Считается, что вскоре после войны, в 1945 и в 1947 годах, Сталин перенес либо инфаркт, либо серию микроинсультов. В отсутствие какой-либо достоверной информации в западной прессе появилось несколько статей с домыслами о его пошатнувшемся здоровье. В октябре 1945 года в Chicago Tribune, Paris Press и Newsweek одновременно были опубликованы заявления, что на Потсдамской конференции летом прошлого года во время своей первой и единственной встречи с президентом Трумэном Сталин перенес два сердечных приступа. 11 ноября французский журнал Bref сообщил, что 13 сентября у Сталина произошел инфаркт и что он уединился на Черном море, чтобы составить свое политическое «завещание»{6}. Что происходило на самом деле, установить сложно. 24 и 25 октября в Сочи Сталин лично приветствовал американского посла Аверелла Гарримана, и именно Гарриман заверил журналистов, что «генералиссимус Сталин находится в добром здравии и слухи о его болезни не имеют никаких оснований»{7}.
Тем не менее в послевоенные годы здоровье Сталина продолжало ухудшаться. Один иностранный дипломат, встречавшийся с ним в июне 1947 года, был поражен тем, насколько Сталин сдал с момента окончания войны. Теперь он выглядел «старым, очень уставшим человеком»{8}. По словам российского историка Дмитрия Волкогонова, Сталин как минимум трижды падал в своем кабинете: два раза на глазах у Поскребышева и один раз в присутствии членов Политбюро. Волкогонов описывал эти приступы как внезапные спазмы сосудов{9}. 19 января 1952 года, во время последнего осмотра у личного врача, кардиолога Владимира Виноградова, тот настоятельно рекомендовал Сталину поберечь себя. Вождь счел совет оскорбительным и пришел в ярость. Об этом не могло идти речи. (Позднее, осенью 1952 года, Виноградов был арестован по «делу врачей».)
Тем не менее нельзя сказать, что Сталин абсолютно пренебрегал своим здоровьем. Начиная с 1945 года (сразу после окончания войны) он ежегодно выезжал из Москвы на все более продолжительное время вначале на два-три месяца, а затем, в 1950-м и 1951-м, на четыре с половиной. Он предпочитал жить и работать в более спокойной обстановке на одной из своих южных дач, где теплая погода и привычный кавказский климат придавали ему сил{10}. Находясь там, он имел возможность знакомиться с докладами и телеграммами, но при этом населению страны никогда не сообщали, что Сталина нет в Кремле. Изредка он все же следовал рекомендациям доктора Виноградова. Будучи заядлым курильщиком и постоянно имея под рукой набитую табаком трубку, он тем самым усугублял свою гипертонию и бросил курить лишь в начале 1952 года. К этому времени он также отказался от посещения парной, так как сидение в бане повышало его кровяное давление. Для лечения гипертонии он любил перед обедом выпить стакан кипяченой воды с несколькими каплями йода совершенно бесполезная попытка самолечения.
К 1950 году на Западе многие интересовались здоровьем Сталина. На этом фоне рождались самые замысловатые слухи о его серьезной болезни или даже смерти. В марте, после того как Сталин не выступил с обычной предвыборной речью[1], посольство США в Москве доложило в Вашингтон, что, возможно, у Сталина рак горла. Двумя годами позже, в январе 1952-го, американское посольство в Варшаве сообщало, что Сталин заболел, передав бразды правления «Берии, Маленкову и Молотову или Швернику»{11}. Три недели спустя посольство США в Анкаре докладывало, что турецкий премьер-министр Аднан Мендерес уведомил американского посла о перехваченном из польского посольства сообщении о том, что Сталин «серьезно болен»{12}. Еще через два дня посольство США в Москве упоминало газетные сообщения из Амстердама о том, что после перенесенной 19 декабря 1951 года операции на сердце состояние здоровья Сталина продолжает ухудшаться. Утверждалось также, что МИД в Москве предупредил сотрудников советского посольства в Амстердаме о том, что Сталин «уже не молодой человек», поэтому они «не должны тревожиться из-за перенесенной им успешной операции на сердце» и «могут ожидать подобных новостей в будущем, учитывая его возраст»{13}. Тем не менее в той же телеграмме американские дипломаты добавляли, что 21 января Сталин посетил ежегодную церемонию по случаю очередной годовщины смерти Ленина в Большом театре, на которой, как позднее напишет корреспондент The New York Times Гаррисон Солсбери, Сталин выглядел «совершенно здоровым и был в прекрасном настроении»{14}. 4 февраля только что вернувшийся из Москвы бывший посол США адмирал Алан Кирк встретился с президентом Трумэном. Когда речь зашла о Сталине, посол подтвердил, что не располагает «конкретными сведениями об ухудшении [его] здоровья»{15}. Американцы хватались за любую соломинку.
Солсбери внимательно следил за всеми подобными слухами. 27 февраля 1952 года он направил в свою нью-йоркскую редакцию письмо вероятно, оно было переправлено через границу безопасным способом, в обход советских контролирующих органов, в котором писал, что попытается уведомить их кодированным сообщением, если узнает о смерти Сталина до того, как об этом будет объявлено официально. «Откровенно говоря, добавляет он, я думаю, есть примерно один шанс из тысячи, что какая-то информация появится до официального заявления, а такое заявление почти наверняка появится за границей сразу же после того, как это произойдет внутри страны». Он также призвал своих коллег «консультироваться [с ним], прежде чем отдавать в печать какие-либо слухи [о здоровье Сталина], вроде всяких глупостей из Амстердама, опубликованных AP [Associated Press]»{16}.
Западные дипломаты оставались настороже в ожидании возможных перемен в самочувствии Сталина. В июне того же года посол США Джордж Кеннан сообщил в Вашингтон, что, по слухам, в ближайшее время Сталина заменят Вячеслав Молотов и Андрей Вышинский и что негласно распространяется распоряжение убирать развешанные повсюду портреты Сталина. Подобные разговоры навели Кеннана на мысль, что Сталин постепенно снимает с себя как минимум какую-то часть полномочий и что «его участие в общественной жизни становится нерегулярным и довольно поверхностным в сравнении с довоенным и военным периодом». Кеннан, который всегда выделялся среди остальных американских дипломатов философским складом ума, не мог удержаться от замечания об удивительном долголетии сталинских «соратников». «Причуды и превратности природы, как мне кажется, неестественно долго обходили эту группу людей стороной. Пришло время, когда природа должна сыграть свою любимую шутку, и ее последствия могут весьма отличаться от того, чего мы ожидаем»{17}. Природа действительно вмешается, но это случится только через семь месяцев.
Тем летом американские военные атташе, присутствовавшие на параде на Красной площади, докладывали Кеннану, что вместо Сталина на трибуне Мавзолея, возможно, стоял его двойник; «прочие члены Политбюро казалось, не обращали на него внимания и бесцеремонно общались между собой в его присутствии»{18}. Кеннан был достаточно умен, чтобы не принять всерьез подобное сообщение, хотя мнение, что Сталин иногда использует двойников, было широко распространено. Кеннан с нетерпением ждал вестей от нового французского посла Луи Жокса, который совсем недавно, в августе, лично встречался со Сталиным в Кремле. Жоксу и его коллегам показалось, что Сталин «выглядел очень постаревшим. По их словам, его волосы были гораздо реже, чем на портретах, лицо покрыто морщинами, а рост оказался намного меньше, чем они ожидали. У них сложилось впечатление, что его левая рука шевелится с заметным усилием и вообще все движения даются ему с большим трудом и выглядят судорожными». По завершении встречи у них осталось отчетливое ощущение, что «перед ними старик»{19}.
Тем не менее описания внешности и энергичности Сталина в последние недели жизни нередко противоречили друг другу. Светлана Аллилуева последний раз виделась со своим отцом в день его рождения 21 декабря 1952 года. Она отметила, как «он плохо выглядел в этот день»{20}. Последними иностранцами, лично видевшими Сталина, были недавно назначенный посол Аргентины Луис Браво, посол Индии Кумар Падма Шивашанкара Менон, а также индийский борец за мир доктор Сайфуддин Китчлу. Браво беседовал со Сталиным 7 февраля 1953 года в течение получаса. По его словам, тот был «в отличной физической и умственной форме», несмотря на свой глубокий возраст{21}. 17 февраля Сталин лично приветствовал Менона и Китчлу. Его беседа с Меноном длилась полчаса, а затем больше часа он общался с Китчлу, которому только что была вручена Сталинская премия «За укрепление мира между народами»{22}. Сталин и здесь произвел на обоих впечатление человека, обладающего «превосходным здоровьем, ясным умом и [пребывающего] в прекрасном расположении духа»{23}. Трудно понять, чему из сказанного можно верить. Вероятно, оба дипломата сторонники прогрессивных взглядов с определенными симпатиями к советскому режиму выдавали желаемое за действительное и не собирались распространяться о том, что здоровье Сталина пошатнулось. Реальное положение дел совсем скоро окажется в центре внимания мировой общественности{24}.
Вечером в субботу 28 февраля 1953 года Сталин устроил в Кремле посиделки в узком кругу, после чего отправился с гостями на так называемую Ближнюю дачу, расположенную в московском пригороде Кунцево. В последние годы жизни Сталин проводил здесь почти все свободное время. На территории Ближней дачи имелись розовый сад, небольшой пруд, окруженный лимонными деревьями и яблонями, и даже грядка для выращивания арбузов, чем Сталин любил заниматься на досуге. Прибывшие гости первым делом попадали в прихожую, по обеим сторонам которой располагались две раздевалки. Дверь налево вела в кабинет Сталина, где стоял огромный стол, на котором во время войны раскладывались военные карты. Сталин часто спал на диване в этом кабинете. За другой дверью, расположенной справа, начинался длинный и довольно узкий коридор, по правой стороне которого располагались две спальни. Коридор выходил на просторную открытую веранду, где Сталин иногда проводил время зимой, укутавшись в овечий тулуп и надев меховую шапку и традиционные русские валенки. Средняя дверь прихожей вела в большой прямоугольный банкетный зал, пространство которого было организовано вокруг длинного полированного стола. Именно здесь Сталин проводил торжественные банкеты или принимал членов Политбюро для заседаний и ночных обедов. Единственным украшением скромно обставленного зала со стандартными люстрами и узорчатыми коврами были два портрета на стенах Ленина и Горького. Спальня Сталина примыкала к столовой с другой стороны, и в нее можно было войти через почти незаметную дверь, вмонтированную в стену. В спальне находились кровать, два небольших шкафа и раковина. С противоположной стороны располагалась большая кухня с вместительной печью для выпечки хлеба, скрытой за деревянной перегородкой. Когда приступы радикулита становились особенно болезненны, Сталин любил, сняв одежду, вытянуться на закрепленной над печью доске в надежде, что тепло принесет ему облегчение.
Второй этаж, куда можно было подняться на лифте, был построен специально для дочери и ее семьи, но едва ли она задерживалась там, а сам Сталин редко туда поднимался. Большую часть времени обе комнаты стояли пустыми и неосвещенными.
Дача была задумана как место, где Сталин мог расслабиться, отвлечься от дел, прогуливаясь среди деревьев и кустов роз или кормя птиц. Время от времени он принимал здесь правительственных чиновников, а иногда и иностранных гостей, таких как Мао Цзэдун в конце 1940-х годов или Уинстон Черчилль, который останавливался на даче во время своего первого визита в Москву во время войны. В августе 1942 года он подарил Сталину радио, которое стало одним из предметов обихода. Когда Светлана Аллилуева в последний раз виделась со своим отцом, заурядные украшения на стенах неприятно поразили ее: «Странно все в комнате эти дурацкие портреты писателей на стенах, эти "Запорожцы", эти детские фотографии из журналов». У Сталина была привычка вырезать фотографии и иллюстрации из журналов, а затем развешивать их на стенах дачи. «А впрочем, продолжает его дочь, что странного: захотелось человеку, чтобы стены не были голыми; а повесить хоть одну из тысяч дарившихся ему картин он не считал возможным». После встречи с отцом она уехала расстроенная: он выглядел неважно и дача произвела на нее гнетущее впечатление{25}.
Сталин не любил быть один. Как вспоминал о нем Хрущев, «требовалось как-то занять Сталина, чтобы он не страдал, не тяготился одиночеством, не боялся его»{26}. Но в любой момент он мог созвать членов своего внутреннего круга, чтобы они составили ему компанию. Как уже нередко бывало, в ту роковую субботнюю ночь в Кремле Маленков, Берия, Булганин и Хрущев вместе со Сталиным смотрели фильм. Еще двое из числа давних приближенных не получили приглашения: отсутствовали Вячеслав Молотов и Анастас Микоян. В это время они находились в опале.
После того как фильм закончился, четверо «соратников» выехали в Кунцево, чтобы составить Сталину компанию за ужином. Они пробыли там до самого утра. Это не было чем-то необычным, ведь Сталин любил задерживать их у себя на долгие часы, после чего отправлялся спать до обеда следующего дня. И на этот раз, по словам Хрущева, Сталин «был навеселе, в очень хорошем расположении духа». Он проводил их до дверей, в шутку по-дружески ткнул Хрущева пальцем в живот, назвав Микитой. «Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались. Мы уехали в хорошем настроении» Берия с Маленковым в одной машине, Хрущев с Булганиным в другой, «потому что ничего плохого за обедом не случилось»{27}. Было пять или шесть часов утра.
Однако следующий день, воскресенье, начался необычно. По заведенному Сталиным распорядку охранники и обслуга ожидали, что часов в одиннадцать или двенадцать дня он вызовет их и попросит принести чаю или подать завтрак. Согласно протоколу, сотрудникам дачи было строго приказано не заходить в его помещения без приглашения, и нарушить правило они могли только на свой страх и риск. Но никаких звонков от Сталина не поступало, и из его комнат не было слышно никаких звуков ни шума шагов, ни покашливания. Охрана продолжала ждать. После обеда они заметили, что в его комнатах горит свет. Ближе к вечеру охранники снаружи тоже видели свет из окна. Но вызовов от Сталина по-прежнему не поступало, он не просил ни чая, ни еды. По соображениям безопасности Сталин предпочитал спать в разных комнатах, полагая, что таким образом сможет запутать возможных убийц. Но эта предосторожность сбивала с толку его охрану, которая никогда не знала, где он проводит ночь.
По словам Хрущева, охранники не связались с начальством для получения инструкций и не подумали поднять тревогу, заподозрив, что со Сталиным что-то неладно. Хрущеву показалось странным, что от Сталина весь день не было звонка. Отсутствие новостей с Ближней дачи выглядело очень необычно, но, судя по всему, Хрущев не стал никому звонить и выяснять, в чем дело. После некоторых колебаний он сам отправился спать.