Тони Бранто
Волчье кладбище
© Бранто Т., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Моему дорогому, чуткому, любимому лучшему другу Антону
Глава 1
Лес и его обитатели
В горящих латунью ажурных кронах пели птицы, откуда-то доносились истерические вскрики, словно неподалёку находилась пыточная комната. Человеческие вопли на фоне щебета зарянки с крапивником звучали нелепо и кощунственно, как похоронный марш Шопена на свадьбе.
Я могу проспать и до обеда, если не разбудят. До одиннадцати могу точно. А эти вопли начались едва рассвело, они ещё не стали словами, но уже портили очарование свежего утра. Ковёр сырой зелени и почвы студил разогретое хмелем тело, и пробуждалось мне долго и неохотно. Вчерашняя усталость бесследно исчезла, будто бы просочилась через лопатки куда-то в материнскую породу, а земля словно напоила взамен своей энергией. Но как только я открыл глаза, деревья толпа стройных великанов завели хоровод. Вдобавок мучила сухость во рту и желудок отзывался голодным рыком.
Посторонний гам, сложившись из отдельных воплей в чью-то ругань, поменял своё направление, теперь он доносился не от здания университета, а со стороны обветшалой церкви, куда мои ноги как раз указывали. Я приподнял голову довольно резко проверить обстановку. Глаза уже привыкли, но голову не стоило так дёргать. Поборов боль, я стал прислушиваться. Что за базар там устроили? Стая тетеревов токовала бы гармоничнее. Паразиты!
Я умостил голову обратно в смятую влажную траву и сделал глубокий вдох, затем долгий выдох, пока лёгкие не опустели, и в таком состоянии задержал дыхание. Около минуты я лежал, очищаясь, наблюдая кленовые макушки и как их обволакивал туман, приглушая утренний свет, а когда наконец вдохнул, кровь теплом разлилась по рукам и ногам, приятно ударила в голову.
Поражаюсь, как место, наречённое Волчьим кладбищем, может не просто источать жизненную силу, а казаться наипрекраснейшим в целом свете. Прежде, по легендам, в этом лесу обитали волки-оборотни, которые нападали на людей и скот в окрестных деревнях. Говорят, многие и теперь натыкались на кости жертв. Как начинающий историк, я должен бы отбросить тревожные небылицы и предположить, что на этом месте, вероятнее всего, было древнее поселение племени, чьим тотемным животным был волк, а отзвуки памяти давнего прошлого уже послужили рождению легенд.
Ну да, должен бы. Только я не любитель развесистой клюквы. Тумана в лесу и без неё хватает. И вообще, мне ли не знать правды?
Лес разделяет деревню с университетом, и не удивлюсь, если он ещё до коронации Виктории служил местом встреч студентов с деревенскими юными особами. Итог этих свиданий, как в итонском пристенке[1], всегда был предопределён. Но стремление выскочить замуж за отпрыска богатого сквайра не угасло и по сей день. Это викторианские студиозусы прозвали лес Волчьим кладбищем. Волчьим, потому что в Древнем Риме волчицами звали падших женщин, а студенты Роданфорда никак латынь изучают. «Кладбище» уже потом родилось. Восемнадцатилетние Мефистофели заманивали глупышек в лес конфетами из воздуха. С восходом их коварный обман вскрывался, и девичьи души гибли вновь и вновь. Опера да и только.
А ещё говорят, в цинизме никакой романтики.
Собравшись, я приподнялся на локтях. То, что открылось взору, меня вполне устроило. Шекспир сказал бы: «Он на полу и пьян от слёз»[2], и горько бы ошибся. Земляное ложе моё теплее, чем камень под коленями Ромео, а хмель во мне самый будничный. И сочувствия сердец у нас нет. Я даже имени её имени не помню, моё, слава богу, всегда при мне. Даже лица сейчас его полностью скрывали волосы, длинные, почти как у богини Сиф, но не золотые, а смоляные, как у меня самого. Маленькая ведьмочка. Свернулась в клубок, греясь ладонями и левой щекой о мой живот.
Вот опять, со стороны церкви. Как будто правый и левый клиросы затеяли состязание, кто кого перебранит. Уже в тот миг я понимал: это за нами. Ну и что с того? Я опустил руку в карман, достал сигареты и спички, закурил. Завтракать, подсказывал рассудок, мы сегодня будем без всякого удовольствия.
Слева из-за небольшого усыпанного синеглазым анемоном взгорка лениво поднялась и замаячила в потягивании чья-то фигура. Это Питер, во всей своей красе. Его взгляд был так же устремлён в сторону церкви.
Похоже, Дарт подсуетился, сказал он.
Последовал долгий зевок.
Похоже на то.
Есть ещё?
Я вновь достал пачку. Питер бодрой рысцой протрусил через вершину холма, взял сигарету.
Кто она?
Понятия не имею, честно сказал я.
Красивая.
Ага. Очень.
Как зовут?
Джульетта, сказал я.
А красиво зовут.
Ага.
Питер поставил одну ногу на камень, затянулся и произнёс, пуская дым:
Макс! Ах, это имя гибель для неё[3]
Она его не помнит, перебил я.
Питер покачал головой. Затем склонился над Джульеттой и громко вдохнул раздувшимися, как у лошади, ноздрями. Я нахмурился.
Иди к чёрту, приятель! Нечего тут нюхать.
На хмель непохоже Помнит она тебя. Ещё с мамой познакомит. Питер снова вдохнул. Бычий член[4], конфеты!
Иди ты!
Полипы у тебя, что ли? Сам понюхай!
Я склонился над Джульеттой и потянул носом. Приторно пахло ванилью, словно в кондитерской.
Повезло. Молочный кипень. Мне достался Erasmic[5].
Она бреется? ухмыльнулся я.
Как пить дать, у отца одолжила. Непохожа на дорогую штучку. Думаю, на мыло талонов не хватает[6].
Я мрачно кивнул.
Что будем делать? спросил Питер.
Будить.
Мы докурили и потушили окурки о землю. Питер помчался за бугор к своей спящей красавице. Голоса приближались. Я дотянулся до смятой рубахи. Как только пальцы не досчитались пуговицы на груди, с моего языка слетело горькое проклятие. Невезуха!
Я осторожным движением убрал волосы с лика моей нимфы. Великолепна почти. Как всегда, чего-то пилигриму моему не хватало. Хотя и кожа бледна, и овал прекрасен, и бутон шиповника её губ розовее не встречал Чтоб меня!
Бычий член! Подъём!
Возглас глашатая Питера прозвучал с холма. На его призыв, как зомби, восстали вокруг лесные твари. Из травы, из-за деревьев, земных горбов и камней, приходя в чувство, народ выползал, как растерянные оборотни в туманной чаще.
Нас засекли!
Поднялся визг. Барышни, кто в чём, повыскакивали и похватали свои тряпки. Как испуганные лани, знающие лазы из чащоб, они небольшим верещащим стадом бросились в сторону деревни. Вслед им полетели свист и пара скабрёзных окриков.
Моя Джульетта просыпаться не хотела, и я посадил её с собой рядом. Голова её тут же прильнула к моей груди. Я аккуратно коснулся ладонью тёплой щеки и приподнял её подбородок. Она открыла глаза, и суровая моя выдержка вмиг пошатнулась.
Макс Гарфилд, сказала она уверенно, пока я решал, что делать с только что поразившей меня мыслью.
Через секунду-две, когда отпустило, я сказал:
Светильник ночи сгорел дотла[7].
Ты прогоняешь меня? прозвучало растерянно.
Я нет. А они да.
Джульетта удивлённо глянула в сторону церкви, откуда уже ясно доносились порицания оскорблённых душ. Саму церковь мы не видели туман застлал всё вокруг, будто не деревья, а вулканы окружили нас, надышав дымом из фумарол[8].
Ты можешь пойти со мной к нам на завтрак, мама будет рада, сказала мне наяда. До занятий успеешь.
Твоя мама меня возненавидит, сделал я печальное лицо.
Она привстала, оправила подол лёгкого ситцевого платья цвета электрик и смахнула с него клочок травы.
Если не причешешь лохмы.
С быстротой ласточки она сорвала с моей щеки прилипший лист клёна, за ночь присохший к коже. От внезапной боли я прошипел сквозь зубы. Она хихикнула и залепила по больному месту пощёчину.
Так быстрее пройдёт. Клин клином.
Я кивнул. Тем более я это заслужил.
Привет маме!
Надеюсь, не услышала
Росные травы всколыхнулись. Лесной туман жадно проглотил девичий силуэт. Питер, как вперёдсмотрящий, продолжал наслаждаться видами со своего «вороньего гнезда». Он пританцовывал и напевал какой-то пошлый мотив. У взгорка, по-мальчишечьи сдабривая истошным смехом свои небылицы о проведённой ночи, стояли Тео с Гарри, к ним с разных направлений ползли Робин и Джо.
Я подтянулся последним.
Ты реально так и сказал ей «у тебя корзинка выпадает»?
Истеричные взрывы смеха летели из пасти Тео вместе со слюной и мерзким запахом.
Гарри на две головы выше каждого из нас довольно скалился.
Я что, говорю, впервые за орхидеями наведываюсь? сказал он басом. А она мне война, мол, мобилизация, тяжёлая работа А я ей да просто тебе на десяток годков больше, а то и на два. Рассказываешь мне тут!
Твою ж мать, от неё несло ещё на танцах. Тео глянул в мою сторону, но не найдя в моём лице поддержки, убрал широченную улыбку. Гарфилд, у тебя ещё остались?
Я достал сигареты, хотя мог и придержать. Тео редкостный геморрой.
И мне давай, сказал Гарри.
За Тео дососёшь. Я чиркнул спичкой.
Гарри не стал возражать. Такая честь выпала взять в рот обслюнявленный проректорским сынком окурок.
С высоты взгорка послышался свист на вступительный мотив Симфонии номер пять Бетховена. Мы взглянули на Питера и тут же услышали скрип ботинок по влажной зелени. Из дымчатой завесы к нам вышли три мрачных силуэта.
Ave, Caesar, morituri te salutant[9], произнёс негромко Робин.
Тишина повисла, от неё так давило и гудело в головном кочане, что хотелось уже быстрее со всем этим покончить.
Тео выпятил подбородок:
Где наш завтрак?
Его тон был привычным хамским. Не потому, что ни мы, его сверстники, ни девушки с танцев, ни его собственный отец и проректор университета Милек Кочински, стоявший в эту минуту перед ним, не были достойны хоть малой толики уважения. Тео просто не мог быть кем-то, кроме самого себя конченого выродка, испражнявшегося на весь мир. Когда он играл Ромео в роданфордской постановке, он играл конченого выродка Ромео; в «Макбете» от его героя с души воротило ещё до убийства короля.
Невысокая полноватая фигура Милека Кочински он стоял посередине выдвинулась вперёд. Обведя каждого тяжёлым взглядом, Кочински заявил:
Жду вас в главной аудитории через пятнадцать минут.
Высокий угрюмый силуэт справа, принадлежавший руководителю нашего факультета мистеру Дарту, обрёл голос:
Моего кабинета вполне хватит, сэр.
Нет. Не вполне. Я хочу собрать всех молокососов, повернулся к нему Кочински. И левое крыло зовите.
Так ведь ещё
Чёрт возьми, Дарт, делайте, что я сказал! Поднимите этих лодырей и притащите каждого!
Слушаюсь, сэр.
Пока Дарт с собачьей преданностью получал тумаки от начальства, я взглянул на третьего человека. Отец Лерри, подумал я, в своём подряснике и с птичьим лицом здорово походит на измождённого ястреба, рыщущего в поисках пищи. Если бы я не был атеистом, к этому типу я бы свой зад раскаиваться не притащил.
Несложно было догадаться, для чего Кочински ходил за священником. В начале первого семестра отец Лерри уже промывал скрупулёзно наши мозги своими екклезиастическими откровениями. Как мантру, мы должны были помнить о великом избранничестве и о том, что мы каким-то божеством целованы.
Должны были, но никто не помнил ни слова. В отличие от него, мы-то прекрасно знали, что не божество, а отцы платили за наше частное обучение. И хорошо платили. Откровенно говоря, столько, что за эти деньги бордель нам полагался прямо в здании университета, где-нибудь между столовой и кабинетом биологии. Чтобы не изнурять воздержанием наши молодые организмы. Даже в войну, рассказывал отец, батальону выдавали презервативы по два в неделю на каждого бойца.
А говорили, не попадёмся, сказал Джо, когда чёрный триумвират двинулся прочь.
Тео сверкнул глазами.
Иди проплачься! сплюнул он, отшвырнув недокуренную сигарету на сырую землю. За мной!
Его верный громила Гарри глянул на окурок с досадой. Гарри уродлив до боли в глазах. Рондо Хэттон[10], уверен, и тот был красивее. Но прыщи, огромная челюсть верзилы, узкий лоб и острая макушка на лысеющей в восемнадцать лет голове ничто по сравнению с тем, как разило от этого субъекта.
Однажды декабрьской ночью мы прокрались в комнату Тео и Гарри. Те были в отключке благодаря Питеру и снотворному, которое он стащил из медпункта и обманным манёвром подсыпал им во время ужина. Вчетвером мы вынесли огромную тушу Гарри в коридор, дотащили до душевой и уложили на холодный кафель. Вылили на тело два флакона мыла Cargo, баночная этикетка обещала подарить свежесть семи морей. Оттёрли его щётками для обуви и обдали горячей водой. Восставший из сна и тропической пенной свежести, Гарри пообещал разделаться с нами и свернуть наши поганые шеи. Зато весь следующий день мы наслаждались свежестью семи морей. Она щекотала ноздри всех без исключения в аудитории. Над проделкой смеялся даже Тео, а его смеху Гарри препятствовать не осмеливался, и шеи наши поганые остались целыми.
Глава 2
Парфянская стрела
Пока в главной аудитории нарастал галдёж, мы с Питером сидели в последнем ряду и обсуждали, какой захват в регби менее травматичен и более продуктивен верхний или средний. С нижним всё понятно в нас обоих по шести футов росту, поэтому нижний нам не удавался.
Важен вес, настаивал Питер. Сто пятьдесят пять фунтов идеально для среднего. И мало для верхнего.
Теоретически да, сказал я. Но при наличии воли к победе вес можно заменить скоростью.
Всё равно, проблема в реальности слишком большой разброс по весу. Мы почему с тобой укладываем друг друга и верхним, и средним мы одинаковой комплекции. А возьми хрюшку Мэтью его же только нижним!
Я мрачно кивнул:
Тому проще капкан выставить.
Питер рассмеялся. Спелая рожь, спадавшая с его головы, здорово перекликалась с утренними солнечными лучами. Этот свет через исполинские витражные окна наполнил залу майским золотом.
Мы с Питером играем на позициях столбов[11]. Питер левый открытый, я правый закрытый. Ирония жизни в том, что даже вне регби Питер открытый, а я закрытый. Он лучезарный парень с красивой улыбкой. Вдобавок талантливый актёр; у него заслуженное право первой руки в выборе себе ролей. Разумеется, в очереди после Тео.
Что до меня, я как запертая красивая дубовая дверь в мрачном коридоре. Всех привлекает, но ключ подобрать ни у кого не выходит. Я сам не открывал её лет десять. Да и затея, в общем, заранее провальная ключ я давно посеял, кажется, как раз когда война началась. Что-то во мне тогда сломалось. Как будто не по той дороге пошёл, и дальше только мрачнее и мрачнее. Эффект снежного кома.
Я ухмыльнулся, завидев входящего Мэтью. Его, как и остальных, вытащили из койки. Зрелище то ещё: красные, налитые, как помидоры, щёки подпирали круглые очки, рыжие волосы смяты в плохо пропечённый пудинг, ночная сорочка задралась на толстом пузе, её без конца и тщетно оправляли отёкшие рыхлые ручки. Натуральный Билли Бантер[12].
Мэтью прошёл вперёд к зубрилам из левого крыла. Казалось, его сейчас одышка одолеет (вначале спуск со второго этажа в тридцать три ступени, затем длинный коридор, да ещё люцифер Дарт подгоняет), и он разляжется на столе, как это обычно у него происходит по дороге из раздевалки до зрительской скамьи.
В середине аудитории расположился пуп земли Тео, его свита опустилась рядом. Показался Дарт и с ним последняя партия баранов. Наконец, двери в загон были закрыты, сие пафосное действие произвёл сам Милек Кочински. Отец Лерри и Дарт среди прочих преподавателей расположились позади кафедры. Питер украдкой указал на колени Дарта они сомкнулись с девичьей стыдливостью. Мы оба негромко посмеялись.