«Маверикс», напротив, загнаны в угол если они завтра проиграют, то вылетят. Джейсон Кидд держится спокойно, но видно, что он напряжен. Это больше, чем серия плей-офф, речь идет о защите чемпионского титула и, не в последнюю очередь, о большой сумме денег. Когда один из членов команды, Джейсон Терри, говорит, то несет полную ерунду, но его тон звучит увереннее, чем в прошлом году. Совсем иная атмосфера. Далласская газета требовала от «Маверикс» еще больше положиться на Дирка. Пока остальные члены команды играют спектакль перед прессой, Новицки продолжает тренироваться в закрытом боковом зале.
Пресс-секретари «Маверикс» не пускают меня, как они не пускают и других журналистов. «Дирк должен сосредоточиться», они говорят. «Он не болтает, говорит Томлин. Он бросает».
Кафедральный собор возможностей
5 мая 2012
Утром перед следующей игрой я прихожу к арене очень рано. У входа нет охраны как обычно, и я толкаю тяжелую металлическую дверь. Она не заперта. Ничего не зазвенело, не сработала сирена. На лестничной клетке нет ни души, даже в служебных помещениях. Под ногами хрустнула пустая упаковка из-под чего-то, пахнет холодным попкорном. Окрашенный бетон сияет, как будто его только что протерли перед грандиозным и решающим матчем. Я пробираюсь через раздвижные трибуны, отодвигаю черный занавес и вхожу в зал.
Внутри арены темно, горит только аварийное освещение. Кондиционер тихо потрескивает, прохладно, почти холодно. Под паркетом находится каток для хоккеистов «Даллас Старз». Я выхожу на край поля и удивляюсь собственному ощущению волнения. В полумраке огромная арена выглядит совсем иначе, чем во время проигранного матча несколько дней назад: шесть пустых уровней до потолка, ряды сидений вплоть до поля. Темные экраны нависают над полем, бесчисленные коробки свисают с потолка зала на тонких цепях и проволочных канатах. Высоко наверху почетные майки Роландо Блэкмана и Брэда Дэвиса, титулы чемпиона Западной конференции, победы дивизиона и, выше всего, баннер чемпионского титула «Маверикс».
Чемпион мира 2011
Я один, в полутьме, лишь несколько мест ВИП-ложи на противоположной стороне зала освещены. Я осматриваюсь вокруг, затем осторожно ступаю на паркетный пол, под моими ногами скрипит и потрескивает лакированная древесина. Я медленно иду по полю. Не ходить в уличной обуви. Тихо, но в воздухе витает предощущение мощного звука, напряжения. Сегодня вечером все будет сиять, переливаться и греметь. Я останавливаюсь в среднем круге. Если бы у меня был мяч, я бы бросил его я бы попал в корзину, я бы исполнил свою давнюю мечту.
Я поднимаюсь по ступеням трибуны, шаг за шагом, все выше и выше. В темноте задних рядов я открываю свой блокнот. Зал «Даллас Маверикс» неподвижно лежит подо мной. Для баскетболистов пустая арена особенное место. Мы знаем, как ощущаются тренировки, нехватка воздуха, жжение мышц, мы слышим скрип обуви. Звук мяча, проходящего через сетку.
Свисток. Свисток. Свисток.
Пустые залы это кафедральные соборы возможностей. Мы представляем себе, что может здесь происходить: решающие броски, великие победы, зрители, сидящие там, где теперь виднеются только серые ряды сидений. Я сижу в темноте и погружаюсь в свои воспоминания: все залы, вся боль, все проигранные матчи. Счастье. Я записываю в блокнот, как это могло бы быть, я заглядываю в другую жизнь. Все те мечты. Если бы я был другим игроком, немного выше, быстрее, гибче. Немного умнее, чуть сдержаннее. Свободный в мышлении, более актуальный в данный момент, менее увлеченный обычными повествовательными схемами: какого рода игроком я был, что для меня значил баскетбол и как я играл свои матчи, что было до и после и в моменты между ними. Паркет «Американ Эйрлайнс-центра» мерцал.
Внезапно зажигается свет. Щелк, щелк, щелк. Свет от прожекторов озаряет половину поля холодным синим цветом. Худой парень в униформе «Маверикс» идет, ведя мяч через паркет. Он останавливается перед письменным столом и осторожно поправляет сукно. На стеллаже лежат семь мячей. Парень берет их в руки один за другим, подбрасывает в воздух, крутит, проверяет давление. Лампы медленно нагреваются, свет становится теплее. Я остаюсь там, где был. Хотя мыслями я далеко.
Затем из туннеля появляются еще две фигуры: одна в подвернутых спортивных штанах, другая в джинсах, одна в униформе «Маверикс», другая в клетчатой рубашке. Дирк Новицки и Хольгер Гешвинднер. Тренер снимает куртку и вешает ее на стул во втором ряду, Новицки ставит бутылку с водой на пол на край поля. Он берет мяч, крутит его в руке, но выбирает другой. Затем они начинают.
Почти каждый бросок заканчивается попаданием. Новицки бросает направо и налево, из зоны и с двухочкового расстояния, с трехочкового слева, справа, с нулевого угла, из-за спины и с поворота, он оборачивает мяч вокруг своего тела, между бросками он приседает, он стучит мячом о землю, тук, тук, тук, регулирует свои шаги, тук тадамм, реагирует на невидимых противников, обходит их, как будто мимо него пролетают призраки прошлого. Грот. Крюэль. Духи будущего Ибака, Коллисон. В перерывах штрафные броски, снова и снова.
Гешвинднер снова и снова ловит мяч из-под сетки, только время от времени он четко показывает, что Новицки должен делать иначе: как нужно переставлять ноги, как раздвигать пальцы, как двигать корпусом, двигаясь в такт с мячом. С того места, где я сижу, невозможно услышать, о чем они говорят и говорят ли они друг с другом вообще, но их сконцентрированность ощущается и здесь, в темноте. Важный момент. Речь идет о сегодняшней игре, о исходе серии плей-офф, о защите чемпионского титула. Речь идет о прошлом, настоящем и последующих годах. Речь идет о мельчайших деталях, расположении корпуса, углах, положении пальцев. Это решающий момент, на кону стоит все, и никто, кроме меня, этого не видит.
Я сижу в темноте, как невидимка, с блокнотом на коленях и смотрю, как готовятся Дирк Новицки и Хольгер Гешвинднер.
3036 Мокинберд Лэйн
Гешвинднер и Новицки закончили тренировку, я жду несколько минут, затем выхожу из зала, а вскоре звонит телефон, это Гешвинднер. Он говорит, что получил мое сообщение, что около полудня он будет в «Старбакс» недалеко от Южного методистского университета.
«Приходите туда, говорит он. Тогда и поговорим».
Около полудня я выхожу из такси Хейла на Мокинберд Лэйн. Место встречи назначено в типичном торговом центре, какие можно найти в любой точке США: парковки, маникюрный салон, пиццерия, магазин мобильных телефонов и снова бесконечные парковки. Столбы прожекторов футбольного стадиона SMU возвышаются невдалеке над крышами, где-то шумит 75-е шоссе. Когда я вхожу в кафе, то сразу же вижу его: пожилой человек среди студентов с учебниками и MacBook. На Гешвинднере та же рубашка, что и в зале сегодня утром. Седые волосы, угловатое лицо, 67 лет, никакого лишнего веса. Перед ним лежат бумаги и документы, рядом стоят две или три кружки из-под кофе. Он сосредоточенно пишет в небольшой тетради: он похож на профессора германистики, Самоделкина, специалиста по древней истории, предсказателя будущего. Гешвинднер замечает меня, коротко кивает и жестом предлагает мне сесть. И спокойно продолжает писать. Я жду, его телефон звонит: «На работе», говорит он, слушает несколько секунд, кивая, затем вешает трубку. В какой-то момент я от смущения тоже достаю из сумки свой блокнот и записываю первое, что пришло в голову: на бумажных стаканчиках, стоящих между нами, написано «Вилли».
Мы с Хольгером Гешвинднером уже встречались раньше. В своей предыдущей книге о берлинской команде «Альба» я описывал мир профессиональных баскетболистов, ностальгируя по спорту. Митхат Демирель, спортивный директор клуба «Альба», раньше он был напарником Новицки и соседом по комнате в национальной сборной, всегда был умным стратегом. Они с Гешвинднером хорошо ладили, и Демирель почему-то тогда решил, что мы должны познакомиться друг с другом.
Его план тогда не очень сработал. Во время выездной игры берлинцев в Бамберге нас посадили рядом друг с другом, но никакого реального знакомства так и не случилось. В то время Гешвинднер жил в деревне в нескольких километрах от «Бамберга». На нем была ярко окрашенная фетровая шляпа, которая выглядела как-то по-дальневосточному (из Монголии, как он объяснил мне). Он весь вечер проходил в застегнутом пиджаке, казалось, что мыслями он где-то в другом месте. Игра была жалкой, односторонней, скучной, неритмичной неинтересная баскетбольная игра. Тренеры громко подсказывали все ходы, игроки неохотно и безуспешно их выполняли. Мы с Гешвинднером сидели рядом, но разговаривали мало. Я думал, что он был своего рода шутом, который видел правду и мог ее озвучить. Сначала я пытался что-то комментировать, но Гешвинднер в ответ только что-то недовольно пробормотал себе под нос. Что еще сказать об этой игре? Это была полная противоположность представлению Гешвинднера о баскетболе. После перерыва «Альба» шла позади, 31:51. Прежде чем мы успели опомниться, игра закончилась с катастрофическим счетом 52:103, Гешвинднер встал, чуть не раздавил мне руку, пожимая ее, и ушел.
Если кто-то соприкасался с Дирком Новицки, то уже не мог пройти равнодушно мимо этого человека. Гешвинднер считался его первооткрывателем, его покровителем, даже его создателем (если такое бывает). Но ему, похоже, не нравилось говорить о себе, он предпочитал держаться в тени. То, что мы знали о нем, было мозаикой заголовков и ключевых слов, связанных с его именем, таких как «наставник» и «исследователь», «паук» и «налоговое дело».
Он опередил свое время. Я знал, что когда-то он был игроком, на его счету шестьсот игр Бундеслиги, но в списках рекордсменов спорта всех времен его имя не значилось, потому что систематическое ведение статистических записей началось только в конце 1980-х годов. В лучшие дни Гешвинднера баскетбол в Германии не был достаточно распространен, и только после окончания его карьеры этот вид спорта стал популярным. Только после него появились профессиональные структуры.
Гешвинднер был игроком. Свой последний матч в Бундеслиге он сыграл в 1987 году, но и позже, в пятьдесят, он иногда участвовал в играх Юго-Восточной региональной лиги. Дирк и Гешвинднер встретились в 1993 году на выездной игре команды «Эггольсхайм» в Швайнфурте. Я точно не знал, чем Гешвинднер тогда занимался, что входило в сферу его профессиональных интересов. Управленческий консалтинг, как говорят некоторые, устранение неполадок по требованию компаний. Говорят, он решал проблемы, был человеком действия. После встречи с Дирком он разработал многоэтапный план, как сделать парня таким, каким он стал сегодня. Его методы включали в себя полный пакет, состоящий из математики, психологии, образования, дисциплины и убедительного безрассудства. Гешвинднер не был публичным человеком, его описывали как взбалмошного чудака, как доктора Франкенштейна, как безумного профессора. Мне хотелось спросить его об этом, но он был поглощен своими записями.
В «Старбакс» на Мокинберд Лэйн он, похоже, и не помнит нашу встречу прошлой зимой. По крайней мере, он предпочитает оставить любезности и продолжает писать. Юные бариста выкрикивают одно имя за другим.
«Джесси».
«Лаура».
«Высокий карамельный макиато для Марка!»
«Питер».
Сумасшедший проповедник входит в кафе и громко объявляет о конце света: «Народ, нас ждет погибель!» Гешвинднер сует тетрадь во внутренний карман пиджака, встает и смотрит на меня.
«Кофе?» спрашивает он.
«С удовольствием», говорю я.
Когда он возвращается с двумя чашками гранд латте, на стаканчиках снова значится «Вили», на этот раз с одной буквой «л». «Они не могут нормально написать Хольгер, говорит он, смеясь. Когда он смеется, внезапно выглядит как другой человек. Морщины на его лице больше не свидетельствуют о тревогах. А фамилию Гешвинднер тем более».
В результате разговора с Хольгером Гешвинднером можно предположить, почему Новицки так долго играет на высшем уровне. Можно предположить, но знать наверняка невозможно. Он кажется неприступным и общительным одновременно, рассказывает какие-то истории, но не личные. Сегодняшний матч плей-офф против «Оклахомы», кажется, не заставляет его нервничать, даже почти не интересует его.
Он здесь, чтобы корректировать броски Дирка, если это необходимо, и быть на месте, когда Дирк нуждается в нем.
«Речь идет о крошечных нюансах», говорит он.
Я пытаюсь объяснить ему, что меня интересует в Дирке Новицки, но кажется, будто Гешвинднер уже знает все мои мысли, давно ответил на все вопросы. Кажется, он думает быстрее, чем говорит. Он опускает информацию, которая ему кажется и так ясной. Он перепрыгивает с темы на тему, слишком быстро переключаются механизмы в его голове. Мы пролетаем через вселенную Гешвинднера, от Рильке до физики, Ницше и принципа неопределенности Гейзенберга. Если я думаю не в том направлении, он останавливает меня и говорит: «Не спешите». Когда мы вязнем, он говорит: «Да неважно» и переключается на следующую тему, которая кажется ему более важной. Время от времени Гешвинднер останавливается в середине предложения, вглядывается в пустоту над моей головой и записывает мысль в свой блокнот.
Иногда он открывает компьютер. На экране появляется нарисованная фигурка с точными пропорциями тела Дирка Новицки. Расчеты угла и кривой показывают, как выглядит идеальный бросок. Речь идет о том, как именно Новицки должен бросать, чтобы попадать в корзину, даже если он допускает ошибку. Гешвинднер вытаскивает лист бумаги из своей стопки и хватает мою ручку: он делает наброски формул и намечает формы, формулирует теории и тезисы, накидывает литературные ссылки на бумаге. В один момент он говорит о баскетболе, затем возвращается к геометрии, рисует эллипс и объясняет, что две точки этой формы всегда могут быть связаны друг с другом через периферию, независимо от того, что у них на пути. Это лучший способ описать отношения между ним и Дирком Новицки. «Достаточно близко, говорит он, но не слишком близко». Он усмехается моему раздраженному взгляду: «Настолько далеко, что достаточно близко?»
Он не уверен, можно ли вообще адекватно написать о Дирке Новицки. Есть ли подходящие слова для описания того, что парень делал годами. «Мальчик», говорит он. Для этого нужно изобрести свой собственный язык. «Дирк Новицки как экстремальный альпинист», объясняет он. Обычных предложений просто не хватит, чтобы объяснить невероятные физические и умственные способности. Чтобы оценить их по достоинству. «Когда ты находишься на высоте в шесть тысяч метров, говорит Гешвинднер, ты даже не знаешь, даже не понимаешь, какой цирк творится в голове». Я готовился к разговору о баскетболе и о житейской психологии, меня интересует биография, а он говорит аллегориями, тема спорта отходит на второй план.
Гешвинднер рассказывает, что всего несколько месяцев назад он сам был на пике Мера в Гималаях и что он путешествовал со своими друзьями Кендлом и Редером на самолете в Луклу, самый опасный аэропорт в мире, а затем в течение нескольких дней поднимался все выше и выше от лагеря к лагерю, от домика к домику. И то, что происходит в голове на пути к вершине в 6476 метров, это невероятное ощущение. «Трудно описать такие вещи». Это метафизика. Или религия. В зависимости от обстоятельств.
Такие игроки, как Дирк, в течение многих лет, в переносном смысле, находятся на высоте восьми тысяч метров. «Тем, кто имеет экстремальный опыт, прежде всего не хватает слов выразить это», говорит Гешвинднер. Гешвинднер смотрит на меня и указывает на мою тетрадь. «Слов без опыта недостаточно, говорит он. А те, у кого в распоряжении могут быть слова, не имели опыта».