Анна и Сергей Литвиновы
Красивая женщина умирает дважды
© Литвинова А. В., Литвинов С. В., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Пики елей щетинились, подступали к самому берегу. Монахово озеро раскинулось почти в чаще, дороги к нему нет только еле видная тропинка пробирается сквозь крапиву. Песчаный пляж узкий, вода ледяная. Но когда настроение поганое, не придумаешь лучше места, чтобы успокоить нервы.
Нинка, пока шла, вся бурлила от злости. А увидела безмятежную гладь воды и сразу отпускать начало.
Да еще и народу совсем никого: день будний, обычным людям отдыхать некогда. А у нее законные основания отпуск декретный.
Нина скинула платье. Потянулась сладко. Неторопливо светлые волосы в косу собрала. Пощекотала себе соски. Отставила ногу. Долго разглядывала то ли прыщ, то ли пятнышко на бедре. Потом устроилась на песочке, лицо солнцу подставила.
Хорошо, когда весь пляж тебе принадлежит!
И вдруг как сглазила из леса выходит мужик. Как только подкрался ни одна веточка не хрустнула, и птицы не встревожились. Нинка смутилась, перепугалась. Схватила платье, в рукава не попадает. Дядька немолодой уже, волосы седые на нее вылупился. Одет как грибник, но корзинки в руках нету. Да и какие сейчас грибы только сыроежки редкие.
Нинка прикрылась платьем, выкрикнула грозно:
Пошел отсюда вон!
А он, наоборот, к ней все ближе. Подходит, улыбается нехорошо. И вдруг со всей силы по щеке ударил.
Охнула, отлетела на песок.
А у мужика в руке нож. Будто сам собой появился. Размахнулся, полоснул по горлу. Не сильно, но фонтанчик маленький брызнул. Собрала последние силы, закричала отчаянно.
Надеялась: услышат, придут на помощь.
Страшный дядька тоже отстранился, вскочил.
Нинка встать не могла, голова кружилась. Но ползла почти в бессознательном состоянии прочь с пляжа. Крика уже не выходило только шепот. «Помоги! Помоги!»
Ее накрыла тишина, даже птицы умолкли.
«Неужели ушел?!» металось отчаянное в голове.
Доползла до камышей, попробовала встать.
И тут ее настиг новый удар.
* * *
Гаврила давно думал, как наладить эффективный и безопасный сбыт. Это в их деле самое сложное.
Крупные магазины действовали через даркнет. Кастинги проводили, поступивших быстренько обучали, как сделать грамотный прикоп и куда лучше магниты цеплять. Прошедших отбор активно мотивировали, чтобы крутились максимально. За изобретательность денежные премии. Если больше двух тысяч кладов в месяц, вообще машину обещали.
Но Гаврила считал: когда большой охват, риск возрастает многократно. И норма в семьдесят «точек» в день теоретически выполнима, но на качестве работы скажется отрицательно. Каждый раз ведь надо и смекалку проявить, и оглядеться, и внешним видом своим подозрений не вызывать.
Лично он через Интернет исполнителей вообще не искал. Агентов безопасней набирать лично. В глаза посмотреть, прокачать сразу на жадность, глупость. Паспорта «пробить». И лишь потом выпускать на дело.
Идеальным кладменом в их деле считаются подростки, однако Гаврила с малолетками дела вести не любил. Ненадежный народ, безответственный. Выпить любят «для храбрости», а на пьяную голову подставиться легче легкого. Он предпочитал: пусть меньше, да лучше. И чтоб исполнитель совсем никаких подозрений не вызывал. Поэтому сеть свою сплел из сотрудников совсем нетипичных. И очень своим ноу-хау гордился.
Единственная сложность вечные перепады настроения и капризы. Но к этому он привык. Что поделаешь: специфика особенного женского коллектива.
* * *
Надюшка редко Диму о чем-то просила.
Но если чего захотела попробуй не исполни.
Зима в этом году выдалась тусклая, мрачная. Вместо снега ледяной дождь, солнца нет. Вот Митрофанова и начала еще в ноябре мечтать про «настоящее новогоднее чудо».
То бишь на балет «Щелкунчик» сходить. Нет бы в демократичные «Стасик» или в Кремлевский дворец именно в Главный театр. Еще и в праздничный вечер тридцать первого декабря.
Официальные дни продаж Дима прощелкал. Да и не настолько был готов исполнять капризы любимой, чтоб почти сутки в очереди толкаться, на переклички приходить. Вариант через спекулянтов с переплатой в тысячу процентов тоже сразу отмел. Многочисленные нужные знакомые охотно предлагали «Ленком», Театр наций и даже «Спартака» в Большом, но в ответ на просьбу о новогоднем «Щелкунчике» только разводили руками. А Митрофанова (капризная она стала в последнее время) грустно зудела; вот опять праздничная ночь будет такая, как в прошлом году и позапрошлом. Она даже новый вариант оливье не станет придумывать приготовит самый простецкий, с вареной курицей.
Диме очень хотелось, чтобы в глазах у подруги зажглись счастливые искры, поэтому охотиться продолжал. Сайт Главного театра теперь всегда открытым держал в фоновом режиме. Несколько раз в час заглядывал и иногда шальные лишние билеты там показывались. Но мигом улетали даже в корзину положить не успевал.
Сегодня сидел в редакции, в своем кабинетике. Кропал очередной шедевр, как добрые люди лося спасали бестолковый вышел на тонкий лед водохранилища и провалился под воду. Текст шел трудно, со скрипом (надоела уже до смерти беззубая журналистика). То и дело отвлекался, открывал театральный сайт не зажжется ли вместо унылого «билетов нет» заветная синяя плашечка с надписью «Выбрать места»?
В пять вечера удалось выловить два кресла на третьем ярусе. Но едва схватил паспорт вбивать данные (билеты строго именные) в корзине уже пусто. Спекулянты перехватили.
Ладно. Сам виноват. Надо было предусмотреть.
Выписал номер своего и Надькиного документа на отдельный листок, положил рядом с компьютером. Продолжил живописать, как сохатого и едой приманивали, и ремнями тянули. Параллельно думал над заголовком (в голове пока что вертелась абсолютно идиотская фраза: «Милый лось, топиться брось»). Даже воевать с сайтом Главного театра и то казалось интереснее.
В шесть вечера экран снова радостно подмигнул: билеты в продаже! Яростно кликнул на «купить» и вдруг из коридора вопль:
Дмитрий!
Голос отчаянный, женский. Топот ног, возня. Мужской неразборчивый бубнеж.
В любой иной ситуации мигом бы выскочил посмотреть, в чем дело. Но сейчас не шелохнулся. Вбил данные паспортов, нажал «оплатить». Ура открылась платежная страница. Значит, билеты по-прежнему в корзине. Руки подрагивали это надо настолько разволноваться из-за театра!
Ввел данные карты, выдохнул заказ оплачен. Партер, седьмой ряд, середина. А в коридоре по-прежнему суета. Женский голос молит, мужик в ответ отвечает агрессивно. Прежде чем выглянуть, Дима убедился: билеты реально у него, пришли на электронную почту.
Лишь тогда он открыл дверь. Батюшки! Охранник (бестолковый бугай, что вход в редакцию охраняет) по коридору женщину волочет. Та упирается, пытается пнуть, укусить. Зрителей никого в предпраздничный день сотрудники на работе не задерживаются.
Женщина углядела его, узнала, воспрянула:
Дмитрий! Спасите меня!
В чем дело? кинулся он к охраннику.
Да охренела совсем! пропыхтел тот. К тебе рвалась, я не пустил. Так она под турникетом пролезла. Сейчас ее в полицию сдам!
Чего мне-то не позвонил? нахмурился Дима.
Так набирал сто раз! И я, и она!
Только сейчас Полуянов вспомнил: сам и выдернул служебный аппарат из розетки, чтоб не мешали работать над текстом. А главное, охотиться на билеты.
Отпусти ее, велел охраннику.
Некрасиво получилось. Женщина в возрасте, на вид не сумасшедшая. И глаза заплаканы.
Приношу свои извинения, произнес он виновато. На ретивого служителя цыкнул: Сгинь!
Мне ее паспортные данные нужны!
Скажу тебе потом.
Провел посетительницу в кабинет. Быстренько закрыл сайт театра (билетами там уже и не пахло). Предложил:
Чаю? Кофе?
Ничего мне не надо, всхлипнула женщина и сложила руки в умоляющем жесте, я за шестьсот километров к вам приехала. Горе у меня. Помочь некому. Вы последняя надежда.
* * *
Соседи ее сына с детства прикладывали: шизанутый. Вел себя мальчик, и правда, не как другие дети. Обычные-то озоровали, яблоки тырили по соседским дворам. А Паша лет с пяти всюду таскался с фотоаппаратом. Тогда у них еще старенькая «мыльница» была, и к любым праздникам сынок просил лишь одно: купить ему побольше фотопленки. Поначалу в кадр попадало стандартное: закаты, интерьеры, коты, собаки. Случайные прохожие, детишки из их поселка. Она сама. Но щелкать все подряд очень скоро перестал. Тратил по много кадров, чтоб передать одиночество израненного кленового листка на осеннем ветру. Или печаль в глазах у соседки старухи, что пережила войну и сейчас тяжко болела.
Елену Юрьевну настораживало: почему сына тянет к грустному? Мальчик и сказки не любил предпочитал страшилки о мертвецах или ведьмах. На детских праздниках никогда в общей толпе не веселился, забивался в уголок, сидел в одиночестве.
Она даже к психиатру в райцентр ребенка таскала, но врач (меланхоличный пожилой дядька) принял сторону Павла. Сказал назидательно:
С головой у него все в порядке. А по поводу творческих предпочтений я так скажу: счастье оно всегда одинаковое и глупое. Зато в горе много неожиданных, ярких граней. Так что пусть фотографирует, что хочет, не подрезайте ребенку крылья.
Мальчик рос, продолжал увлекаться фотографией, и оптимизма в его работах не прибавлялось. То на кладбище с фотоаппаратом болтается, то на руинах соседского сгоревшего дома. Снимает в деталях покосившийся могильный крест или почернелую балку.
Елена Юрьевна пыталась сына переубеждать:
Кому твоя тоска нужна? Фотограф людей радовать должен!
Но Паша только отмахивался:
А я на свадьбах снимать не хочу.
Поступил в институт (самый простой только чтобы в армию не забрали) и продолжал все свободное время тратить на поиски трагических ракурсов.
Мрачные его снимки, вопреки прогнозам мамы, имели определенный успех. В социальных сетях изрядно подписчиков, цикл «После аварии» премию получил. И клиенты появились. Паша оборудовал в доме студию, и туда частенько являлись ярко накрашенные девицы. Для них он делал красивые студийные снимки. Но фотографировать за деньги ему не слишком нравилось. Куда более счастливым выглядел, когда приводил в дом моделей, несомненно, бесплатных жутких бомжих. Одноногую цыганку. Бедно одетую толстуху, всю в пятнах витилиго.
Елена Юрьевна асоциальных гостей не выгоняла, но всегда была начеку: чтоб из студии ни ногой и ничего стырить не попробовали. Как сын из дома обязательно в фотографической комнате тщательная уборка с хлоркой.
В начале лета Пашка привел в дом совсем девчонку. Тощая, как олененок, глаза голодные. Да еще беременная.
Елена Юрьевна с неприятными моделями сына старалась не общаться, но тут не удержалась. Когда столкнулись во дворе, спросила строго:
Сколько лет тебе?
Семнадцать! пропищала та.
А беременна от кого?
Та не знаю, отозвалась беспечно. Я с двоими встречалась. Только оба сбежали все равно!
Звали юную гуляку, как ее саму Леной. И в отличие от разовых гостей она в их дом зачастила. Пашка (мать подглядывала) в каком только виде ее не снимал! В алом покрывале. С руками связанными. Или вовсе голую.
Ты, что ли, влюблен? пытала мать.
Сын усмехался:
С ума сошла? Ленка просто очень фотогенична.
Елена Юрьевна стала по своим каналам справки наводить и выяснила: девчонка из соседнего поселка, Грушевки. Семья неблагополучная: отец в тюрьме, мать пьет. Но больше всего беспокоило: обычно-то модели единственный раз в их доме появлялись, а потом исчезали навсегда. А Ленка чуть ни каждый день захаживала. Да еще, нахалка эдакая, пыталась в их жизни участвовать. То сорняки возьмется пропалывать, то Пашку уговорила вешалку в коридоре переставить.
Не от тебя ли она беременная? спросила однажды Елена Юрьевна.
Сын поперхнулся:
Матушка! Не путайте, пожалуйста, сексуальную привлекательность и творческий интерес.
Елена Юрьевна, и правда, сколько ни присматривалась, никогда не замечала, чтоб ворковал с юной гостьей или хотя бы обнял. На ночь девица в их доме тоже не оставалась. Приезжала всегда днем (когда лучше свет). И домой (даже если заканчивали съемки в сумерках) Паша сроду ее не провожал Ленка топала в свою Грушевку одна через лесок в любую погоду.
Однажды (мать подслушала) юница взялась ее сыночка жизни учить. Слова говорила, в принципе, правильные. С его талантом, мол, огромную деньгу можно зашибать, а он, дурак, на глупости время тратит. Если она сама подобные разговоры заводила, Пашка сходу обрывал. Но Ленке взялся объяснять, да как по-глупому! Миссионер он, вот как. Ты, мол, своей красоты не видишь, а я ее всем показать пытаюсь.
Ясное дело, девица в его словах совсем другое услышала, и Пашу с удвоенной энергией обхаживать начала. Юбки еще короче, взгляды все более соблазнительные. Пирожков самолепных кривобоких притащила (Елена Юрьевна их собаке отдала).
Не покупайся! убеждала она сына.
Пашка заверял:
Не боись. Я просто ее наблюдаю. Как забавную зверушку.
Соседи, впрочем, другое видели. Маркеловна из дома напротив даже предрекла:
Смотри: будешь дите чужое, нагулянное растить.
Но до счастливой (да и вообще никакой) семейной жизни дело не дошло.
Солнечным осенним вечером двадцать третьего сентября Ленка тщетно попыталась набиться на ужин, однако Паша отправил ее домой.
А утром в леске, чуть в стороне от дороги на Грушевку, нашли ее истерзанное тело. Двадцать пять ножевых.
В убийстве обвинили Пашку.
* * *
Подумать только: мать того самого Климентьева!
Дима о деле фотографа из поселка Боровое Брянской области знал.
Было оно на слуху благодаря бывшей его практикантке, Ксюше Кременской из газеты «XXL». Прочие средства массовой информации про убийство скромно в криминальной хронике упомянули, а Ксюша подняла дикий хайп. И на всю страну объявила Павла маньяком.
Недальновидные коллеги, а за ними и блогеры громкую версию с удовольствием поддержали. Хотя маньяк это всегда серия, а убийство случилось одно.
Но Ксюша под свои обвинения постаралась как могла подвести научную базу.
Съездила в поселок Боровое, где жил Климентьев. Покрутилась вокруг дома, поболтала с соседями и громыхнула в своей газетенке версией: предположительно (любимое ее словечко, ибо убедительных доказательств девушка представить никогда не могла) жертв Павла было больше.
Поселок маленький любой, кто из рамок выбивается, здесь словно для быка красная тряпка. Местные горячо осуждали страсть Павла приглашать для съемок асоциальных личностей. Видно, и пустил кто-то слух, будто он своих моделей после фотосессии убивает. Кто, мол, станет искать цыганку или бомжа? А у Климентьевых свой дом, огород, тела можно там закопать.
Ксюша версию с удовольствием растиражировала.
Статья ее собрала массу комментариев. Никаких новых обвинений Павлу, впрочем, не предъявили. Действительно, глупость: трупы на собственном участке прятать.
Горе-журналистка выждала: не подадут ли Климентьев или его родственники в суд за клевету? А когда иска не последовало и хайп слегка утих, разразилась новой теорией: Павел, оказывается, не просто бомжей убивал, а исключительно беременных, не устроенных в жизни женщин. Причем охотился за ними по всей стране. Так что следствию обязательно надо проверить его причастность к подобным преступлениям.