Во главе веймарского правительства всегда оказывалась левоцентристская Социал-демократическая партия, но ей ни разу не удалось получить парламентское большинство. Приходилось полагаться на весьма непрочные коалиции. На выборах 1928 года социал-демократы получили 30 % голосов, чего хватило лишь на 153 места в рейхстаге, насчитывавшем в то время 491 место. Поэтому пришлось заключать шаткий союз с тремя мелкими партиями. На тех выборах нацисты набрали чуть больше двух с половиной процентов. Однако все больше немцев считали, что решительный лидер приверженец ультранационалистических идей предпочтительнее бесхребетного правительства. Пусть Гитлер и не обладал какими-то достоинствами, его уверенности оказалось достаточно. Яркий оратор, он постоянно твердил, что коммунисты и евреи довели Германию до гибели. Сначала Гитлер выступал перед буйными завсегдатаями пивных, а вскоре уже собирал огромные митинги, в которых принимали участие более 20 тысяч его последователей[27].
К 1930 году доля социал-демократов на выборах сократилась до 24 %, тогда как нацистам удалось занять второе место с 18 %. Социал-демократы сформировали очередную сомнительную коалицию, которая вскоре рухнула. В 1925 году президентом был избран престарелый Пауль фон Гинденбург (ему, бывшему фельдмаршалу Первой мировой войны, было уже за восемьдесят). Используя свои дополнительные полномочия, он назначил правительство меньшинства, возглавляемое более умеренной партией Центра. Германия топталась на месте, все сильнее погружаясь в трясину депрессии.
В 1932 году Гинденбург вновь победил на выборах и вновь создал коалицию партии Центра. Первого июня он отверг кандидатуру Гитлера и предложил пост канцлера убежденному консерватору, избегавшему всяческой театральности, Францу фон Папену. Но Папен получил настолько мизерную поддержку в рейхстаге, что Гинденбургу пришлось срочно объявлять новые парламентские выборы, которые состоялись в июле. Нацисты вели свою кампанию под девизом «Вся власть Адольфу Гитлеру». Они утверждали, что только Гитлер способен предотвратить назревающий коммунистический переворот[28]. И это сработало. Нацисты получили 37 % голосов и стали крупнейшей политической силой, хотя и не обладавшей никакими способностями к искусству формирования коалиций. Они не смогли найти партнеров для формирования правительства. Третий раунд выборов назначали на ноябрь.
На сей раз нацисты потерпели поражение и потеряли 34 места в рейхстаге. Началась долгая борьба за посты в правительстве. В конце концов, Папен разыграл настоящий дворцовый гамбит. Он убедил Гинденбурга сделать Гитлера канцлером, а сам смирился с понижением до вице-канцлера. Так он рассчитывал стать кукловодом своего неопытного соперника. Политическому союзнику Папен хвастливо говорил: «За два месяца мы задвинем Гитлера так далеко в угол, что ему останется только визжать»[29].
Восьмидесятипятилетний Пауль фон Гинденбург принял присягу канцлера Адольфа Гитлера в полдень 30 января 1933 года. Новый канцлер поклялся «приложить все свои силы к обеспечению благополучия немецкого народа, защищать конституцию и законы немецкого народа обеспечить справедливость и правосудие для всех»[30].
В тот вечер по улицам Берлина прошло факельное шествие, во главе которого с каменными лицами шли штурмовики СА. Руки взметнулись в римском салюте «Хайль, Гитлер!» Так наступило будущее.
Во время Первой мировой войны трое старших сыновей Паулы и Карла Бонхёффер были призваны в армию. Представить себе, что второй сын, Вальтер, возьмет в руки оружие, было невозможно, однако в восемнадцать лет он отправился на фронт. В апреле 1918 года, прослужив всего месяц, он получил ранение во время артобстрела[31]. «Сегодня мне сделали вторую операцию, писал он родителям из полевого госпиталя. Но в мире есть много гораздо более интересного, чем моя рана». Через три часа он умер. Паула несколько недель провела в постели, не в силах справиться с горем. Ее муж, который всегда описывал семейные события в дневнике, после гибели Вальтера еще десять лет не мог взяться за записи.
Бонхёфферы боялись, что трагедия повторится. Вся семья испытывала отвращение к Гитлеру не только из-за его политики, но и из-за постоянных угроз нарушить мир в Европе. Меж тем, когда в конце июня 1931 года Дитрих вернулся в Берлин, эти угрозы становились все реальнее.
Пока Гитлер занимался консолидацией власти, Бонхёффер приступил к работе, о которой мечтал всю жизнь. Технический колледж Берлина пригласил его на должность студенческого пастора. В ноябре он наконец-то был посвящен в сан. Через два месяца он начал преподавать в Берлинском университете. На основе своих лекций по Книге Бытия Бонхёффер написал книгу «Творение и падение», в которой среди прочего отметил: «В Библии есть только две истории искушения: искушение первого человека и искушение Христа Либо искушается Адам во мне и тогда падение ждет нас. Либо искушается Христос во всех нас и тогда на падение обречен Сатана».
Пастор Бонхёффер никогда не испытывал искушения заигрывать с нацистами. Он совершил один из первых публичных актов сопротивления новому режиму. Через два дня после инаугурации Гитлера Дитрих Бонхёффер в 17:45 подошел к микрофону пятнадцать минут он в прямом эфире выступал в программе «Берлинский радиочас». Эта передача выходила каждую неделю и была посвящена немецкой молодежи.
Другие ораторы говорили о сельской молодежи или о том, чем сегодняшние студенты отличаются от своих предшественников. Бонхёффер выбрал более весомую тему: «Изменившееся представление о фюрере у молодого поколения»[32]. Свое выступление он закончил почти прямым намеком на Гитлера. «Если тот, кто обладает огромной властью, подчинится желаниям своих последователей, которые всегда стремятся сделать из него кумира, образ вождя постепенно превратится в образ вождя, вводящего в заблуждение, предостерегал Бонхёффер. Вожди, которые мнят себя богами, насмехаются над Богом»[33]. Это были мудрые и смелые слова. Но никто их не услышал. Когда Бонхёффер подошел к кульминации своего выступления, звук отключили. Сначала священник решил, что это чьи-то происки, но оказалось, что он просто превысил отведенное ему время и у звукооператора не было выбора он обязан был начать следующую программу[34]. Твердо решив донести свои мысли до публики, Бонхёффер отправил текст радиовыступления в местную газету, где его и опубликовали[35].
В тот же зимний вечер в эфир вышел другой оратор. Канцлер Гитлер сделал свое выступление на удивление коротким и милым. Обращение к соотечественникам длилось всего 13,5 минуты. Он говорил, что безработицу следует сократить «за четыре года», что он был бы «счастлив, если бы мир, сокращая вооружения, сделал ненужным любое наращивание нашей военной мощи». Ни sturm. Ни drang. Ни бури. Ни натиска. Никаких военных барабанов[36].
«Вступив в должность, писал журналист The New York Times, господин Гитлер говорил гораздо более умеренно и по тону, и по выбору слов, чем в последние два года»[37].
Впрочем, в тот же день, до выступления на радио, Гитлер произнес более типичную для себя речь перед членами нацистской партии. Он заверил их, что разберется с намерением «убийц-коммунистов» разрушить зарождающийся Третий рейх. «Сохраняйте спокойствие! призвал он своих сторонников. Час разрушения этого ужаса придет!»[38]
3
Шум и ярость
Генри Форд продолжал работать, несмотря на то что его состояние оценивалось примерно в сто миллионов долларов США. Среди прочего президент Ford Motor Company занимался газетным бизнесом. Страницы газеты Dearborn (Michigan) Independent стали его рупором. В начале 1920-х он решил отказаться от анонимности и выпустил сборник статей о политике и культуре под собственным именем. Четырехтомный труд носил название «Международное еврейство. Важнейшая проблема мира». Адольф Гитлер держал на столе в приемной стопку этих книг для интересующихся[39]. Это был настоящий Генри Форд, без тормозов. Главы назывались по-разному: «Как действует международная еврейская денежная сила», «Евреи помощники Бенедикта Арнольда[40]». Глава 47 третьего тома называлась «Еврейский джаз становится нашей национальной музыкой». Эта музыка явно была не по душе любителю стиля кантри со Среднего Запада.
«Популярная музыка монополия евреев. Джаз еврейское творение, негодовал Форд. Обезьяньи крики, визг джунглей, ворчание, писк и вздохи пещерной любви маскируются несколькими лихорадочными нотами Неудивительно, что, где бы ни обнаружилось пагубное влияние на общество, везде находишь группу евреев!»[41]
О, кстати: безумные танцы под джазовую музыку, типа чарльстона, ведут к беспорядочным половым связям[42].
Обезьяньи крики? Пещерная любовь? Ошеломленный нападками Форда Юлиан Фус, невысокий худощавый очкарик, пианист, деливший время между Соединенными Штатами и родной Германией, в 1927 году приехал в берлинскую студию вместе со своим небольшим оркестром и записал инструментальную вещицу Lets All Henry Ford. Пьеса была написана в стиле свингующего чарльстона со странными элементами кантри, скрипичными риффами и завываниями труб. Название пьесы перекликалось с названием джазового хита Lets All Go to Marys House, очень модного несколькими годами ранее.
Информационное и новостное агентство Associated Press называло Фуса «королем берлинского джаза». Он стал первым немецким джазменом, сыгравшим «Рапсодию в стиле блюз» американского джазового композитора Джорджа Гершвина. У него были и другие записи, в том числе Bananas Skin Stomp и Auf Wiedersehen, Herr Doktor[43]. В интервью канадской газете Фус говорил, что поначалу немцы считали эту энергичную, не подчиняющуюся строгим правилам музыку «слишком шумной». Но со временем отношение изменилось.
«Сегодня джаз слушают все за исключением некоторых национал-социалистических ворчунов, которым все еще хочется вернуть венские вальсы, чего, конечно же, никогда не будет».
Германия находилась на грани политических и социальных перемен. Гитлер умело сочетал харизму культа личности с ностальгической ксенофобией. Если перейти на музыкальные термины, его форте[44]представляло собой строго регламентированный венский вальс авторитаризма полную противоположность свободному и раскованному джазу многопартийной демократии. Штурмовики и эсэсовцы не теряли времени. Они ясно давали понять обществу, что приход к власти Гитлера знаменует рассвет новой, более мускулистой Германии.
А Фус тем временем обосновался в Берлине. Вместе с женой Лили он приобрел ночной клуб, где и сам порой играл на пианино. Вскоре ставший популярным клуб «У Юлиана Фуса» располагался в западной части города, по соседству с отелем «Эдем». Здесь с удовольствием собирались художники, актеры и журналисты. Одним мартовским вечером 1933 года в клуб пришли два штурмовика и набросились на Фуса. Они обзывали его «грязным евреем» и «подонком» и обвиняли в том, что он якобы не вернул долг кредитору. Конечно же, это была ложь. Лили вызвала полицию, и штурмовиков выгнали.
Через две с половиной недели уже шестеро молодчиков (четверо из них штурмовики) вломились в клуб в пять утра и потребовали выпивку[45]. Фус объяснил, что после трех часов ночи спиртное подают только членам клуба. Это совсем не обрадовало незваных гостей. Двое принялись избивать Фуса с криками «грязный еврей». Фус был весь в крови. Один штурмовик навел на работников клуба пистолет, а другой четырежды выстрелил в стены и потолок. Разбушевавшихся молодчиков вновь пришлось успокаивать с помощью полиции.
Король берлинского джаза действительно был евреем и в Германии он больше не чувствовал себя в безопасности.
В юности Фус ездил к родственникам в Нью-Йорк. Америка так ему понравилась, что он остался там на несколько лет и в 1916 году получил американское гражданство. Во время Первой мировой войны его даже призвали в армию, но в боевых действиях он не участвовал. Уже тогда Германия находилась на грани безумия, и двойное гражданство стало для него настоящим спасением.
Оправившись после того избиения, Юлиан Фус закрыл свой клуб и в 1934 году вернулся в Нью-Йорк, не имея ни малейшего желания возвращаться в Берлин.
Франц фон Папен просчитался. Адольф Гитлер, став канцлером, «визжать» не собирался. У него были другие планы. Он воплотил их в жизнь всего за месяц. 27 февраля 1933 года около девяти часов вечера вспыхнуло величественное здание Рейхстага. Спасти его было невозможно. На месте пожара полиция арестовала молодого безработного каменщика, нидерландского коммуниста Маринуса ван дер Люббе. Гитлер объявил пожар «знамением Божьим» и сообщил, что поджог, совершенный ван дер Люббе, был частью коммунистического заговора. Лидеры Германской коммунистической партии заявили, что они к этому непричастны, а ван дер Люббе орудие нацистов. Именно нацисты, утверждала немецкая компартия, заставили юношу поджечь Рейхстаг так они хотели оправдать истребление своих политических соперников.
Что до ван дер Люббе, он утверждал, что действовал в одиночку. Сомнений в его виновности не было, его осудили и обезглавили. Также арестовали трех болгарских коммунистов, впрочем, за неимением доказательств их вскоре освободили.
Германский парламент обосновался в здании Кролль-оперы отличная сцена для вагнерианской драмы нацистской политики. Разъяренный тем, что болгарам удалось избежать наказания, Гитлер твердо решил, что отныне все процессы о государственной измене будет рассматривать «народный суд», Volksgerichtshof. Канцлер использовал поджог Рейхстага, чтобы убедить Гинденбурга в необходимости якобы временных ограничений гражданских свобод. Так, была отменена свобода прессы, свобода собраний, свобода слова, неприкосновенность личности и право на приватность телеграфного и телефонного сообщения.
Эти меры стали всего лишь прелюдией к принятию закона о чрезвычайных полномочиях, подписанного уже 23 марта 1933 года. Рейхстаг во всех смыслах признал свое бесправие, предоставив Гитлеру практически неограниченные полномочия. Все стороны жизни были пересмотрены в соответствии с видением мира этого уже совсем не комического персонажа. Согласно «арийскому параграфу» закона о чрезвычайных полномочиях, на государственную службу отныне принимали только людей чистейшего арийского происхождения в результате тысячи евреев мгновенно лишились работы. Это называлось выравниванием, Gleichsaltung: синхронизация всех сторон немецкой жизни, превращение страны в единое сердце нацизма. Новая политика затронула и культуру. Появился безобразный унизительный термин «негритянско-еврейский джаз». Отныне джаз считался декадентской и противоречащей арийским ценностям музыкой [46]. В кафе и танц-холлах появились таблички «Свинг запрещен» это стало первым шагом к полному отказу от «декадентщины».
Джазмен Юлиан Фус был не единственным.
Уже в первые дни Третьего рейха сторонники нацистов нападали на евреев и других «врагов государства» практически повсеместно. Всего за два месяца правления Гитлера евреи, имевшие паспорта других государств, подали в свои посольства в Берлине 150 жалоб на насилие[47]. До 600 тысяч евреев граждан Германии никому не было дела. Они стали самой легкой добычей. Искать помощи было бесполезно полиция не торопилась реагировать на жалобы «ублюдков». Рядовые немецкие граждане все видели и слышали страна полнилась слухами.
13 марта 1933 года банда штурмовиков похитила Макса Ноймана, одного из владельцев семейного универмага в Кёнигсберге, столице Восточной Пруссии. Кёнигсберг находился в шестистах с небольшим километрах к северо-востоку от Берлина. Ноймана жестоко избили, магазин разграбили. Через три дня Нойман скончался от травм.