Браконьеры. Опасные ребята. А лесники вас не потревожат, если не тронете их стада. Эти угодья принадлежат им с давних времен. Домработница умолкает. В ее глазах вспыхивает какой-то огонек. О. Прошу прощения. Я должна вас предупредить насчет Фингерса Джонсона.
Фингерса? Может, эта женщина немного не в себе, думает Рита. Или от влажной жары и древесного дыма в комнате помутился ее собственный разум. И еще ей давно пора в туалет. Дорога была долгая.
Одиночка. Высокий. Альбинос. Бродит по лесу. Наш местный Зеленый человек.
Рита представляет себе этого мифического фольклорного персонажа: лицо из переплетенных ветвей и листьев, желуди вместо глаз. Жуть. В окно бьется большой мотылек.
Чудакам у нас как медом намазано. Вечно бегут от чего-то. Бродяги. Наркоманы. Вот такую цену приходится платить за то, что мы живем в последнем нетронутом уголке английских лесов.
Ритины руки невольно сжимаются в кулаки. За Геру с Тедди она готова пожертвовать собственной жизнью.
Я не дам детей в обиду, Мардж.
Должна сказать, вы и впрямь держитесь чрезвычайно уверенно для такой молодой девушки, раздраженно фыркает та. Впрочем, с таким-то ростом вы, наверное, и с мужчиной справитесь.
В груди что-то знакомо сжимается, в ушах глухим эхом разносятся старые обидные прозвища со школьной площадки «Рита Рекс», «Коровушка Рита», «Мистер Рита Мерфи», и она решает, что пора бежать.
И туфельки вы в лесу изорвете. Мардж кивком указывает на ступни Риты та только успела поставить на ступеньку ногу, обутую в сандалию «Кларкс». Она ненавидит свои ноги. И еще больше ненавидит, когда на них смотрят.
В холл врывается свежий воздух и желтовато-зеленый свет: Рита поворачивается и видит в дверях Джинни.
Я тут подумала, не могли бы вы Она осекается. Ее лицо вытягивается. Мардж, говорит Джинни, быстро справившись с собственным выражением.
Миссис Харрингтон. Мардж приглаживает свой комбинезон быстрыми, дергаными движениями.
Не ожидала сегодня вас здесь увидеть, говорит Джинни.
Ваш муж попросил меня помочь вам расположиться с комфортом, отвечает Мардж, и ее голос звучит раболепно и в то же время снисходительно.
При упоминании Уолтера Рита краснеет. В голове снова мечутся слова «наш маленький договор», запертые внутри черепной коробки, как мотылек за стеклом.
Помочь мне «расположиться с комфортом», Мардж? Джинни натягивает улыбку для нее это обычное дело: носить маску любезности и только потом, подозревает Рита, кричать в подушку у себя в комнате. Господи. Мне тридцать три, а не девяносто.
Мардж пропускает все это мимо ушей и косится на безымянный палец Джинни, будто проверяет, на месте ли обручальное кольцо.
Мысли Риты болезненно ухают в прошлое, в слякотный декабрьский вечер, когда она вложила свое собственное помолвочное кольцо в руку изумленного попрошайки на мосту Ватерлоо и зашагала вперед. Слезы катились по щекам. Чуть раньше она позвонила Фреду и во всем призналась. У нее в ушах до сих пор звенит его дрожащий голос: «Ты предала меня, Рита». А потом гудки: связь оборвалась, отрезая ее от будущего, которое еще недавно ждало ее дома.
Я хорошенько проветрила дом, продолжает Мардж. Огонь в камине прогонит сырость, миссис Харрингтон.
Теперь можете звать меня просто Джинни.
Это обязательно? после секундного молчания произносит Мардж едким, как уксус, тоном.
В прошлом году, вернувшись из лечебницы, Джинни настойчиво попросила Риту называть ее «по имени, а не по фамилии мужа». Поначалу было странно, но потом она привыкла. Рита вообще успела привыкнуть ко многим вещам, которые раньше казались необычными.
Как вам угодно, Мардж. Джинни пересекает комнату, цокая каблучками лаковых туфель, и поворачивается к большому старинному зеркалу над столиком. Она вздрагивает при виде своего отражения, как будто ожидала увидеть кого-то другого.
Мардж не спешит уйти.
Вы будете здесь счастливы, миссис Харрингтон. Уж я об этом позабочусь, решительно заявляет она, как будто добиться счастья это все равно что отполировать паркет. Достаточно приложить побольше усилий.
Благодарю вас. Улыбка сползает с лица Джинни. Воцаряется молчание.
А у детей, и глазом моргнуть не успеете, древесный сок побежит по жилам, добавляет Мардж. Вы не волнуйтесь, лес живо выбьет из них городские замашки.
Джинни широко раскрывает глаза. Рита стоит уставившись в пол, сдерживая нервный смешок.
Ну, я примусь за ужин, продолжает Мардж, не желая отступать. Что скажете насчет ягненка? С картошечкой?
Не утруждайтесь. Детям хватит простого ужина. Рита нам что-нибудь сообразит.
Но мистер Харрингтон велел мне приготовить ужин. Мардж бросает на Риту оскорбленный взгляд.
Ну а я вам говорю, что не нужно. Вы и так уже столько всего сделали, чтобы подготовить дом к нашему приезду. Езжайте домой, ложитесь и отдохните.
Мардж упрямо стоит в холле, как будто глубоко пустила корни в пол.
У вас такой усталый вид, миссис Харрингтон. Вы совсем худенькая, как жердь. Если хотите выздороветь, нужно как следует покушать.
«Выздороветь»? Джинни выдавливает тихий смешок и откидывает волосы, налипшие на шею. Господ и.
Ну, не буду вас больше задерживать, говорит Мардж без тени раскаяния и поворачивается к выходу.
Рита следит за мутным отражением домработницы в покрытом крапинками зеркале. Как только она уходит, Джинни вздыхает:
Боже, она ни капли не изменилась. Вот черт, Уолтер явно и ее завербовал в ряды своих шпионов.
Словно горячая вода, хлынувшая по трубе, Риту переполняют стыд и чувство вины. «Наш маленький договор». Где-то в доме бьют часы с кукушкой. Механизм визгливо подражает пению живых птиц за окном.
Джинни садится на нижнюю ступеньку лестницы, подпирает подбородок ладонями и смотрит на Риту снизу вверх сквозь длинные подкрученные ресницы.
Нам пора поговорить, правда?
У нее внутри что-то переворачивается. Джинни все знает. Рита указывает наверх:
Дети
О, переживут. Джинни хлопает ладью по лестнице. Садитесь рядом.
Рита тяжело опускается на ступеньку. Она испытывает одновременно ужас и облегчение при мысли о том, что ее разоблачили. Ничего не остается, кроме как признаться первой.
Мне так жаль, Джинни.
Жаль? Да о чем вы говорите? Джинни озадаченно смотрит на нее. Боже, какая вы все-таки странная, Рита. Я хотела сказать спасибо. За то, что вы поехали с нами. Честное слово, я благодарна вам от всего сердца.
Потеряв шанс во всем признаться, она не знает, что сказать. Ромбик рыжеватого, как ириска, солнечного света проникает в заляпанное окошко, подсвечивая вихрь пылинок, кружащихся в воздухе посреди холла.
Не стану лукавить, Рита, вас ждет самое скучное лето в вашей жизни.
Она чувствует, как румянец расползается по шее, словно сыпь. Джинни смотрит на нее с озадаченным выражением, которое вскоре смягчается, сменяясь сочувствием.
Вы с Фредом разошлись, верно? С этим вашим мясником. Что ж, по крайней мере, полагаю, вам больше не нужно ездить его навещать.
Д-да, выговаривает Рита, изумленная тем, что Джинни вообще запомнила имя Фреда.
Она всегда думала, что для Харрингтонов не существует никакой Риты за рамками ее работы. Может, так и есть. Ближе к концу их помолвки хотя она еще не догадывалась, что скоро все закончится, Фред часто говорил, мол, ее настолько затянула лондонская жизнь Харрингтонов, что своей собственной у нее не осталось; она приросла к этому семейству, как моллюск к борту «Титаника». Причины, по которым Рита не увольнялась, отчего-то казались ей слишком личными, поэтому она болтала о том, что зарплата намного выше, чем в родных местах позволяет ей откладывать деньги, на которые они однажды смогут купить домик. Рита знала, что он никогда не поймет, как пребывание в кругу семьи, пусть и в качестве прислуги, помогает ей подкрутить разболтавшиеся гайки своей души. Забота о чужих детях была для нее не просто работой. Без этого всего она теряла почву под ногами. Фред был хорошим парнем да еще и на полдюйма выше нее. Но она о многом не могла ему рассказать.
Здесь вы вряд ли найдете нового кавалера, со вздохом продолжает Джинни. Сразу предупреждаю.
Рита только рада. После того, что произошло с Фредом, она зареклась связываться с мужчинами.
Резкий стук. Они обе оборачиваются. В дверях стоит Мардж, держа в одной руке связку ключей, как у тюремщика, а во второй, высоко поднятой, большие потертые кожаные берцы с развязанными шнурками.
Решила захватить их из сарая для вас, Рита. Ботинки Робби, нашего лесника и плотника. Он их все равно не носит. Как я уже говорила, вам здесь понадобится обувь покрепче. Вроде как раз придутся впору, а?
Мужские сапоги. Как унизительно.
Ну, теперь оставлю вас в покое. Это вряд ли. Мардж не двигается с места. Потертые берцы лежат у ее ног, как псы, ждущие команды.
Вы что-то еще хотели, Мардж? натянуто произносит Джинни.
Не знаю, уместно ли мне говорить об этом
Так не говорите, безмолвно умоляет Рита, вспомнив, как миссис Пикеринг из тридцать пятого дома после такого вступления выдала: «Ничего, родишь нового, Джинни». Руки Джинни, лежащие у нее на коленях, начинают переплетаться. Они всегда ее выдают.
Мардж облизывает зубы.
Я слышала, что случилось с вашей малышкой, миссис Харрингтон, выпаливает она, будто заранее заготовила речь. Глубоко сожалею о вашей утрате.
Молчание затягивается. Рита вспоминает утро после рождения малышки: как она убирала из хозяйской спальни месиво, в которое превратились газеты на полу, пропитанные кровью; забытая стопка испачканных полотенец на подоконнике; металлический запах, повисший в воздухе. Пустая колыбелька.
Мардж шаркающей походкой направляется обратно в коридор.
Постойте, вдруг говорит Джинни.
Мардж вытягивается по струнке. Рита готовится к неизбежному.
Спасибо. Руки Джинни замирают. Кольцо с бриллиантом поблескивает в землистом коричневатом свете. За то, что не отрицаете существование моей малышки, как большинство.
Мардж расслабляется с почти осязаемым облегчением.
О, я забыла. Еще кое-что.
Ну, все. Теперь она точно не уйдет, думает Рита.
Сегодня звонил какой-то мужчина. Еще до вашего приезда. Просил позвать к телефону вас.
Джинни тут же выпрямляется, как слабый росток после полива.
Не Уолтер?
Точно не он. Мардж прищуривается и повнимательнее присматривается к Джинни. Звонил три раза. Но имя называть отказался.
О нет. У Риты внутри все обрывается. Только не он. Только не здесь.
Как странно, слабо выговаривает Джинни.
Воздух вдруг становится разреженным. Проходит несколько секунд.
Ну, хорошего вам вечера. Мардж удаляется, звеня ключами.
Джинни прикрывает рот рукой. Рита сидит неподвижно и не смеет произнести ни слова, только слушает, как дыхание Джинни учащается, как смесь боли и желания вырывается из ее губ сквозь хрупкие, увешанные бриллиантами пальцы.
7
Гера
ДОН АРМСТРОНГ КОГДА-ТО БЫЛ папиным лучшим другом. Они вместе учились в Итоне, и на старой школьной фотографии, которую папа швырнул об стену на Пасху, они широко улыбаются, глядя друг на друга, а не в объектив, как будто услышали шутку, понятную только им двоим. Через несколько лет после выпуска именно Дон позвал папу на вечеринку, где тот познакомился с мамой. По семейной легенде, каблучок ее туфельки на шпильке застрял в решетке ливневки и отломился. Дон на закорках донес ее до стоянки такси, а папа сел с ней в машину и сопроводил маму до ее комнаты в Кенсингтоне. «Командная работа», всегда говорила мама.
В свадебном альбоме родителей они снова стоят рядом, приобняв друг друга за плечи. Дон в роли шафера выглядит примерно так же, как и сейчас, загорелый, широкоскулый, русоволосый и будто всем своим видом хочет показать, что он здесь главный. Папа, бывало, шутил в те времена, когда он еще не растерял чувство юмора, а любовные похождения Дона были забавной темой для разговоров, а не кровоточащей раной, что Дон не облысел, потому что не завел себе «обузу» в виде семьи и никогда в жизни толком не работал. Ему в наследство достались акции и ценные бумаги, а папе полуживая старая стекольная компания и нерентабельная кварцевая шахта в Африке. У Дона на уме были одни приключения. У папы совещания, стекловаренные печи и бастующие шахтеры.
Дон много путешествовал. Мама время от времени посматривала в окно и говорила что-то вроде: «Уолтер, когда мы в последний раз видели Дона? Надеюсь, он не вляпался в какие-нибудь неприятности», и ее голос всегда звучал как-то слишком высоко.
Проходило некоторое время несколько дней или недель, мы никогда не знали наверняка, и Дон снова объявлялся у нас на пороге, помятый после долгого перелета, и его голубые глаза поблескивали, как бусинки, на загорелом лице, а карманы выцветших на солнце штанов цвета хаки были набиты историями и подарками для нас с Тедди: тигриный клык, золотой индийский браслет, деревянная маска с глазами-щелочками, которая смеялась в моих кошмарах.
За ужином он вытворял шокирующие вещи например, помогал маме на кухне, чего мой отец не стал бы делать даже раз в миллион лет.
Посторонись-ка, Джинни, я сам потолку картошку, говорил Дон и устраивал жуткий бардак: жир брызгал во все стороны, картошка катилась по столу, а мама смеялась, прислонившись к холодильнику, и ее ничуть не тревожила масляная пленка на полу, раздражавшая ее в любой другой ситуации.
А после ужина разговоры шли уже не о том, что Пикеринги сделали со своим садом («Это же надо додуматься пересадить эти старые розы!»), и не о том, что семейство Смит-Бернет приобрело домик для отдыха во Франции. Мы переносились в другой мир.
Дон садился в папино кресло никому больше его не предлагали: кожаная обивка приняла форму папиного тела, как седло. Он откидывался на спинку, держа в руках бокал виски со льдом, рассказывал о своих путешествиях, и казалось, что глобус в гостиной сам начинал вращаться вокруг своей оси. Марракеш. Париж. Бомбей. Больше всего Дон любил охоту в Кении. Он словно заново переживал все во время рассказа: грохот выстрела и отдача, бьющая в плечо; восторг, переполняющий охотника, когда огромный зверь падает на землю.
Чем ближе оказываешься к смерти, тем отчетливее чувствуешь себя живым, говорил Дон.
Иногда отец бормотал что-то про температуру в стекловаренных печах или про глубину своей кварцевой шахты в Намибии, которая осталась ему в наследство от любимого дядюшки и которую он называет «своим самым затратным и трудным ребенком» и отказывается продавать. Но ни то ни другое не могло прогнать из нашего воображения едкий запах львиной крови, и Тедди всякий раз просил его не перебивать. А мама сидела, поставив локти на колени, подпирая подбородок рукой, и всем телом тянулась к Дону, и все, чего она не успела попробовать в жизни, все места, где ей не довелось побывать, отпечатались морщинкой у нее на переносице, как штамп, который ставят на почтовые марки. (Папа никогда не брал ее с собой в поездки. Ей приходилось сидеть дома с нами. «Обороняй наш форт», говорил он.) Когда Дон уезжал, в ее глазах появлялось непонятное отстраненное выражение, примерно такое, как вчера в машине по дороге в Фокскот: она думает, что за этими большими темными солнечными очками ничего не видно, но это не так. Я все вижу.
Дон никогда не задерживался надолго. И в те самые выходные он тоже не задержался. Всего на одну ночь остановился в гостевой спальне, пока папа был в деловой поездке за границей уже больше месяца. На следующее утро я увидела, как мама выходит из гостевой спальни. Ее лицо сияло, волосы были взлохмачены, тушь растеклась по скулам, и казалось, будто за ночь ее разобрали на части и сшили заново. Это было примерно за три месяца до того, как она объявила о своей беременности и назвала предполагаемую дату рождения ребенка.