Робин не мог не признать, что это самая убедительная в мире теория. Только, похоже, она затрагивала все, что ему дорого.
Я я понял.
Так почему сомневаешься?
И действительно, почему? Робин попытался разобраться в своем смятении, найти причину для опасений, не сводящуюся к одному лишь страху. Но дело было именно в нем Робин боялся последствий, боялся разрушить величественную иллюзию Оксфорда, в который ему удалось поступить, хотя Гриффин только что испоганил эту иллюзию, не дав ею в полной мере насладиться.
Все это так внезапно, пробормотал Робин. И мы только что встретились, я многого еще не знаю.
Этим и отличаются тайные общества, сказал Гриффин. Их так легко романтизировать. Тебе кажется, что процесс ухаживания будет долгим тебя будут обольщать, откроют двери в новый мир, покажут все рычаги и людей, приводящие механизм в действие. Если ты составил впечатление о тайных обществах только по романам и дешевым пьескам, то наверняка ждешь особых ритуалов, паролей и тайных встреч на заброшенных складах. Но все происходит не так, братец. Это не дешевая пьеска. Реальная жизнь запутанна, полна страхов и неопределенности. Тон Гриффина смягчился. Тебе следует осознать то, о чем я прошу, очень опасно. Люди умирают за эти пластины, я сам видел смерть своих друзей из-за них. Вавилон с радостью нас растопчет, и лучше тебе не знать, что происходит с членами общества Гермеса, которые попадают им в руки. Мы существуем только потому, что у нас нет единого центра. Мы не держим всю информацию в одном месте. Поэтому я не могу попросить тебя выделить время, чтобы ее изучить. Я прошу тебя рискнуть только на основании моих доводов.
Робин впервые отметил, что Гриффин уже не так уверен в себе, не такой грозный, несмотря на быструю дробь слов. Он дрожал на пронизывающем осеннем ветру, сунув руки в карманы и ссутулившись. И заметно нервничал. Он дергался, и ерзал, и всякий раз, закончив предложение, озирался через плечо. Робин был смущен и взбудоражен, а Гриффин напуган.
Так и должно быть, настаивал Гриффин. Минимум информации. Быстрые решения. Я с удовольствием покажу тебе свой мир, обещаю, ведь одному совсем не весело, но факт остается фактом ты студент Вавилона, и мы знакомы меньше одного дня. Быть может, придет время, и я доверюсь тебе во всем, но лишь когда ты покажешь себя, а у меня не будет других вариантов. А пока я расскажу тебе, чем мы занимаемся и что нам от тебя нужно. Ты к нам присоединишься?
Встреча подходит к концу, понял Робин. Его попросили принять окончательное решение, и, как подозревал Робин, если он откажется, Гриффин просто растворится в ночи, исчезнет из известного Робину Оксфорда, и придется только гадать, не вообразил ли он все эти события.
Я хочу Честное слово, хочу, но пока не Мне просто нужно время подумать. Прошу тебя.
Он знал, что ответ расстроит Гриффина. Но Робин был в ужасе. Его как будто подвели к краю пропасти и велели прыгать без страховки. Он чувствовал себя как семь лет назад, когда профессор Ловелл положил перед ним договор и спокойно попросил подписать, изменив свое будущее. Только тогда у Робина ничего не было, поэтому и терять было нечего. На этот раз у него было все пища, одежда, кров и никаких гарантий выживания, если согласится.
Ладно, даю пять дней, сказал Гриффин. Выглядел он сердитым, но не стал его бранить. У тебя пять дней. В саду Мертон-колледжа есть одинокая береза, ты сразу ее заметишь. Если согласен, до субботы нацарапай на ее стволе крест. А если не согласен, то можешь не трудиться.
Всего пять дней?
Если к тому времени ты не разберешься, то толку от тебя не будет. Гриффин хлопнул его по плечу. Найдешь дорогу домой?
Я Вообще-то нет.
Робин не смотрел по сторонам и понятия не имел, где они находятся. Дома остались позади, и вокруг бушевала зелень.
Мы в Саммертауне. Красивое место, хотя и скучноватое. За этим леском Вудсток. Сверни налево и иди на юг, пока не увидишь знакомые места. Расстанемся здесь. Пять дней.
Гриффин собрался уходить.
Погоди А как я тебя найду? спросил Робин.
Когда расставание стало выглядеть неизбежным, Робин почему-то хотел его оттянуть. Он вдруг испугался, что если Гриффин скроется из вида, то исчезнет навсегда и все это окажется сном.
Я же сказал никак. Если на дереве будет крест, я сам тебя найду. Это будет моя страховка на случай, если ты доносчик.
И что мне делать до этого времени?
В каком смысле? Ты ведь студент Вавилона. Так и веди себя соответственно. Ходи на занятия. Напивайся и устраивай драки. Хотя нет, ты слишком мягкотелый. Не впутывайся в драки.
Я Ладно. Хорошо.
Это все?
Это все? Робин чуть не рассмеялся. У него были тысячи вопросов, хотя вряд ли Гриффин на них ответил бы. Но Робин рискнул задать всего один.
Он о тебе знает?
Кто?
Наш профессор Ловелл.
А. На этот раз Гриффин не отбарабанил ответ немедленно. Теперь он задумался, прежде чем ответить. Точно не знаю.
Это удивило Робина.
Не знаешь?
Я ушел из Вавилона после третьего курса, тихо произнес Гриффин. И с самого первого вступил в общество Гермеса, но учился, как и ты. Потом кое-что случилось, и это стало небезопасно, тогда я пустился в бега. И с тех пор я Он умолк, а потом откашлялся. Но это к делу не относится. Тебе нужно знать только одно: не стоит упоминать мое имя за ужином.
Это и так очевидно.
Гриффин развернулся, помедлил и повернулся обратно.
И еще кое-что. Где ты живешь?
Что? В универе Мы все живем в Университетском колледже.
Это я знаю. В какой комнате?
Робин покраснел.
Дом четыре по Мэгпай-лейн, комната семь. Дом с зеленой крышей. Я в самом углу. Окна выходят на часовню Ориела.
Я знаю, где это. Солнце давно село. Робин больше не видел лица Гриффина, полускрытого в тени. Раньше это была моя комната.
Глава 6
Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, сказал Шалтай презрительно.
Вопрос в том, подчинится ли оно вам, сказала Алиса.
Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, сказал Шалтай-Болтай.
Льюис Кэролл. Алиса в Зазеркалье
Ознакомительный курс по теории перевода профессор Плейфер читал утром по вторникам на пятом этаже башни. Едва студенты успели сесть, как он начал говорить, наполнив узкую аудиторию раскатистым голосом человека, привыкшего к публичным выступлениям.
К этому моменту каждый из вас свободно владеет как минимум тремя языками, что само по себе подвиг. Однако сегодня я постараюсь произвести на вас впечатление уникальной сложностью перевода. Подумайте, как трудно просто сказать слово «здравствуйте». Казалось бы, поздороваться это так просто! Бонжур. Чао. Нихао. И так далее, и так далее. Но, скажем, мы переводим с итальянского на английский. В итальянском языке ciao может использоваться при приветствии или при расставании оно не указывает ни на то ни на другое, а просто используется по этикету. Оно происходит от венецианского s-ciào vostro, что означает что-то вроде «ваш покорный слуга». Но я отвлекаюсь. Дело в том, что, когда мы переводим ciao на английский, например, в сцене, когда персонажи расстаются, нужно учесть, что ciao было сказано на прощание. Иногда это очевидно из контекста, а иногда нет, и нам приходится добавить в перевод новые слова. Итак, все уже сложно, а мы еще только на этапе приветствия. Первый урок, который усваивает любой хороший переводчик, заключается в том, что между словами или даже понятиями одного языка и другого не существует точного соответствия. Швейцарский филолог Иоганн Брейтингер, утверждавший, что языки это всего лишь «наборы эквивалентных слов и выражений, которые взаимозаменяемы и полностью соответствуют друг другу по смыслу», страшно ошибался. Язык не похож на математику. И даже математика различается в зависимости от языка[32], но к этому мы вернемся позже.
Робин всматривался в лицо профессора Плейфера, пока тот говорил. Он сам толком не знал, что пытается найти. Быть может, отпечаток чего-то недоброго. Жестокого, эгоистичного чудовища, затаившегося внутри, которое нарисовал Гриффин. Но профессор Плейфер выглядел добродушным, улыбчивым ученым, влюбленным в красоту слов. Да, при дневном свете в этой аудитории теория заговора Гриффина казалась смехотворной.
Язык это не набор универсальных понятий, продолжил профессор Плейфер. Если бы это было так, переводом мог бы заниматься любой мы бы просто усадили полный класс розовощеких первокурсников за словари и в два счета заполнили полки трудами Будды. Нет, мы должны научиться танцевать между вековечной дихотомией, которую разъяснили Цицерон и Иероним: verbum e verbo и sensum e sensu. Может ли кто-нибудь
Слово за словом, поспешила ответить Летти. И смысл за смыслом.
Хорошо, отозвался профессор Плейфер. Это и есть дилемма. Брать ли в качестве единицы перевода слова или подчинить точность отдельных слов общему духу текста?
Я не понимаю, сказала Летти. Разве точный перевод отдельных слов не выльется в итоге в столь же точный перевод всего текста?
Так могло бы быть, если бы, как я уже говорил, существовало точное соответствие между словами в каждом языке. Но его нет. Слова schlecht и schlimm в немецком языке означают «плохой», но как понять, когда использовать то или другое? Когда использовать fleuve или rivière во французском языке, означающие реки? Как перевести французское esprit на английский? Мы должны не просто переводить каждое слово само по себе, а вызвать у читателя чувство, что они органично встраиваются в текст. Но как это сделать, если языки действительно настолько разные? Эти различия нетривиальны Эразм написал целый трактат о том, почему он перевел греческое logos как латинское sermo в своем переводе Нового Завета. Дословный перевод совершенно не годится.
Отринь же путь раба и не цепляйся за слова, продекламировал Рами.
Ты благородней будь, найди за словом суть, закончил цитату профессор Плейфер. Джон Денхэм. Отлично, мистер Мирза. Как видите, переводчики не просто доносят послание, а переписывают оригинал. В этом и трудность. Переписывать значит писать, а сочинение всегда отражает личные склонности и мировоззрение автора. В конце концов, не случайно на латыни translatio означает как «переводить слова», так и «переводить через что-то». Перевод в буквальном смысле подразумевает перемещение текстов в пространстве, через покоренную территорию, и слова доставляются как пряности из чужих земель. Когда слова переходят из римских дворцов в чайные современной Британии, они меняют смысл. И это мы еще не вышли за рамки лексики. Если бы перевод заключался только в поиске верных тем, верных общих идей, то теоретически мы могли бы в конечном итоге четко выяснить смысл. Но кое-что мешает синтаксис, грамматика, морфология и орфография, все то, что составляет костяк языка. Рассмотрим стихотворение Генриха Гейне «Ein Fichtenbaum». Оно короткое, и его смысл довольно прост для понимания. Сосна, тоскующая по пальме, олицетворяет томление мужчины по женщине. Однако перевести его на английский оказалось дьявольски сложно, потому что в английском нет категории рода, в отличие от немецкого. Поэтому нет возможности передать противопоставление мужского рода ein Fichtenbaum и женского einer Palme. Понимаете? Поэтому приходится смириться с неизбежностью искажения. Задача заключается в том, чтобы искажать правильно.
Он похлопал по лежащей на столе книге.
Вы же все прочитали Тайтлера?
Они кивнули. Накануне им задали прочитать вступительную главу «Принципов перевода» лорда Александра Фрейзера Тайтлера Вудхаусли.
Значит, вы знаете, что Тайтлер рекомендовал опираться на три базовых принципа. Каких, мисс Деграв?
Первый перевод передает полную и точную идею оригинала, ответила Виктуар. Второй перевод отражает стиль и манеру письма оригинала. И третий перевод должен читаться с легкостью оригинальной композиции.
Она говорила с такой уверенностью, как будто читала книгу. Робин был потрясен, когда обернулся и увидел, что она смотрит в пространство. Рами тоже обладал превосходной памятью, и Робин почувствовал легкое смятение в таком обществе.
Очень хорошо, сказал профессор Плейфер. Это самые базовые принципы. Но что мы понимаем под «стилем и манерой» оригинала? Что значит легкость чтения композиции? Какую аудиторию мы имеем в виду, выставляя эти требования? Все эти вопросы мы рассмотрим в течение этого триместра, эти завораживающие вопросы. Он скрестил руки на груди. Позвольте еще раз проявить эмоции при разговоре о нашем тезке, Вавилоне. Да, дражайшие студенты, я не могу не видеть романтизм этого учреждения. Прошу меня простить.
Но тон был совсем не извиняющимся. Профессор Плейфер любил драматизм и мистицизм и наверняка отрепетировал свою речь за многие годы преподавания. Но никто не жаловался. Всем это нравилось.
Часто утверждают, что самая большая трагедия в Старом Завете это не изгнание человека из райского сада, а падение Вавилонской башни. Ведь Адам и Ева, пусть и лишенные благодати, по-прежнему могли говорить и понимать язык ангелов. Но когда люди в своей гордыне решили построить путь на небо, Бог посрамил их и лишил взаимопонимания. Он разделил их, запутал и рассеял по земле. В Вавилоне было утеряно не только единство человечества, но и прамировой язык нечто первозданное и врожденное, понятное и совершенное по форме и содержанию. Библейские ученые называют его адамическим языком. Некоторые считают, что это иврит. А некоторые полагают, что это реальный древний язык, ныне утерянный. Некоторые считают, что это новый, искусственный язык, который мы должны изобрести. А кто-то думает, что эту роль играет французский; и, быть может, им станет английский, когда прекратит заимствовать и трансформироваться.
Ну, с этим-то все как раз просто, заявил Рами. Это сирийский.
Очень смешно, мистер Мирза.
Робин не понял может, Рами и впрямь пошутил, но больше никто ничего не сказал. Профессор Плейфер двинулся дальше.
Однако для меня имеет значение не то, каким был адамический язык, ведь совершенно очевидно, что мы утратили к нему доступ. Мы никогда не заговорим на божественном языке. Но, собирая все мировые языки под этой крышей, весь спектр человеческих фраз, насколько это вообще возможно, мы можем попытаться. Мы никогда не доберемся до небес из мира смертных, но наше разделение небесконечно. Оттачивая искусство перевода, мы можем достичь того, что человечество утратило в Вавилоне.
Профессор Плейфер вздохнул, тронутый собственной речью. Робину показалось, что в уголках глаз профессора блеснули подлинные слезы.
Волшебство. Профессор Плейфер прижал руку к груди. Мы творим здесь магию. Вам не всегда будет так казаться в конце концов, сегодняшнее упражнение будет больше похоже на раскладывание белья по полочкам, чем на нечто эфемерное. Но никогда не забывайте, к чему вы стремитесь. Никогда не забывайте, что вы бросаете вызов проклятию, наложенному самим Господом.
Робин поднял руку.
Значит ли это, что наша цель в том числе сплотить человечество?
Профессор Плейфер вздернул подбородок.
В каком смысле?
Я только Робин запнулся. Он понял, как глупо это прозвучало, как детская фантазия, а не серьезный вопрос студента. Летти и Виктуар нахмурились, глядя на него, даже Рами поморщился. Робин попробовал еще раз он знал, о чем хочет спросить, только не мог элегантно составить фразу. Ну, ведь в Библии Бог разделил человечество. И я задумался: что, если цель перевода снова объединить его? Может, мы переводим для того, чтобы к примеру, снова вернуть тот рай на земле, мир между народами?