Волосы? удивился Горшеневский. Зачем же их отрезать?
А вы попробуйте надеть на голову авиаторский шлем, если у вас длинная коса.
И пробовать не буду! засмеялся Горшеневский.
Позвольте, сударь, робко подал голос Чемодуров. Это не то. Это не совсем те косы
Как так «не те»? обернулся к нему Модестов. Вам что-то не понравилось, любезный?
Нет-нет Всё нравится, испугался старик. Только вот Великие княжны никаких кос не обрезали.
Тогда чьи же? Кому принадлежат? Может, вам? раздражённо спросил Модестов.
Великим княжнам.
Ничего не понимаю чушь! заявил Модестов. Отрезанные косы четырёх княжон никто не отрезал!.. Совсем разум, что ли, потеряли в тюрьме?
Видите ли, сударь, осторожно произнес Чемодуров. Эти косы, числом четыре, княжны привезли с собой из дому. Из Царского Села. Им там, дома, пришлось остричься насовсем, по-солдатски под нуль, когда заболели. В Царском Селе, зимой, в прошлом году, в марте. От хвори у них волосы выпадать стали. Вот и отрезали. И с собой косы привезли.
Модестов брезгливо посмотрел на старика и повернулся к Горшеневскому.
Деменция полная, с раздражением кивнул он в сторону бывшего камердинера. Неужели не видите?
М-да, неопределённо протянул Горшеневский.
Или вот ещё, продолжил Модестов. Родственница императрицы сестрица родная Лизавета, в девичестве Элла, которая из Алапаевска сбежала. Всем давно известно, что эта Елизавета Фёдоровна, бывшая великая княгиня, которой Бог подарил мужа-педераста, профессиональная германская шпионка, как и её августейшая сестрица. Состояла на полном жаловании у кайзера он ей тоже кузен. И прикрытие себе придумала для отвода глаз военной контрразведки монахиней заделалась. Шпионь себе направо и налево, и ничего.
Да-да, подтвердил Горшеневский. Я тоже слышал. Бесспорно, кто же заподозрит монахиню да к тому же игуменью Марфо-Мариинской обители? К смертной казни была приговорена за шпионаж. Но выкрутилась, сука немецкая. Сестричка Александра Фёдоровна, императрица бывшая, конечно, споспешествовала.
Несомненно! Без императрицы не обошлось! подхватил Модестов. А сама императрица была агентом кайзера, и тоже на содержании. Как тут не выручить сестру, а тем более коллегу по шпионажу! Вот вам и разгадка, почему именно братец Вильгельм озаботился царской семьёй, а не братец Георг, английский король. Кто же ещё согласится приютить германских шпионок? Какая держава? Только Германия.
Чемодуров попытался что-то возразить, даже привстал, но, видно, в последний момент передумал и снова опустился на стул, совершенно огорчённый.
Что? спросил его капитан. Что-то добавить хотите?
Да, сударь, добавить, несмело проговорил камердинер. Кайзер Вильгельм, хотя и в родстве состоит Однако ж императрица Александра Фёдоровна терпеть Вильгельма не могла, можно сказать, всегда ненавидела. Сильнее ненавидела она разве что Керенского.
Да-с, вздохнул капитан. Керенский Герострат проклятый, масон, хуже Ленина. Всё развалил, всё пустил по ветру. Попадись мне, проклятый адвокатишка, эсер, мизерабль! Вот первый виновник всех наших бед. На части живого мерзавца перочинным ножом разрезал бы! Ещё в прошлом июле можно было на что-то надеяться, ввести диктатуру и сохранить государство и армию. Но как только Ааронка Керенский объявил своего же брата по заговору генерала Корнилова6 изменником, все полетело в пропасть. Безвозвратно. Ленин, конечно, тоже мерзавец, но гораздо меньший хоть не врёт о своих целях.
Только вот насчёт Ааронки, заметил Модестов, вы, дорогой коллега, не совсем правы. Точнее, совсем неправы.
Как? даже приподнялся на стуле капитан Горшеневский. Что вы имеете в виду? Что имеете возразить? В чем я не прав?
В том, что именно Керенский является перед державой и перед всеми русскими людьми преступником номер один, вы абсолютно правы. Расстрела для него мало. Да и живьём разорвать на части несправедливое наказание. Слишком гуманное. Вот только насчёт его еврейства чушь, сказки для дураков. Или для тех, кто свою бездарность оправдывает кознями всемирного кагала. Пархатое еврейство Керенского или того же Ленина есть увёртка для нашей кретинизированной интеллигенции и тупого офицерства. Для части офицерства, для части его, конечно! поспешил добавить чиновник, со значением глядя в глаза Горшеневскому. Для той, которая хоть и заблуждается, но вполне добросовестно.
Так-так, продолжайте, пожалуйста, невозмутимо кивнул капитан.
Керенский родился не так далеко от наших мест, там же, где и Ленин, в Симбирске. По отцу он из духовенства, по матери из потомственных дворян, хотя одна из прабабок Керенского была крепостной крестьянкой. Это точно, я специально интересовался. А вот что Керенский был масоном, правда, но все молчат. И что всё Временное правительство было масонским опять молчат! А почему молчат? Да потому что тайна сия ещё более страшная, и мировой кагал перед масонством просто меркнет.
Вы так убеждены? удивился Горшеневский.
Абсолютно! заверил Модестов.
Да откуда же у вас такие сведения? Такие деликатные сведения?
Деликатные да, с усмешкой согласился Модестов. Из надёжного источника, будьте уверены7.
Горшеневский встал, подошёл к окну и задумался, глядя во двор.
И все же с волосами у вас, сударь, не то вышло-с, подал голос Чемодуров, обращаясь к Модестову.
У меня? С моими? расхохотался чиновник и шлёпнул ладонью себя по лысине. Куда уж дальше?
Великие княжны здесь уже стрижеными были. Только шляпки надевали, когда выходили из дому, чтоб внимания лишнего не привлекать, веско заявил Чемодуров.
Модестов только усмехнулся.
Вам бы Вам бы, Терентий Иванович, отдохнуть, как следует. И поспать. Чтоб не воображали себе невесть что и не сочиняли.
Да, надо бы, грустно согласился старик. Уж, наверное, в Тамбовской
Вошёл давешний унтер. Принёс тюремную миску с горячей гречневой кашей и оловянную ложку. Поискал глазами, куда бы поставить.
Модестов взял свои костыли и тяжело поднялся со стула.
На мой стол ставь, служивый, предложил он. Идите сюда, Терентий Иванович, откушайте на здоровье.
Чемодуров сидел над тарелкой и все не мог приступить к еде. Плакал, роняя слезы в кашу. Горшеневский громко кашлянул.
Старик поднял на него глаза и затих. Медленно проглотил первую ложку, посидел и зачерпнул второй раз.
Вот и хорошо, ободряюще улыбнулся капитан. Вот и славно.
Когда Чемодуров доел и попытался встать, комната закружилась, и он с трудом устоял.
Благодарю покорно, выговорил Чемодуров. Теперь я могу к себе?
К себе? Это куда? спросил капитан. Ах, да! Понял. В камеру?
Да, в неё. Больше некуда. Соснуть бы немного
Проводи! приказал Горшеневский унтеру.
Тот бережно взял старика под локоть и повёл к двери.
У порога Чемодуров остановился. Обернувшись, спросил:
Господин капитан, а я мог бы?.. Сходить туда в дом?
Ипатьева?
В его, в его
Боюсь, как бы вы не опоздали, отозвался Модестов. Не наши, так чехособаки там половину разграбили.
А мне ничего не надо, сказал Чемодуров. Моего там ничего нет. Мне поглядеть.
Наверное, можно, сказал Горшеневский. Только следует вам завтра, никак не сегодня теперь поздно, с утра обратиться в штаб начальника гарнизона, а там к полковнику Жереховскому или капитану Малиновскому. При штабе составлена дознавательская группа особая. Упомянутые господа офицеры её возглавляют. Они-то вам и нужны. Может статься, и вы им понадобитесь.
Так я, значит-с, того Чемодуров стряхнул несуществующую пыль с колен. Того-с э-э-э, значит, как ваша милость скажет, я могу идти-с?
Идите, идите! энергично закивал Горшеневский.
А Модестов хмуро пожал плечами и уставился в бумаги, всем видом своим говоря старику: надоел, без тебя дел полно.
А потом у вас есть куда идти? спросил Горшеневский.
Но старик не ответил и даже не обернулся. Он застыл у открытого окна и смотрел поверх цветов герани, в горшках на подоконнике, на тюремный двор.
Терентий Иванович! позвал капитан.
Старик вздрогнул и выговорил изумлённо:
Спасён! Спасён, слава Господу и Царице Небесной! Чудо чудо! и широко перекрестился.
Знакомого увидели? заинтересовался Горшеневский, подходя к окну.
Прискакал и Модестов на одной ноге, оставив костыль у стола.
Ещё один воскресший? ядовито осведомился он.
3. АЛЕКСЕЙ ВОЛКОВ, КАМЕРДИНЕР ИМПЕРАТРИЦЫ
А. А. Волков, бывший камердинер императрицы Александры
ПОСРЕДИ тюремного двора, вымощенного мелким круглым булыжником, стоял деревенский мужик рослый, в косую сажень, в изношенной крестьянской поддёвке, отороченной серой смушкой и собранной на талии в гармошку, в полосатых портах и разбитых лаптях с грязными онучами. Чёрная с проседью борода, нечёсаная, свалявшаяся. Грязно-серые лохмы вылезли из-под полуразваленной шляпы, которая годилась разве что на воронье гнездо или для огородного пугала. Пришелец нерешительно оглядывался, словно не понимал, куда зашёл.
К мужику шагнул тюремный надзиратель.
Чего-сь надоть, лапоть рваный? Не в трактир припёрся. Стража, зачем пропустили?
Крестьянин вдруг выпрямился резко, по-военному, и прямо-таки ошпарил взглядом надзирателя:
Ты что же, Спиридонов, харю суконную свою так высоко задрал? осведомился мужик. Ведь сам крестьянский сын! Как и я, между прочим. А часовой хорошо знает, кого надо пропустить. Лучше тебя знает.
Надзиратель вздрогнул, отшатнулся, выпучил по-рачьи глаза и густо побагровел.
Ваша милость, госпо господин Волков? Вы ли это?..
Трудно меня узнать? Верю, усмехнулся мужик. Но все-таки это я.
Прошу покорнейше извинить, резво согнул спину надзиратель. Радость-то какая видеть вас в добром здравии!..
Врёшь ты всё, Спиридонов. И не рад ты вовсе, и здоровье моё не так чтобы очень доброе.
Вы к нам по делам? Чем могу служить-с?
Ты уже мне услужил, когда я арестантом у тебя был. Начальник тюрьмы здесь?
Ещё с паужина8 не пришли-с. Да вот они пришли, стало быть-с!
В железную калитку в воротах протиснулся толстяк в мундире и направился в контору. Пройдя мимо крестьянина, внезапно остановился, обернулся:
Тебе чего надобно, любезный?
И вдруг вскричал:
Господин Волков! Алексей Андреевич! Да вы ли это? Глазам своим не верю!..
Тем не менее, это я, любезный Пинчуков. Резво ты мимо проскакал. А Спиридонов мне и вовсе чуть было плетей не пообещал. Совсем загордились вы тут при большевиках, вознеслись
Начальник бросился к пришельцу, схватил обеими руками его руку и затряс так сильно, что с его круглой физиономии слетели капли пота. Потом отошёл на шаг, продолжая с изумлением разглядывать гостя с ног до головы.
Трудно, трудно вас узнать! Как вы, однако, измучены. Значит, спаслись А ведь мы вчера по вам панихиду отслужили!
Благодарю за заботу, усмехнулся Волков.
Из Перми телеграмма приходила, что вас там в тюрьме были расстреляли!
Значит, не до конца расстреляли В такое, наверное, поверить нелегко.
Нелегко! подтвердил Пинчуков, снова хватая Волкова за руку. А вы вон какой герой: прямо из зубов красных драконов вырвались!
Кто сей? спросил Модестов старика Чемодурова, но тот лишь всхлипывал и мелко крестился.
И вы не знаете, Сергей Феофилактович?
Теперь знаю. Не сразу догадался, ответил Горшеневский. Перед вами господин Волков Алексей Андреевич, личный камердинер бывшей императрицы Александры. Натурально цепным псом при ней состоял. Никто мимо него проскочить не мог. Даже сам Распутин. Это же какие тайны царского двора он носит в себе!
И я вспомнил, сказал Модестов. В списке заложников, расстрелянных в Пермской тюрьме. Из придворных там содержались генерал Татищев, матрос Нагорный Отдельной графой великая княгиня Елена Петровна со сворой холуёв. Ещё графиня Гендрикова, гофлектрисса Шнейдер. И Волков. Все расстреляны! Кроме княгини. Как же он объявился с того света? Воленс-ноленс подумаешь, что без колдовства не обошлось, хмыкнул он.
Какое колдовство, Алексей Автономович! отмахнулся капитан Горшеневский. Не один он такой на свете. Нужно просто хотеть жить. И, конечно, немного везения. Про Чистосердова, присяжного поверенного и члена революционной управы, до большевиков, слышали?
А что Чистосердов?
Прямо из-под винтовок, из расстрельного строя бежал. Совсем голым. Как праотец Адам.
Тем временем Пинчуков, увидев, как по воротнику поддёвки Волкова поползла вошь, сказал решительно:
Знаете что, Алексей Андреевич? Пойдёмте ко мне. Баньку-с велю истопить, жена соберёт поужинать, чем Бог послал, наливочка найдётся ещё довоенная, точнее, дореволюционная.
Благодарю сердечно, сказал Волков, растрогавшись. Банька он мечтательно закрыл глаза. Настоящее чудо А вот и наш Терентий Иванович!
С крыльца конторы сошёл Чемодуров и, шаркая подгибающимися ногами, поковылял к Волкову. Они обнялись.
Как, Терентий Иванович? Не получилось в Тамбовскую?
Чемодуров заплакал. Пинчуков и Волков переглянулись и одновременно вздохнули.
Государь, всхлипывал Чемодуров. Государь, я узнал сейчас
Да, сказал Волков. И я узнал, ещё в Перми. Расстрелян, Царство ему Небесное А что с семьёй?
Нет, не так! воскликнул Чемодуров. Слезы у него моментально высохли. Жив Государь! И Государыня! И детки! Врали красные бесы про расстрел. Врали!
Вот как! удивился Волков и снова переглянулся с Пинчуковым. Тот закатил глаза и развёл руками.
Ведь вы тоже всё знаете! с упрёком сказал Чемодуров начальнику тюрьмы.
Не могу утверждать наверное, осторожно возразил Пинчуков. Я только четыре дня как в городе. Как большевики заложников стали хватать, загодя выехал подальше, в деревню, к родным супруги. Тем и спасся. Иначе не быть живу.
А теперь на старую службу? поинтересовался Волков.
Не знаю. Комендант чехословацкий временно назначил другое начальство. Но и мне работа найдётся, обещали в прежней должности. Тюрьма, хоть и пустая, но скоро будет тесно. Чистку большую чехи по городу делают.
Издалека послышался сухой треск словно сломали пучок хвороста.
Вот! кивнул в сторону прозвучавшего залпа Пинчуков. Уже вовсю чистка идёт. И то верно иначе все вражьи дети тут не уместятся. Что, Терентий Иванович? Хотите что-то сказать?
Чемодуров не ответил он съёжился и втянул голову в плечи.
Так! Считаю, мы всё решили, заявил Пинчуков. Сейчас велю запрягать. Если новое начальство позволит.
Капитан Горшеневский разрешил заложить пролётку, но кучера не дал. Пинчуков сам взял вожжи, через полчаса они были на самой большой барахолке Екатеринбурга. Здесь Волков выбросил свою страшную поддёвку со вшами, порты и лапти. Не торгуясь, купил ещё хороший макинтош на тёплой подкладке, за ним поношенный английский френч, яловые офицерские сапоги с одной уцелевшей шпорой и новенькие французские кавалерийские галифе явно украденные со склада союзников. Белье покупать не понадобилось: Пинчуков, с разрешения Горшеневского, взял два комплекта исподнего у тюремного каптенармуса. Один для Волкова, второй чуть ли не силой сунул в руки Чемодурову: старик отказывался поверить в такое счастье.
Вечером на квартире начальника тюрьмы Чемодуров и Волков оба красные, блаженно распаренные, в чистом белье (старое со всем населением сразу ушло в печь) сидели за столом, где в блюде лежал поросёнок с пучком зелени в зубах истекающий жиром, в коричневой корочке с белыми трещинами. Грибы были солёные и маринованные, к ним ещё зелёные полосатые шарики арбузиков, мочёных в бочке. Был и квашеный, по-местному, в бочке, омуль, от которого шёл такой дух, что непривычных жителей столицы Чемодурова и Волкова едва не вырвало прямо за столом. Но после первой рюмки кедровой водки, своей, не монопольной, омуль уже не показался тошнотворным.