Да, кивнул провизор.
Сын его. Десяти лет не было.
Мы тут скоро все передохнем, огрызнулся Абрам. Тиф так и гуляет. Они бегут ко мне, а чем я лечить буду? Никаких лекарств нет. Ничего нет. Вышли из дома, как дураки, с одними чемоданами.
Кто ж знал, вздохнул сапожник.
Миша захныкал, начал просить хоть какую-то игрушку. На самом деле ему хотелось есть и было очень скучно в этой забитой взрослыми комнате. Он требовал внимания и не понимал, почему ему так плохо.
Мужчины молча покосились на хнычущего малыша, отвернулись.
Миша захныкал громче, тогда Илья достал платок, свернул из него какое-то подобие куколки, протянул брату.
Возьми.
Это что? удивился Мишка. Я же не девочка. Зачем мне кукла?
Это не кукла, улыбнулся брат. Это солдат в специальной форме.
Какая же это специальная форма, не поверил младший. У солдат форма зелёная или серая. А этот белый.
А это зимняя форма, ответил Илья. Наступит зима, солдат ляжет в снег и его видно не будет.
Миша взял свёрнутый платок, поверив объяснению. Или сделал вид, что поверил.
Интересно, скоро они нас увезут отсюда? спросил Абрам. Чего они ждут? Зима скоро, а у нас никакой одежды нет. И болеем.
Никуда они нас не повезут, огрызнулся сапожник. Ицхак Яшин утром говорил с одним деревенским из Разуваевки. Немцы пригнали к ним военнопленных, заставили выкопать две ямы возле аэродрома. Как думаешь, для чего?
Для чего? испуганно спросил Абрам.
Да уж не капусту на зиму прятать будут. Бежать надо, я же говорю!
Куда бежать?
В лес. К красноармейцам этим.
Но ты же говорил
Мало ли что я говорил. Бежать надо. И драться вместе с ними. Иначе сдохнем покорно, как овцы.
Но меламед
Пусть меламед свои молитвы себе в, сапожник запнулся, посмотрел на детей. Короче, не помогут нам молитвы.
А про ямы ты точно узнал?
Точнее некуда.
Мне надо подышать, провизор встал.
Его шатнуло, лицо побледнело так, что даже при тусклом свете единственной свечи это было заметно.
Куда ты на ночь глядя? всполошилась Анна.
Пройдусь немного. Душно.
Скрипач вернулся поздно ночью. Молча лёг рядом с женой, толкнул её в бок и зашептал на ухо.
Я ходил к Лейбу. Яков правду сказал. И про ямы, и про Разуваевку.
Абрам, что с нами будет? всхлипнула Анна.
Это всё, Абрам прижал к себе жену, зарылся лицом в длинные чёрные волосы.
От волос неприятно пахло, мыла не было, горячей воды тоже, но Абрам помнил, как зарывался в эти волосы лицом сразу после свадьбы: они пахли душистыми травами. И бешено колотилось сердце от любви к этой женщине.
Я знаю, что Ривка Аксельрод бегает через ограду в город. Добывает там еду. Упроси её завтра взять тебя с собой. Проберись к нашей аптеке, думаю, у немцев пока не нашлось специалиста, чтоб торговать там. Вот ключ. За кассой есть шкафчик с бутылочками из тёмного стекла. Выбери ту, что побольше. Я бы написал тебе название, но поди достань сейчас листок бумаги. Запомни так.
* * *
Я подожду тебя, но чтоб одна нога здесь, другая там, Ривка в цветастом платке, в каком-то нелепом зипуне, так непохожая на ту смеющуюся девушку, которая ещё в июне отплясывала на свадьбе Лёвы Мирончика, воровато выглянула из-за угла. Давай.
Анна, задыхаясь от быстрого шага, поспешила к аптеке. На окна дома постаралась не смотреть. Больно было думать, что там, за занавесками, которые сама старательно вышивала, живёт какая-то другая женщина. С другими детьми. Спит на их кровати. И платья хранит в их шкафу.
Вот и аптечное крыльцо. Анна на секунду застыла от ужаса. Ей показалось, что дверь выломана и приоткрыта, но нет. Это просто тень так упала. Замок на месте. Она осторожно, стараясь не скрипнуть, повернула ключ.
Из аптеки знакомо пахнуло смесью лекарств. На спинке стула висел брошенный мужем халат. Анну шатнуло, она прислонилась плечом к стене. Всего полтора месяца, как они покинули дом. Каких-то полтора месяца, а как будто целая жизнь прошла. Вот сюда, в эту светлую комнату с запахом лекарств, приносила мужу обед. Здесь, на этом стуле, сидел маленький Илья и с серьёзным лицом выдавал покупателям лекарства. В этот халат путался Лёва, воображая, что он провизор, как и отец.
Анна, ты где? сдавленный шёпот.
Сестра Ривки, Лида Аксельрод, толкает жену провизора в бок, приводит в чувство.
Там немцы уже по улице шастают, а ты застыла. Бери скорее лекарства!
Анна вздрагивает. Действительно, тут так опасно, а она слёзы льёт. Услышат нынешние обитатели дома или кто-то из полицаев заметит, что замок открыт, поинтересуется. И пропало всё. Надо быстрее.
Анна опустилась на колени за кассой, распахнула заветный шкафчик. Так, самая большая бутылка из тёмного стекла. Вот она. Всё на месте. Дрожащие пальцы сомкнулись на горлышке.
Быстрее.
Уже бегу! Анна сунула бутылку за пазуху, вытерла рукавом слёзы и заторопилась к двери.
* * *
Вечер. В заполненной людьми комнате негромкие голоса. Семья сапожника забилась в угол, с ужасом смотрят на Залманзонов. Яков с Абрамом сидят за столом.
Ты точно решил?
Да, Яков. Лучше так, чем в яму.
А в лес?
В какой лес? Кто нас там ждёт?
Помолчали.
Прости, если что не так было, сказал Абрам. Вот, возьми. Сегодня дали, а нам уже не надо.
Он протянул Якову самое дорогое. Несколько ломтей хлеба.
Спасибо, сапожник сжал зубы так, что заходили желваки.
Если есть что-нибудь там, то встретимся, попытался улыбнуться Абрам. Гаси свет. И помолись за нас.
Абрам прикоснулся огрубевшими кончиками пальцев к лежащей на столе скрипке. Хотел на прощание взять её в руки, провести смычком по струнам. Но побоялся, что потом не хватит духа. И решительно оттолкнул в сторону жалко тренькнувший инструмент.
* * *
Абрам достал бутылку тёмного стекла, разлил по кружкам, добавил воды. Вздохнул и первым опрокинул в себя получившуюся жидкость. Протянул кружку жене.
Старшие дети выпили молча. Миша захныкал, отворачиваясь, не хотел пить. Мать, сдерживая слёзы, уговаривала его. Наконец Миша сдался, сделал большой глоток, снова захныкал.
Горько.
Пей, маленький, пей. Это лекарство. Так надо. Так будет лучше.
Миша, кривя губы, выпил ещё.
Анна уложила детей в углу, укутала одеялом и легла рядом. Абрам, не раздеваясь, устроился с другой стороны. Протянул свою длинную руку и обнял всю семью.
Мама, мне плохо, снова захныкал Миша.
Потерпи, шепотом ответила ему мать. Сейчас станет хорошо. Надо только немного потерпеть. Всё будет хорошо.
Сёстры
Лида и Рива Аксельроды, Нохим и Гинда Аксельроды
(Борисов, 1941 г.)
Здравствуйте, тётя Ирина.
Женщина вздрагивает, торопливо переходит на другую сторону улицы.
Передавайте привет Мишеньке, хохочет ей вслед Ривка.
Ирина Николаевна, бывшая соседка Аксельродов, вжимает голову в плечи, торопливо переступает ногами, переходя почти на бег. Ривка хмыкает, поправляя на кофточке жёлтую звезду, победно обводит взглядом мигом опустевшую улицу.
Перестань их дразнить, вздыхает Лида. Они просто боятся.
Я тоже боюсь, фыркает в ответ Ривка. Но это же не повод трястись как осиновый лист. Вон та же тётка Ира, сколько она к нам ходила? То сахара попросит, то соли, то яйцо. Половину погреба перетаскала, и всё без возврата. И Мишка этот её толстый. Вечно придёт в лавку, стоит и клянчит карамельки. А теперь что? Вместо благодарности голову в плечи и бежать?
Рива, время такое, Лида с упрёком смотрит на сестру. Ты же знаешь, что немцы указ выпустили, помнишь? «При встрече с жидом переходить на другую сторону улицы, поклоны запрещаются, обмен вещей также», а за нарушение расстрел».
Да помню я! огрызается Ривка.
Так если помнишь, чего пристаёшь к людям?
Обидно мне, Лида! отзывается сестра. Столько лет жили вместе. И при царе, и при Советах. Бывало, что по пьянке кто-то обзовёт жидом или в морду даст. Так и наши в ответ в морду давали. Тот же Бома Кац ни одной драки не пропускал.
И последнюю тоже не пропустил. Не с тем драться полез.
Вот и я про это. Столько лет жили вместе. Соседи, друзья. А теперь пришли немцы и всех как подменили. Попрятались, глаза закрыли. А некоторые, как тот же полицай, из-за которого Бому расстреляли, побежали служить новой власти.
Не все поменялись. Не все, Ривка. Ты про Марию и Зину Рольбиных слышала? Как нас в гетто собирали, они пропали и не видно их совсем. Кто-то же их прячет, кто-то спасает. А где Шахраи, Люся Бейнинсон? Тоже ведь в подвале у кого-то.
Или в овраге, зло бросила в ответ Рива. Под листвой лежат.
Ты слышала, что в лесу отряд собирается? пропустила её слова мимо ушей Лида. Остатки разбитых частей, кто-то из местных парней. Хотят с немцами воевать. Вот бы и нам к ним, а, Ривка?
Навоюют они. Оружия нет, жрать нечего, зима на носу. Посидят, замёрзнут и выйдут, лапки вверх.
Дура ты, Ривка, не выдержала Лида. Как с тобой разговаривать!
Сама ты дура! не осталась в долгу сестра. Вроде старшая, а рассуждаешь, как дитё горькое. Вон дом тёти Нюры. Давай стучи.
* * *
Вы что, совсем дуры? Так и топали по улице в лапсердаках с этим украшением? тётка кивает на жёлтые звёзды, пришитые к плечам сестёр.
Тёть Нюра, мы сегодня с разрешением. У Хацкеля бумагу выпросили, Ривка в подтверждение своих слов тянет из кармана смятый клочок.
Засунь его себе обратно, зло говорит тётя Нюра. Бумажка бумажкой, а ходить надо осторожнее. Ничему вас жизнь не учит!
Но у нас же разрешение?
Вы Хаю Гликман помните? Басю Тавгер? Риву Райнес? Девки молодые были, смешливые. Вроде вас. Тоже всё хохотали. Где они теперь хохочут?
Мы поняли, тётя Нюра, опустила глаза Ривка.
То-то же! Идёте в город тише воды, ниже травы. Головы опустили, лица спрятали. Увидели патруль или полицая, хоронитесь в переулок. А они лаются на всю улицу, всем соседям слышно. И на себя беду накличете, и на меня.
Тётя Нюра, подруга Гинды, матери Ривки и Лиды, аккуратно укладывает в корзинку несколько узелков.
Так, что достала то даю. Вот здесь пшена немного, пусть мать кашу сварит. Масло отдельно кладу, глядите, чтоб не растаяло. Яйцо только одно, не раздавите, косолапые! Немчура дюже до яиц охоча. Прямо не достать нынче. Вчера к церкви ходила, так сама видела. Сидит солдат на паперти, у него целая шапка яиц сырых. Десятка два, не меньше. Так он чего удумал. Тюкнет яйцо о карабин, выпьет, скорлупу под ноги бросит. И сидит, лыбу давит. Снова тюкнет и сёрбает шумно на всю площадь. Тьфу, паразит! А в десяти шагах пацанята стоят. Мишка Свойский и Казимир, сын учителя Болеслава. Смотрят на этого солдата голодными глазами. У Свойских на прошлой неделе полицаи корову со двора увели, так им совсем жрать нечего. А учитель и при советах не богат был, теперь вообще непонятно чем питается. Ребятишки есть хотят, а солдат это видит и понимает. Поэтому жрёт напоказ. Двойное удовольствие, чтоб его глисты задавили!
Тётя Нюра, нам бы лекарств каких, просит Лида. У отца с сердцем нехорошо.
У меня тоже с сердцем нехорошо на всё это глядеть! ворчит тётка Нюра. Где я лекарств достану? Залманзон свою аптеку закрыл, во всём городе даже йода не достать. Попробую в больнице выпросить. Молоко туда ношу медсестричке одной. Но не обещаю!
Что бы мы без вас делали, тётя Нюра. Мать велела в ноги поклониться.
Идите уже, клуши. Не дай Бог кто увидит у меня. Осторожнее там!
Тётка Нюра утирает глаза краешком платка, неуклюже чмокает в макушку Ривку, торопливо, неловко крестит обеих сложенными щепотью пальцами.
А-а, чего это я. Ну да ладно, лишним не будет. Топайте уже.
Спасибо, тётя Нюра.
Сёстры выскакивают за дверь, слыша за спиной старательно заглушаемые рыдания.
* * *
До гетто пробираются перебежками. Бумага-бумагой, но теперь у них в руках драгоценная добыча корзинка с узелками. Хлеб, пшено, масло. Несколько дней жизни для семьи Аксельродов. Потому страшно, чтоб встречный полицай не отобрал эту корзинку, эту жизнь. Отцу Нохиму за целый день тяжёлой работы немцы дают крошечный кусочек хлеба, сто пятьдесят грамм. На неработающих сестёр и мать достаётся и того меньше. Если бы не их вылазки в город, давно бы ноги протянули. Ещё бы лекарств достать.
Рива первой замечает в сумерках размашисто шагающую фигуру с карабином на плече. Сёстры юркают в крапиву за чьим-то палисадником, таятся. Полицай, пошатываясь, проходит мимо. От него за версту несёт самогоном, табаком, дёгтем, которым он, очевидно, смазывает сапоги. Новый хозяин жизни идёт широко, никого не боясь, вольный забрать то, что приглянётся, сделать то, что пожелает с каждым встречным. Особенно, если у этого встречного нашиты на одежде жёлтые звёзды. И люди в домах крестятся, когда он проходит мимо.
В гетто пустынно, тихо. На улицах никого нет. Все спрятались по домам, набились как сельди в бочке. По 56 семей в одном доме. Слышно тяжёлое дыхание уставших за день мужчин, детский плач. Чувствуется запах. Бани не было уже несколько недель. Отовсюду слышен кашель, стоны больных. В гетто тиф, пневмония. В гетто голод.
Сёстры становятся ещё осторожнее. Встречные могут звериным чутьём оголодавшего человека распознать, что у них в корзинке. Броситься, отобрать, разломать корзинку с жалкими, но такими драгоценными крохами. И что тогда принести домой?
Плачут дети, но сёстры проходят мимо, хоть сердца их сжимаются от жалости. Дома мать, голодный отец. Да и сами они с утра съели только по прозрачному ломтику хлеба. А значит прочь, прочь. Домой!
На робкий стук открывает мать Гинда.
Вернулись.
Порывисто обнимает сначала младшую Ривку, потом Лиду.
Я все глаза проглядела.
Тише, мама. Тише. Тётя Нюра привет передаёт. И вот, Лида тычет матери в руки корзинкой.
Храни Бог тётю Нюру, шепчет Гинда. Храни их всех Бог.
Утром Аксельроды пируют. Делят на четверых сваренное вкрутую яйцо, огромную луковицу. Каждому достается по несколько ложек пшённой каши. А ещё хлеб. Роскошное пиршество на зависть соседям.
Ну, будем жить! Нохим поднимается из-за стола, перед этим аккуратно собирает и стряхивает в рот крошки, упавшие на штанины. Пора мне.
Идёт на улицу, где уже толпится его бригада. Третий день они чистят уличные туалет, поэтому запах от отца тяжёлый. Но Ривка с Лидой улыбаются ему, охотно подставляют щёки, когда тот наклоняется их поцеловать.
А через час сёстры уже у забора со стороны Слободки. Там заветная доска, заранее выбитая и поставленная на место. Лида упирается плечом, сдвигает её, лезет первая в образовавшуюся щель, Рива следом. Невдалеке проходит полицай, сёстры привычно падают в траву, утыкаются носом в мокрую землю.
Ушёл?
Вроде ушёл.
Ривка не выдерживает, поднимается. Отряхивает испачканную землёй юбку.
Пошли, трусиха.
Сама ты трусиха.
Лида тоже поднимается, внимательно осматривает одежду.
К Фроловым зайдём и молока попросим?
Ага. А по дороге к Фросе Гренко. У них на огороде картошка хорошо уродилась. Дадут несколько штук, не пожадничают.
И сёстры Аксельрод перебежками направляются вдоль улицы. За новыми крохами жизни.
* * *
В октябре стало совсем плохо. Похолодало, а в гетто не было тёплой одежды. Всё, что успели взять с собой при переселении, забрали полицаи. Печи в домах нечем было топить. Уже сгорела каждая щепочка, каждый клочок бумаги и соломинка. Согревались, плотно прижавшись друг к другу. Каждую ночь болезни уносили всё новые жизни.
Рива и Лида стали уходить из гетто на два-три дня. Это было опасно, если бы в дом пришла проверка со списком жителей, то родителям не поздоровилось бы. Но другого выхода не было. В городе стремительно кончалась еда. Даже ушлая и хлебосольная тётя Нюра могла достать едва ли горсточку пшена или несколько картофелин. Сестры уходили в деревни за черту города, просили еду у сельчан. Те делились неохотно, чаще прогоняли. Сёстры не обижались. В деревенских домах хныкали голодные дети. Каждый старался выжить и сохранить семью.