться под треск чужих печатных машинок в ярком свете дюжины настольных ламп вокруг и не обращать внимания на внутренний голос, который нашептывал, что ей наверняка суждено до конца жизни оставаться прилежной одинокой машинисткой, что, возможно, больше никто и никогда не будет ее ждать
Нужен перерыв? Люси, главный архивариус, остановилась возле Анны, глядя на нее с грустью и сочувствием быть может, прочла затаенное отчаяние в выражении ее лица? Сама Люси выглядела сейчас как и весь остальной персонал Лувра воплощение кипучего энтузиазма, странным образом смешанного с изможденностью. Ее тусклые каштановые волосы были собраны в пучок на затылке; на бледной коже отчетливо обозначились морщинки в уголках глаз. Но скупая улыбка, как и сочувствие были искренними.
Анна тоже постаралась ответить улыбкой в знак признательности за заботу.
Нет времени на усталость. Она похлопала ладонью по стопке описей, которые нужно было перепечатать.
Люси обвела утомленным взором хранилище архива. Коридоры и проходы здесь повсюду были заставлены новыми деревянными ящиками, заслонявшими шкафы с папками.
Когда закончишь страницу, найди меня. Хочу тебе кое-что показать.
Анна проводила взглядом изящную фигуру начальницы, растворившуюся в полумраке коридора.
Ей сделалось не по себе не приходилось сомневаться, что сюрприз, обещанный Люси, едва ли будет приятным. Хорошие новости тем летом оказались в дефиците, после того как президент Лебрен посоветовал дирекции Лувра готовиться к нападению Германии. Каждый сотрудник музея, даже распоследняя помощница архивариуса вроде нее с тех пор были привлечены к инвентаризации, консервированию и упаковке экспонатов.
Сейчас, когда время перевалило за полночь, Анна, шагая по галереям, видела музейных хранителей, озабоченно и молча сновавших в разных направлениях. Всё, от египетских мумий до живописных полотен Наполеоновской эпохи, уже было упаковано в сколоченные на скорую руку деревянные ящики и промаркировано буквами MN Musées Nationaux[7]. Анне казалось до слез неправильным и нечестным снимать со стен бесценные картины, вытаскивать холсты из рам Как будто в замке, населенном благородными рыцарями, объявили срочную эвакуацию. Это было несправедливо. Она знала, что многие из хранившихся в музее произведений искусства уже и раньше подвергались опасности, но у нее сжималось сердце при мысли о том, что эти сокровища окажутся под прицелом. Коллекции экспонатов занимали тринадцать километров галерей и все это предстояло упаковать. Задача казалась невыполнимой, и теперь уже Анна не удивлялась, что Лувр не только отозвал персонал из отпусков, но и набрал множество волонтеров, и что даже таким незначительным сотрудникам, как она, приходится работать по ночам.
Люси нашлась в галерее с экспозицией наполеоновских коронационных регалий стояла там со стопкой листов в руках. Заметив вошедшую Анну, она поманила ее к себе:
Наверное, это совсем не то, чего ты ожидала, когда устраивалась сюда на работу
Но я всегда хотела работать в Лувре, со школьных лет, честно призналась Анна. Где же мне еще быть, как не здесь? Она замолчала, внезапно подумав, что, засиживаясь в музее за полночь, спасает себя от возвращения в пустую квартиру к суровой реальности собственной жизни и к мыслям о том, что ей некуда больше идти.