От одной этой мысли он в мгновение ока камнем ухнул обратно в трясину безотрадных дум, из которой только-только начал, было, выбираться. Но на глаза Эрику попалась подернутая желтизной красавица-березка, затесавшаяся меж двух неказистых сараюшек, и хмарь на душе чуть рассеялась. А когда он перевел взгляд на синеющий небосвод, настроение ещё немного улучшилось. Ага, бабье лето, значит уних тут, смекнул он. Погожий денёк, небо ясное, солнышко, вон, светит ласково. Не жарко и не холодно. Комфортная погодка, насколько это возможно в сентябре. Хотя, насчет сентября тоже вопрос, уже ни в чем не испытывая уверенности, усомнился Эрик.
С неба донеслось слабое курлыканье. Он остановился и, задрав голову, уставился в бездонную лазурь. Высоко над землей плыл журавлиный клин. Счастливчики, позавидовал им Эрик: на юга потянулись.
Нонешний год зиме быть ранней да студеной, послышался совсем рядом старческий голос.
В двух шагах от Эрика стояла, запрокинув голову и глядя из-под руки на удаляющихся журавлей, вся из себя аккуратненькая бабулька божий одуванчик. Ну, просто один в один сказочница из фильмов Роу.
Это почему же? поинтересовался Эрик.
Старушка снисходительно посмотрела на него, словно на недоумка какого, мол, то и малым детям ведомо, но растолковала:
А как жа. Ежели на Лупа Брусничника журавли сымаются, и думать неча быть зиме вскорости, терпеливо растолковала она. И, вишь, как высоко летят? Стал быть, жди хлада лютого. То приметы верные.
Ни о каком Брусничнике Эрик до сего дня слыхом не слыхивал, однако без труда догадался, что это, по всей вероятности, имя какого-нибудь святого, связанное с определенной датой. Он собрался было выяснить, с какой конкретно, да не успел Данила довольно бесцеремонно подтолкнул его в направлении княжеских хором. При этом он одарил старушку недобрым и в то же время опасливым взглядом. С чего бы это? подумал Эрик, без возражений следуя за Данилой, который, отойдя на несколько шагов, сплюнул и мелко перекрестился, бубня себе под нос:
От ить паскудное семя! В церкву ходит, а по сю пору, поди, зелия варит.
Кто? спросил заинтригованный Эрик.
Да Алексиха, отозвался Данила, не оборачиваясь. Ведьмачка.
Ведьмачка? Колдунья, то есть? Что-то непохоже! Эрик даже оглянулся на бабульку, которая всё ещё продолжала стоять на том же месте и смотреть в небо. Как-то не верилось, что эта благообразная кроткая старушенция и вдруг А с другой стороны, резонно рассудил он, откуда мне знать, как должна выглядеть ведьма? Подумал и забыл, потому что следом за Данилой начал подниматься по скрипучим ступенькам на резное крыльцо той самой то ли двух-, то ли трёхэтажной княжеской резиденции.
В гридне
Пройдя через наружную дверь, они попали в сени. Темно там было, хоть глаз выколи, но Данила, по всему видать, прекрасно здесь ориентировался. Он и впотьмах твёрдо проследовал ко второй, внутренней, двери и решительно распахнул ее. В отличие от первой, та была малость низковата. Приземистый, как медведь, богатырь миновал дверной проём в полный рост, правда, чуть бочком, чтобы не задеть плечищами за косяк, а вот более рослому Эрику пришлось наклониться, чтоб не врезаться лбом в притолоку. Но нет худа без добра будь конвоир росточком поболе, возникли бы проблемы с обзором помещения, в котором они очутились, а так, любуйся на себе здоровье никто не застит.
Внутри господствовала та же «васнецовщина», что и снаружи. Гридня а до сегодняшнего дня Эрик понятия не имел, что это такое, оказалась обширным помещением, которое, используя терминологию Даля, можно было бы назвать залой. Света, проникающего через десяток небольших подслеповатых слюдяных окошек, вполне хватало, чтобы в деталях рассмотреть внутреннее убранство. Итак, перед ним была просторная комната с массивным опорным столбом посередине. Стены голые, без каких-либо украшений. Отделаны тёсом. Вдоль стен широкие лавки. Необъятный стол, смещенный немного вглубь зала из-за центрального столба. В дальнем от входа углу иконы. Мерцает огонёк лампадки. Словом, ничего особо примечательного.
Иное дело люди. Здесь собралось десятка два, по большей части, молодых, если не сказать, очень молодых мужчин. Даже не мужчин парней, почти мальчишек, средний возраст которых колебался где-то в районе лет двадцати, может, чуток побольше. Несмотря на то, что Эрику на глаза не попалось ни одного вооружённого или хотя бы, просто соответствующим образом экипированного человека, он ни на секунду не усомнился, что эти ребята имеют самое непосредственное отношение к военному делу, причём к такому же стародавнему, как и сам этот городок. Подтверждением чему служили сваленные в живописном беспорядке прямо на полу в ближнем углу червлёные щиты и разложенные на скамьях кольчуги, шлемы и мечи.
Надо полагать, добры молодцы только-только откуда-то возвратились, избавились от доспехов и оружия и теперь с шутками-прибаутками что-то обсуждали, рассевшись вокруг пустого стола. Пышущих здоровьем парней просто-таки распирало буйное веселье и бесшабашная удаль. Особенно выделялся один этакий Микула Селянинович ростом под два метра, «косая сажень в плечах», ну и все такое прочее. Общее впечатление несколько портила простецкая физиономия, тем не менее Эрик как-то сразу проникся к нему безотчетной симпатией.
Особняком от остальных расположились два мужика постарше. Они были серьезны и заняты обсуждением, по всей видимости, каких-то важных вопросов. Один восседал на покрытой узорчатым восточным ковром скамье, установленной под образами, и что-то втолковывал другому, который стоял рядом и слушал с почтительным вниманием.
Тому, что сидел, на вид было лет за тридцать. Если кто из присутствующих и мог безоговорочно претендовать на роль лидера, так только он. В пользу такого вывода говорило многое: и властное выражение лица; и надменная манера держаться, всем своим видом демонстрируя, что именно он и есть здесь самый, самый, самый; и вызывающе-роскошный наряд, состоявший из расшитой золотом одежды и отчасти прикрывающего всё это великолепие тёмно-синего плаща. Определённо он был здесь боссом.
Собеседник его строгим худым лицом чем-то походил на сильную хищную птицу. Колючий пронзительный взгляд из-под кустистых бровей только усиливал впечатление. Этот определённо давно перешагнул за «полтинник». Судя по глубокому шраму, пересекавшему наискось лоб, бровь и правую щеку непонятно, как у него вообще глаз уцелел, этот мрачноватый сухощавый седой дядька, одетый во всё чёрное, что называется, пороху понюхал предостаточно. Ощущалось в нём что-то от боевого генерала: немногословный, суровый, по всему видать, привыкший отдавать приказы.
Поначалу на вошедших никто внимания не обратил, поскольку, как уже говорилось, все были заняты кто чем. Тогда Данила, малость выждав для приличия, перекрывая гул голосов, пробасил, обращаясь к щёголю, которого Эрик и без подсказки уже определил, как старшего по рангу:
Привел, как велено, княже!
После чего легонько подтолкнул конвоируемого вперёд, поближе к застланной цветастым ковром лавке, на которой расположился местный правитель. Гомон разом смолк. Князь, его собеседник и все прочие, сколько их там ни было, дружно уставились на Эрика. В гридне установилась такая тишина, что залети туда муха, её жужжание стало бы самым громким звуком.
Князь брезгливо поморщился. Причиной тому было исходящее от арестанта амбре. Эрик, которому и самому не очень-то нравилось источаемое его собственным телом и одеждой зловоние, отнёсся к гримасе неудовольства на княжеской физиономии с пониманием, хоть, и не счёл это достаточным поводом, чтобы посыпать голову пеплом. Да, запашок тот ещё, но, в конце концов, не сам же я засадил себя в загаженную нечистотами яму.
Отколь взялся сей человече? спросил князь.
От компании молодых дружинников отделился здоровяк, который так понравился Эрику.
Дозволь молвить, княже? почтительно спросил детинушка, став перед князем.
Тот кивком разрешил говорить.
Ноне наранье мы вкруг града дозором ходили, начал дружинник. Как Другусну вброд одолели, так возля вымостков на ево и наскочили. На Баковом лугу лежал телешом. Должно, тати какие по завойку тюкнули да обобрали дочиста. На лице парня появилась бесхитростная ухмылка. Чем срам прикрыть и то не оставили. Разбойных-то людишек окрест развелось гибель. Озоруют. Ну, подъехали, глянули. Язва не смертная, живой навроде, тока в беспамятстве. Обрядили в какое ни то вретище да привезли.
По што ж ты ево чуть жива в поруб-то определил?
Оно, конечно, не мово ума дело, решать куда, а токмо спрос-та с ково? стал оправдываться парень. С меня, знамо. Ты ж с Избором в отлучке был, вот и помыслил я, а што, как подсыл ето?
С чего ты так помыслил? удивился князь.
Даве владыка Евсевий сказывал, будто брадобритие у латинян богомерзких в обычае, а етот, вона, гля, лицом босый.
Тщательно выбритый Эрик и впрямь выглядел здесь белой вороной он был единственным, у кого не имелось растительности на лице. У всех же прочих бороды и усы наличествовали, различаясь лишь по степени густоты и окладистости.
Мож, и так, раздумчиво протянул князь, поглаживая свою холеную бородку. Да мнится мне, будь ён подсылом, не велик труд браду отростить. И, обращаясь уже к Эрику, строго спросил: Ты кто есть таков? Правду реки.
Однако Эрик вопрос проигнорировал, вернее, даже и не услышал. Вероятно, краткая справка, выданная дюжим дружинником, стала последней каплей. И без того, всё увиденное и услышанное за последние полчаса-час никак не желало укладываться в рамки привычного мироощущения, а тут просто-таки хлынуло через край. Если до сих пор он допускал, что находится не совсем там, где ему надлежит находиться, то теперь вдруг с ужасающей отчетливостью осознал, что произошло нечто пугающе необъяснимое. Догадки и предположения разом обрели законченные очертания, и слабая надежда, что с минуты на минуту наваждение рассеется, и всё станет как раньше, таким, каким оно, собственно, и обязано быть, растаяла словно утренний туман.
Вот и определился, потерянно подытожил он. Цветочки кончились, начались ягодки. Древня Русь, стало быть? Похоже, мира, в котором он жил до сих пор, больше не было, а если таковой и продолжал где-то существовать, то явно не здесь. Несомненно Данила, князь, дружинники, и даже колодник Козьма, сидящий сейчас в сыром порубе, пребывали в полной согласии со временем. Это была их эпоха. Он же, Эрик Толле, был здесь чужаком случайным, незваным и нежданным.
И неважно, что рассудок отказывался поверить в подобное. Можно, конечно, продолжать талдычить себе, что такого быть не может, потому что не может такого быть, и пытаться игнорировать окружающее древнерусское бытие, как нечто нереальное, только от этого оно никуда не денется. Что вокруг, то и есть реальность. Внутреннее сопротивление ещё присутствовало, но здравый смысл подсказывал, что правильнее было бы смириться с неизбежным. И ведь ещё, поди знай, что ждёт впереди
Из плена тревожных размышлений его вырвал грубый окрик.
Оглох, нашелец? прикрикнул здоровяк, который, по его собственным словам, подобрал бесчувственное тело Эрика на каком-то лугу и доставил сюда. Ответствуй. Аль не вишь, Козельский князь пред тобою?
Князь не князь у него на лбу не написано, даже не вникая в смысл сказанного, рефлекторно огрызнулся Эрик.
Сработал тот самый, уже упомянутый, отнюдь не прибалтийский темперамент. Вероятно, разумнее было бы сдержаться, но слово не воробей. Князю непочтительный отзыв о его персоне не понравился. Он посуровел лицом и собрался было дать укорот наглецу, но снова вмешался Эриков давешний спаситель.
Дозволь, княже, вразумить неука за речи неразумные? предложил он с ухмылкой.
И то дело, благосклонно кивнул князь.
Эрик, ошарашенный валом обрушившихся на него, не поддающихся разумному объяснению событий, даже толком понять не успел, что произошло, как оказался лежащим на полу рядом со сваленными в кучу красными щитами. Перед глазами плыли круги, а ощущение было такое, будто ему в грудь со всего маху саданули кувалдой. Что там кувалдой наковальней! Князь, как, впрочем, и все остальные, едва не покатился со смеху, а здоровяк, довольный тем, как ловко сумел позабавить своего господина, добродушно ухмылялся в усы.
Ай же, Возгарь, потешил, всплеснув руками, восторженно молвил князь. Одначе и кулачищи у тя.
Мал-мала силенка есть, согласился польщенный детина, скромно опустив очи долу.
Ну, будет с ево. Глянь-ко, жив ён там аль нет? князь кивком показал в угол, где Эрик с трудом приходил в себя.
Да чё ему сделается, все так же добродушно прогудел здоровяк. Я ить ево легонько, тока самую малость приложил.
Этот обалдуй, разумеется, знать не знал, с кем связался. А кабы знал, может, и поостерегся бы. Эрик вырос на Мазутке*. У нескольких поколений москвичей эта бывшая рабочая окраина вполне заслуженно пользовалась дурной славой, как место, где не то что жить, а и просто случайно оказаться-то было небезопасно. В девяностые среди московских уголовных авторитетов числилось немало выходцев оттуда. Говорят, теперь там намного спокойнее стало, но Эрик застал ещё ту, хулиганско-бандитскую Мазутку, и детство его прошло в условиях отнюдь не тепличных.
С жестокими законами улицы ему довелось познакомиться довольно рано с первых же дней обучения в школе, которая находилась всего-то в трехстах метрах от дома. Этого расстояния оказалось вполне достаточно, чтобы до рафинированного домашнего ребёнка докопался хулиганистый мальчишка из соседнего двора, который был года на два постарше, ну и само собой, покрупнее. Завязалась потасовка, однако силы были не равны, и тот парнишка накостылял Эрьке по первое число.
Домой бедолага вернулся в разорванной курточке, весь в грязи, с
*Мазутка район на северо-востоке Москвы. Название пошло от когда-то существовавшего там мазутного завода, в память о котором остался Мазутный проезд, ныне переименованный в улицу Павла Корчагина. Этот район всегда небезосновательно считался криминально неблагополучным.
синяком под глазом и с расквашенным носом. Отец сразу все понял, и пока сын, хлюпая разбитым носом и размазывая по физиономии горючие слезы, рассказывал, что случилось, лишь молча кивал, после чего обратился к семилетнему ребенку, как ко взрослому:
Не хнычь. Слезами горю не поможешь, наставительно сказал он. А на будущее запомни: или научись давать отпор и, усмехнувшись, добавил, или тренируй ноги.
Ноги-то зачем?
От удивления у маленького Эрика даже слёзы на глазах высохли.
Чтобы, в случае чего, быстро смыться, популярно объяснил отец. Выбор за тобой.
Эрик подумал и очень серьёзно, совсем не по-детски, заявил:
Я бегать не люблю. Лучше я драться научусь.
И научился. Чего ему это стоило тема отдельной баллады, но с тех пор он никому, никогда, ни в чём спуску не давал и к четырнадцати годам слыл среди сверстников пацаном резким, но правильным, которого лучше не задирать. С местной шпаной близко не сошёлся, однако пользовался у нее уважением. Впрочем, на Мазутке удивить кого-нибудь доблестью было трудно, таких героев там было пруд пруди. Потому-то, наверное, по достижении возраста наступления уголовной ответственности, большинство из них попадало за решетку. Пареньку с непривычной русскому уху фамилией Толле повезло должную бойцовскую закалку получил, а до тюрьмы докатиться не успел, потому как семья получила новую квартиру в другом районе. Вырванный из привычной среды, парень потосковал по дружкам-приятелям, да и взялся за ум начал прилично учиться