Так вот, Михаил Спиридонович, ложь понадобилась, чтобы бросить тень на всю царскую семью, на всю династию и вообще на самодержавие. Вот, мол, до чего докатились, как низко пали. Не имеют права у власти оставаться. И доклеветались до революции.
Зачем же им, царям, понадобился деревенский мужик Распутин?
Затем, Михаил Спиридонович, что старец Распутин обладал некоей магнетической силой. Он лечил наследника цесаревича от тяжёлой и мучительной болезни. Самые знаменитые доктора не могли. А Распутин мог. И как после этого бедные родители должны были относиться к целителю?
Да известно, как Все мы люди, все родители. А что вы, Алексей Андреевич, искали в наших краях?
Меня Бог спас от расстрела в Перми. Теперь, как сказал, пробираюсь в Екатеринбург. К чехословакам.
Очень вам далеко ещё идти.
Понимаю. Но мир не без добрых людей, они мне всё время помогают. Теперь ищу ночлег на сегодня.
Староста подумал немного и сказал:
Я бы вас к себе взял, но я староста, и мне неудобно вас брать. Однако я определю вас сейчас к какой-нибудь хорошей семье.
Благодарю покорно. Я уже определился к Собакиным, они меня пригласили. Сказали, чтобы сейчас шёл к ним в избу, а они придут вечером, после покоса.
Тут он странно посмотрел на меня и сказал, будто чему-то удивляясь:
Именно к Собакиным? Зачем же вы так решили?
Я не решил. Случайно встретил их в лесу, они и пригласили. Что-то не так?
Не знаю-с Ничего худого про них сказать не могу. Только странные они какие-то, что-то там не то Поселились они здесь недавно, года три. Откуда перебрались, не говорят. Никому не докучают, но и сами особняком. Тут у нас по домам распределяли пленных немцев на работы, за харчи. Так Собакины от немца отказались. По ночам куда-то ездят, возвращаются под утро. Куда ездят, не говорят никому, хотя в деревне вся жизнь на виду, никто ни от кого не таится. А когда появляются тайны, это не нравится не только мне, старосте. Людям тоже не нравится. Они беспокоятся: почему тайны? Что такое надо скрывать?
Да вот они уже возвращаются.
Староста выглянул в окно.
Да, они. Ну, Бог вам помоги. Если что, приходите. Заметьте, моя изба четвертая с краю.
Тут подошла к нам жена старосты и сует мне в руки хлеб, из печи, и говорит, извиняясь:
Уж не серчайте, что на людях даю вам хлеб, только я сразу Собакиных не заметила.
Изба у Собакиных оказалась добротная, пятистенная на две половины зимнюю и летнюю. Там ещё оказалась мать хозяина, древняя старуха в каком-то совсем не крестьянском чепце, чистая Баба Яга. Хмуро оглядела меня:
Кто таков? Купец? Коробейник?
Просто странник, ответил я как можно скромнее.
Видно, ей не понравился ответ, потому как зыркнула на меня и отвернулась, злобно шепча что-то себе под нос.
Младшая Собакина прикрикнула на старуху и велела постелить мне в зимней избе.
Что там стелить? огрызнулась старуха. Не барин, чай. И на полатях отдрыхнется.
Я сказал, что не стоит беспокоиться, бывало, и хуже ночевал. Скоро молодая хозяйка позвала к столу.
Выложили картошку в мундирах, зелёный лук, квас. За ужином я пытался незаметно изучить хозяев. И в самом деле, странные люди. Все четверо, не стесняясь, разглядывали меня, словно корову на ярмарке оценивали. И глаза у них будто в каждый на дно положили кусочек льда.
Старуха принесла огромную бутыль с мутной самогонкой. Хозяин подмигнул мне, налил большой стакан и предложил мне выпить за знакомство. Я и раньше-то самогонку терпеть не мог. Сейчас пить вообще нельзя было в моем положении и состоянии. И я сказал: дескать, доктор строго запретил мне, потому что при моих хворобах могу даже от одного глотка водки помереть в один момент, прямо за столом. Вижу, им мой отказ не понравился, хозяин и старуха злобно на меня глядят. Хозяин сам мой стакан выпил. А молодая хозяйка снова патоку льёт.
Да что там с одной чарки да под закуску! У меня и мясо сейчас поспело. Когда ещё поедите по-человечески?
И ставит на стол деревянное блюдо с большими кусками горячего мяса. У меня прямо слюнки потекли. Но опасаюсь, что теперь уж точно заставят выпить. И я удержался. Заявил, что сыт, и спросил для вежливости:
Барашка приготовили?
Хозяин в ответ хохотнул, выпил второй стакан, крякнул и полез прямо пальцами в блюдо.
Кабанчик, сказал он, жуя. Маловат, но успел нагулять жирка. Бери, уважаемый, не стесняйся.
Мясо кабанчика мне показалось слишком красным для свинины. Я ещё раз поблагодарил и сказал, что свинину не ем вообще.
Так ты, дядя, жид? подал голос хозяйский сын здоровенный балбес; этот прямо-таки пожирал меня ледяными глазами.
Нет, я православный. Но доктор мне и свинину запретил.
От этих дохтуров только помираешь быстрее. Все болезни от них, буркнула старуха. Раз ты, милок, наелся, так иди и спи, потому что вставать завтра до света.
В зимней половине было душно. Я открыл окно, забрался на полати, полежал с полчаса и понял, что не усну. Страх охватывал меня, какого ещё не было липкий, удушливый. Лежу и дрожу.
Тем временем в летней избе ужин продолжался. Через открытую дверь хорошо был слышен звон стаканов. Разговоры становились громче, ожесточённее, пока старуха не прикрикнула:
Тихо! Разошлись, окаянные! Так он не уснёт.
И наступила тишина. Потом слышу жиг! жиг! «Зачем нож точить на ночь глядя?» удивился я.
И сразу же слабость меня сморила. Вот-вот в обморок хлопнусь. И голос тот самый, который давеча бежать мне приказывал, говорит: «Нельзя слабеть! Держись! Иначе быть беде».
Снова заговорили на той половине, заспорили. Тихонько я прокрался к двери. Слышу старуху:
Бросьте его! Толку-то кожа да кости. Пусть уходит.
Хозяин ей в ответ:
Не «пусть», а какой-никакой филей вырезать можно.
И снова жиг! жиг!
Старуха, видно, разозлилась:
Я сказала: не замай! Без нужды нам. Ещё от купца лохань полная, а на этого только соль переводить.
Страх с меня слетел мгновенно. Бесшумно я обулся. Окно, по счастью, так и оставалось открытым и смотрело прямо в сторону леса, а до него шагов пятьдесят. Осторожно выбрался через окно и дал стрекача, как заяц, в самую чащу, не разбирая пути.
Продирался сквозь кусты, натыкался на деревья, влетел в болото, насилу выбрался на сухое. Прислушался вроде никакой погони, тихо. Только филин на сосне рядом ухает. Скоро вышла луна, стало светло, и я подуспокоился главное, всё теперь видно вокруг.
Ах, батюшка Алексей Андреевич! воскликнул Пинчуков в ужасе. Вот страсти-то! Я бы прямо там на месте помер от страха. Храбрый вы, сударь, человек! Поистине.
Снова Бог спас, скромно ответил Волков, принимая чарку с прозрачной изумрудной жидкостью. В который раз Потом я узнал, что Собакиных казнили всей деревней. Вилами закололи. Сами судили, сами исполнили. Утром неожиданно староста пришёл к ним меня проведать. И как раз увидел ту самую лохань с солониной из проезжего купца. Он, крестьянин, басне про кабанчика не поверил, а сразу догадался. Потому-то у них и глаза такие были особенные Нечеловеческие.
Пинчуков глотком осушил свою рюмку, вместо закуски наложил на себя крестное знамение и снова:
Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его.
Сильно я вымок в болоте. Да тут ещё роса выпала. Но зато иду уже не торопясь, сердце успокоилось. Дышу. Глядь передо мной опушка, А посреди стог сена. Свежий, но уже сухой. Зарылся в сено весь, но щёлку оставил, чтобы наблюдать. Совсем успокоился и даже начал подрёмывать. Чуть только голова склонилась, как вдруг кто-то вроде локтем толкнул меня да так больно, как тогда перед расстрелом.
Гляжу вокруг никого. Тишина. А уже знакомый голос мне: «Гляди в оба!»
Послушался. Гляжу. Ничего не вижу. Луна уже прямо надо мной.
Как вдруг на краю леса два огонька засветились, будто две капли фосфора. Потом задвигались, к ним ещё два огонька присоединились. Покинули лес и поплыли через поляну в мою сторону.
Волки? спросил шёпотом Пинчуков. И сам себе кивнул: Они, конечно.
Они, подтвердил бывший камердинер. Остановились, постояли и снова ко мне двинулись.
И я заметался в душе своей. Стог мой посреди поляны, до ближайшего дерева мне не успеть. Шарю по карманам да что искать? Ничего в кармане нет, даже нож перочинный обронил только что, видимо, на болоте.
Волки все ближе, и вот я их уже хорошо могу рассмотреть: один матёрый, другой поменьше, полегче волчиха. В отчаянии схватил я ладанку на груди там капелька елея освящённого из Морского собора, где святитель отец Иоанн Кронштадтский служил, и шепчу: «Спаси и помилуй, Господи Иисусе! Отец Иоанн, заступись за меня перед Господом и Царицей Небесной! Господи, Ты меня не для того спас, чтобы я убежал от двуногих волков, а попался четвероногим»
Волки все ближе. Остановились в шагах десяти. Оба одновременно потянули воздух, принюхались и вроде совещаться стали, что им дальше делать.
И как снова двинулись, тут я и говорю им громко и с обидой только не смейтесь, Пинчуков! Вам бы тоже там не до смеху было:
Господа волки! говорю им, как равным. Разве вам леса мало? И не стыдно пугать меня, и так замученного и испуганного? Идите своей дорогой, мало чести нападать на слабого странника! А ведь я, может быть, ваш родственник. Дальний, но всё же.
Боже мой остановились волки! Будто поняли меня. Стоят и молчат. Я тоже молчу. Матёрый вздохнул, прямо как человек, и на подругу свою смотрит: что, мол, скажешь? А волчиха изящно повернулась ко мне хвостом и повела своего кавалера назад, в лес. Вы думаете, они меня поняли? Что это было?
Сказать по чести, не знаю, осторожно ответил Пинчуков. Но ведь вы из крестьян и знаете, что волки летом не нападают. Да и зимой стараются обходить человека стороной. Ну, разве что сумасшедший среди волков попадётся. Или изголодавшийся до смерти. Или изверг хуже человека.
Никого в природе нет хуже человека, возразил Волков.
Издалека снова донёсся очередной винтовочный залп.
Слышите? спросил Волков.
Да как же слышу
Освободители наши! снова разгорелся Волков. Кто им дал право? И чем они лучше большевиков, которые хватали невиновных людей в заложники и также бессудно расстреливали? Как меня? Как старушку Шнейдер?
Дела, дела вздохнул Пинчуков.
Не надоел я вам своей болтовнёй?
Опять вы Никакая это не болтовня! возразил Пинчуков. Да и как выговоришься, душе легче. Правда?
Правда, согласился Волков и задумался.
С того случая, продолжил он, я стал я опасливее. Боялся открыто выходить в каждую деревню, Да и красные стали попадаться. Ночлега уже не просил только хлеба. В один дом постучался, вдруг выскакивает старик с длинной седой бородой.
Ты что, босяк, безобразничаешь?
Странник я. Мне бы хлеба кусочек или сухаря.
Хлеба? закричал старик. Сухаря? Пошёл вон со двора, морда большевистская!
Я не большевик, попытался возразить я, но он словно не слышал. Схватил вилы и бросился на меня.
Пришлось убегать. И от кого? От брата, можно сказать, по классу. Скажите мне честно, Пинчуков, похож я на большевика?
По правде сказать, не знаю. Разные они. Вот говорят, что у них много офицеров служит, даже генералы немалым числом к ним перешли.
Да уж слышал.
И дворяне среди них попадаются. Вот Ленин, ихний главный разбойник, дворянин. Я его папашу знавал в своё время, когда в Симбирске служил, Ульянова Илью Николаевича. Хороший был человек, кстати, из нашего крестьянского брата. Его Государь Александр Александрович лично награждал, за труды в дворяне возвёл.
За что же? поинтересовался Волков. На какой же ниве пахал отец главного разбойника?
На народной. Школы новые открывал для крестьянских детей, училища. Можно сказать, свет нёс нам, тёмным. Добрый был человек, мягкий.
А мы теперь из-за сынка страдаем, усмехнулся Волков. Вот ежели бы он своего отпрыска почаще розгами угощал, и жизнь бы так не повернулась.
Как знать, как знать, уклончиво заметил Пинчуков. Всё в руце Божией.
Тем временем, в природе стало холодать. Особенно по утрам, продолжил Волков. И бродить по лесам стало очень плохо. К тому же я с удивлением обнаружил, что почти не приблизился к Екатеринбургу. Хожу по кругу, попадаю в одни и те же деревни. В некоторых меня уже узнавали, уже без просьбы давали хлеб и приглашали за стол. Часто так было: кормят, угощают чаем и сахаром, а сами сахар не едят бродяге оставляют, то есть мне.
Вот давайте мы по этому поводу чайку! предложил Пинчуков. Маша! У тебя самовар, небось, застыл уже?
Вошла кухарка с заново раздутым самоваром.
Вы такое говорите, барин! обиделась она. Чтобы у меня да застыл?
Ну, это я просто так спросил, на всякий случай, словно оправдываясь, сказал Пинчуков. Маша строгая у нас. Начальница. Я иногда её боюсь.
Кухарка дёрнула подбородком, выпрямилась и исчезла. Через несколько секунд появилась с серебряным подносом, на котором горой лежали кренделя, плюшки, сибирские шаньги, пирожки с вареньем, капустой, рыбой и творогом.
Тёплый! растроганно сказал Волков, беря пирожок. А запах-то! Божественный! Совсем забыл о таких.
Вот и пробуйте, ешьте, пока горячие, сказала кухарка. А не хватит, ещё принесу.
И принялась разливать чай.
Волков отставил в сторону опустевший стакан и продолжил.
Так вот, когда я обнаружил, что хожу по кругу, я был почти в отчаянии. Сколько потеряно времени и сил, всё на одном месте топчусь. Уже потом я выяснил, что и не следовало спешить: пришёл бы в Екатеринбург неделей раньше, точно попал бы к красным. Так что не леший меня водил по кругу, а всё та же спасительная сила.
Изучил я ещё раз схему, которую мне дьякон начертил карандашом, и решил, что надо идти в деревню Усолье там живёт знакомый дьякона крестьянин, кустарь. Он, быть может, выведет на нужный путь.
По дороге надо пройти в деревню Распадово, точнее, село как обозначил дьякон. Значит, там церковь должна быть. Встречный крестьянин мне подсказал идти туда не Сибирским трактом там сплошные красные разъезды и заставы. Нужно идти просекой.
Не заблужусь?
А вы, сударь, чаще назад оглядывайтесь, линия просеки хорошо видна.
Через пару вёрст просека упёрлась в дощатый забор. За ним две крестьянских избёнки. Надо перелезать.
Тут слышу колокольчики. Сбоку, из лесу, вышла крестьянская девушка в лиловом сарафане, выгоревшем на солнце, и в новых жёлтых лаптях. Она гнала двух черно-пёстрых коров, у каждой вымя разбухло: значит, на дойку.
Спрашиваю, как идти в Распадово, далеко ли. Она смотрит на меня, как на сумасшедшего.
Так вот же, дядя, Распадово, перед вами.
Но здесь только два дома. И церкви нет. Может, есть ещё какое-то Распадово?
Нету другого. А следующая деревня Усолье. Только через забор не лезьте, там калитка есть справа.
Вот так деревня! Хутора крупнее бывают. Вошёл в первую избу, в сенях сидит старик, тачает сапоги.
Можно войти?
Ишь, спросил, когда уже вошёл, проворчал он. Что скажешь?
Позвольте попить.
Смотрит старик на меня. А я, надо сказать, совсем бродяга стал. Борода дикая, длинная, отощал, весь в грязи. Да и насекомые замучили.
Ишь, воды ему! фыркнул старик. Старуха, поди-ка сюда!
Зашла старая крестьянка.
Видишь, какой гость пожаловал?
Здравствуйте, говорит хозяйка и поклонилась мне, бродяге.
Пить будто хочет. Налей ему молока, да пирожков дай и собери чего-нибудь в дорогу.
Когда я поел, старик спрашивает:
Далеко собрался, сокол, и кто сам-то будешь?
Так прохожий. А иду к чехословакам.
Вон оно Прохожий. К чехословакам, значит А ведь я тебя уже видел. В Больших Бабах. Знаешь такое село? Был там?
Неделю назад был. Большие Бабы помню
А знаешь, никто не верит, что ты из простых. Говорят люди, из фабрикантов или из поповского сословия. От кого скрываешься? Натворил что? Аль не купец, а каторжник беглый?